Голос, живой голос, он слышит голос! Радость, и не важно, какие слова голос произносит… То есть, важно! Ему же велят слушать, иначе так и оставят во тьме и тишине, наедине с ничем!

— Слушай меня, Тень! Слушай и внемли! Ты — Стурши!

Ну, да. Зачем напоминать, он и так прекрасно помнит себя? Но пусть голос говорит, что угодно, лишь бы звучал! За великое счастье — слышать живые звуки — Стурши готов терпеть любые глупости.

— Я — твой хозяин. Моя воля — твоя воля. Твоя сила — моя сила. Твой облик, разум и память — да останутся при тебе.

Стурши, не раздумывая, повторяет следом:

— Я — Стурши. Ты — мой хозяин. Твоя воля — моя воля. Моя сила — твоя сила. Мой облик, разум и память, по велению твоему, остались при мне.

Он сказал это вслух, да?

Стурши помнит нож, вспоровший его. Помнит руки, ломавшие рёбра. Странно, как после этого получается говорить? Дышать? Но вместе с собственным голосом возвращаются ощущения тела: целого, ни к чему не привязанного, только замёрзшего до одеревенения. Он свернулся клубком на чём-то жёстком, сыром, холодном, бугристом… На каменном полу первородной пещеры… Сквозь веки пробивается свет…

— Эй, Стурши! Ну ты и забрался! Я еле нашёл тебя! Просыпайся, дурень! Ещё и одежду всю где-то растерял, и светильник…

— Скундара? Ты? Какого щура?

— Вот и мне любопытно, какого! Может, я переборщил с пряностями, но не думал же, что тебя с них так развезёт, да ещё на приключения потянет! Как ты шею не свернул и не замёрз? А ну, вставай!

Стурши быстро, покорно поднимается с пола, хотя затекло у него всё. Шипит сквозь зубы, судорожно зевает, дрожит от холода. Его одежда бережно сложена в дальнем углу пещерной залы… Той самой? Ужасно похожа, только ни плоского камня-алтаря, ни чёрных зверей на потолке. Друг возится со вторым светильником, найденным возле стопки одежды, а Стурши под стук зубов ощупывает и осматривает себя. Пара свежих синяков, шишка на темени, ссадина на колене — законная добыча путешественника по диким пещерам, а более ничего. Он ведёт рукой по груди, по животу, вдавливая пальцы в кожу почти до боли. Бьётся внутри сердце, голодно урчит желудок: всё, как обычно.

— Стурши, ты чего застыл столбом? Дурман из тебя не вышел? Вот же островная кровь! Мне с марахских травок только весело стало, а тебя до сих пор корёжит. Спеть тебе, что ли, для прояснения рассудка? А ну, одевайся, и пошли отсюда!

Штаны, куртка, сапоги, пояс — всё ледяное, волглое и тяжёлое от пещерной сырости. Но одетому всё равно проще согреться. Стурши трясёт головой: слишком странные в ней бродят мысли. Лучше бы не произносить вслух того, что неудержимо рвётся на язык — но он почему-то не в силах смолчать:

— Представляешь, Скундара, что мне приснилось?

Заинтересованный взгляд и поощрительное:

— М-м-м?

— Будто ты принёс меня в жертву на древнем алтаре. Будто пещерные Тени пожрали мои потроха, а потом я принёс тебе присягу. Такое яркое наваждение, до сих пор не по себе!

Хищно блеснули в сумраке пещеры зрачки и зубы, а миг спустя — знакомый кривой нож мелькнул в руке Скундары. Показался и скрылся. Пока Стурши хлопал глазами — было, не было? — друг подошёл вплотную, взял его за плечи, уставился в лицо.

— Удивительно, что ты помнишь… И ты не смолчал, значит, ответил на мою невысказанную волю. Мне же любопытно, да… А скажи-ка мне, Стурши: было ли тебе больно?

Колдун ответил, даже не подумав, желает ли он продолжать этот бредовый разговор? Говорить ли правду?

— Нет.

— А страшно?

— Да. Мне показалось, я умер от ужаса.

— А злишься ли ты на меня? Или, может, обижен моим вероломством?

