— Не хотелось бы, чтобы об этом узнал кто-нибудь ещё и особенно моя бабушка. Её точно хватит удар.

— Никто и не узнает. Мы об этом позаботимся. К тому же… я приехал сюда немного по другой причине. Не только проведать, но и предупредить. В общем… Даже не знаю, с чего начать. — я выдохнул немощный смешок, интуитивно потянувшись рукой к голове и почесав затылок очередным идиотским жестом.

— Попробуй начать с главного. Иногда это помогает.

Вот такой она мне нравилась куда больше. И этот живой блеск в её бездонных глазищах притягивал к истинной сущности своей хозяйки намного ощутимей, чем пугающий страх или животная паника.

— Хорошо, попробую. Только, пожалуйста… Постарайся на меня потом не кричать и не бить, если что. Я это сделал не с какой-то коварной для себя целью. Просто не видел другого выхода на тот момент. И, в отличие от первой новости, эта действительно может облететь город за считанные часы. Не хотелось бы, чтобы ты узнала о ней позже всех.

— О ней? О чём? — Нора всё же нахмурилась, заметно испугавшись, и определённо не понимая, к чему я клонил.

— О том, что мы с тобой вроде как встречаемся и ты теперь… моя официальная девушка.

Можно сказать, именно с этой самой секунды у нас действительно всё началось официально. Хотя, конечно, я бы предпочёл с ней сойтись при иных обстоятельствах, более романтичных и естественных. Но тут, как говорится, не всё зависит лишь от наших желаний, и не мы выбираем то, что происходит в нашей жизни под влиянием внешних факторов. Единственное, что можно сделать со своей стороны — это воспользоваться случаем и повернуть его в нужное тебе русло. Что я, в принципе, тогда и совершил, переиграв всё по-своему — в свою пользу.

Хорошо это или плохо, судить, возможно, не мне. Но ничего дурного я этим поступком тогда не сделал. По крайней мере, в самом начале, когда я стал встречаться с Норой и демонстрировать всему окружающему миру, что наши отношения — отнюдь не притворство и далеко не понарошку. Я действительно это делал, потому что запал, а потом увяз по самое немогу — конкретно, прочно, основательно и без капли притворства. И останавливаться на демонстрации внешних аспектов не собирался. Более того, Нора и сама ни разу при наших встречах ничего не играла. Я видел, как она на меня смотрела, как тянулась ко мне, как ждала нашего первого поцелуя, а потом и первого раза…

— Ты меня с ума сводишь… Я ещё ни от кого так не дурел и не желал целовать до умопомрачения…

Это сейчас ему было тяжело вспоминать все те вроде как прекрасные моменты, от которых у него теперь сжимались все внутренности, а чёртов утренний кофе вызывал болезненную изжогу, каждый раз, когда он позволял нечётким картинкам из забытого прошлого вставать перед его внутренним взором. Пусть он и смотрел всё это время в панорамное окно большой гостиной на солнечный Сан-Франциско, делая неспешные глотки из кофейной чашки. Видел он перед собой вовсе не зеркальные небоскрёбы элитного района мегаполиса или Бэй-Бридж над заливом.

Именно в эти мгновения он смотрел в юное лицо Элеоноры Андервуд, а его пальцы погружались в шёлковые пряди её медовых волос перед тем, как он собирался снова припасть к зацелованным им же губам и проникнуть за их сладкие створки языком. Да, в такт толчкам собственного члена, которым он в те же секунды неспешно скользил в тугом девичьем лоне.

Действительно, умопомрачительные ощущения. Он чувствовал их фантомные отголоски даже сейчас, спустя более двадцати лет, и они были не менее сильными, чем тогда. Разве что никакой наркотической эйфории, с бесконтрольным желанием сотворить нечто большее и невозможное. Взлететь, раствориться в этом сладком угаре и душой, и телом, слиться воедино с той, кто когда-то сводил его с ума по настоящему — стать одним целым в буквальном смысле этого слова…

«Я, наверное, больше никого не смогу после тебя целовать. Не знаю, как я это делал раньше до тебя. Но теперь-то уж точно… Если столь немыслимая вероятность когда-нибудь и случится в каком-нибудь гипотетическом будущем, я в жизни больше никого не поцелую в губы… Никогда…»

Он криво усмехается и наконец-то оставляет полупустую чашку на ближайший столик.

Сейчас же его даже подташнивает от когда-то произнесенной им в губы Норы Андервуд дурацкой юношеской клятвы. И не только от неё. От себя, к слову, тоже. Ведь он действительно когда-то верил в то, что говорил. Поскольку это делал не ради красного словца, и не для того, чтобы потешить чьё-то самолюбие. Более того, именно так, в конечном счете, всё и случилось.

После Норы у него были десятки или даже сотни женщин, и как он их всех при этом не имел и чего только не заставлял вытворять в своей постели. Некоторые случаи даже ему было порою немного стыдно вспоминать (разве что совсем немного). Но по каким-то необъяснимым причинам он и в самом деле больше никого из них не целовал в губы. Ни разу. Даже будучи в самом угарном опьянении. Каждый раз его что-то останавливало, или же он понимал, что всё равно ничего не почувствует. А если и почувствует, то совершенно противоположное из ожидаемого.

На вопросы некоторых своих недолговременных пассий о данной его странности, Стаффорд всегда отвечал одно и то же — «Меня куда больше заводит, когда ты берёшь этим ртом мой член. А конкурировать с ним меня никогда не тянуло…»

На деле, по той же причине он и не пытался никого целовать. Поскольку видел перед собой совершенно иную картинку. Ту, где Нора Андервуд берёт своим ангельским ротиком вздыбленный мужской хер. Вот только этот хер принадлежит не ему, и это вовсе не его больные фантазии на определённые сексуальные темы…

— Рей, дорогой! Что всё это значит? Ты в городе уже больше недели, но так ни разу мне не позвонил! Как такое возможно? Почему я узнаю об этом от кого-то другого, а не тебя лично?

Он всё-таки не сдержался и поморщился и даже на какое-то время охренел, услышав знакомый женский голос со стороны — заведомо повышенный, возмущённый и одновременно обиженный. Всего-то через несколько секунд, как до его слуха долетел характерный цокот чьих-то каблуков о паркет гостиной. Если данный цокот так и не смог выдернуть его из глубоких воспоминаний, то последовавшему за ним голосу удалось это сделать с первых же слов.

— Мона! Сколько раз я тебе говорил так не делать!

Он даже не стал оборачиваться, поскольку не горел особым желанием видеть одну из своих постоянных любовниц именно сейчас, когда меньше всего этого хотел.

— Прости, Рей. Но иногда ты мне не даёшь другого выбора. А ждать твоего звонка или прихода… Это похоже на мучительную пытку.

Она всё-таки дошла до того дивана, где он сейчас сидел, и встала перед ним во всей своей исключительной красе, прикрытой эффектным платьем из мягкого серо-зелёного твида, стилизованного под длинный сюртук, с неизменной женской сумочкой в изящных руках и собранными в строгую причёску на макушке длинными русыми волосами. Макияж она тоже к этой встрече предпочла сделать не слишком броский, но и не совсем уж бледный. В общем, подготовилась на все сто. И даже учла тот факт, что, возможно, ей придётся встать перед ним на колени.

— Ты обязана ждать столько, сколько потребуется. И с чего ты решила, что, если заявишься сюда без моего ведома и приглашения, то я не отошлю тебя обратно с довеском из соответствующего наказания?

— Потому что хочу получить его здесь. Можно прямо сейчас. Пожалуйста! Рей. Я и так сходила все эти дни с ума, не зная, что и думать. Если хочешь, наказывай. Только не прогоняй…

И она действительно это сделала. Опустилась перед ним на колени, настолько изящно и грациозно, будто репетировала данную сценку как минимум несколько последних дней подряд. И при этом ей не помешали ни высокие каблуки, ни узкая на бёдрах юбка. Ни дать, ни взять, профессиональная гейша, разве что с более современным уклоном.