Стурши внимательно прислушался к себе и с удивлением отметил вслух:

— Нет, Скундара. Я не зол и не в обиде. Хотя должен! Если ты, правда, сделал со мной такое. Если не померещилось мне с твоих поганых травок. Я и за травки-то на тебя сердит бывал, ты же помнишь. А сейчас — нет.

— Хорошо. Очень хорошо, Стурши, — друг стиснул его плечи крепче, в зрачках полыхали грозовые огни. — А теперь забудь про жертвоприношение и присягу. Ничего такого с тобой не было. Тебя повело с марахских пряностей. Ты заплутал в пещере, уснул, чуть не замёрз, пока я разыскивал тебя, дуралея…

— Скундара, да провалиться тебе с твоей дурман-травой! Что ж меня до сих пор-то с неё так шарахает! Помню, ты сказал, пойдём отсюда. Почему мы до сих пор здесь?

— Да потому что я никак тебя в чувство привести не могу! Держи светильник и пошли. Пока ещё выберемся…

Путь наружу долог и не прост. Первородная пещера — совершенно не то, что вырубленный в теле Голкья, правильно зачарованный жилой дом. Холод: пронизывающий, хуже мороза наверху. Сырость и сквозняки. Ни единого шага по ровному. Щели, в которые нужно протискиваться, пресмыкаясь, подобно выползку. В этой пещере хотя бы грязи не много: вешние потоки приносят сверху песок, а не глину. Стурши пробирается следом за другом и удивляется, как глубоко залез. А главное, зачем?

Друг бросает, не оборачиваясь:

— Стурши, мы сейчас поднимемся, и я покормлю тебя… Обещаю, больше никаких особых приправ! Немного отдохнёшь и уберёшься отсюда, как пришёл, изнанкой сна. Я не хочу, чтобы тебя видели в моих угодьях.

Колдун покладисто отвечает:

— Да, я помню, Скундара. Мы с тобою, для всех, друг друга не знаем.

— Слушай меня дальше! Ты не вернёшься на Ярмарку у Вилья и куда-либо на Нари Голкья. Ты перестанешь преследовать мудрых Наритьяру, Латиру, Нельмару, Вильяру. И в угодьях Наритья тебе тоже нечего делать. Вообще, ты пока не будешь мстить никому из своих знакомцев.

Стурши внимает. Вчера заспорил бы, или просто пустил пожелания друга мимо ушей. Но сегодня ему него возразить даже в уме, да и не хочется. Колдун отмечает это, как мимолётную странность, и тут же забывает, ожидая от Скундары продолжения.

— Твой путь — в угодья Альди. Ты бывал там?

Стурши пожимает плечами:

— Давно и не долго.

— Это хорошо, значит, ты не успел там сильно нагадить. Или успел?

— Нет, меня там не запомнили. Только со старым Альдирой мы знаем друг друга в лицо. Он помогал Ульдаре… Когда эта кричавка драная ловила меня и наказывала.

— Отлично!

— Что отлично?

— Замечательно, что вы с мудрым Альдирой знаете друг друга в лицо, и у тебя есть свой, выстраданный интерес убить его.

Колдун искренне удивляется:

— Мы же договорились не трогать никого, кто поёт Великие песни? И чтобы я прекратил мстить моим знакомцам?

— Уточняю: не трогать никого, кроме тех, на кого укажу я. Альдира… Впрочем, не важно, тебе незачем знать. А сделай-ка ты, друг мой Стурши, чтобы мудрый Альдира не вышел из круга. Если он сорвёт Великую песнь и перевернёт половину своих угодий, это будет ещё лучше. Ты понял меня, друг? Сделаешь?

— Я постараюсь, Скундара.

Друг резко обернулся, сверкнул зрачками:

— Стурши, что значит, «постараюсь»? Будто не от тебя слышу!

— То и значит! Я не хочу тебе врать… Вернее, не могу… А вдруг, я пообещаю и не сделаю? Я ни разу не убивал мудрого, поющего в круге, и пока не придумал, как так исхитриться. Для начала нужно выследить, куда он отправится петь. А после Зачарованные Камни защищают, и тем надёжнее, чем сильнее ворожба. Великий учил меня многому, но не всему. Ты — сам из мудрых. Если у тебя есть мысли, или ты что-то знаешь, посоветуй, а?

— Ладно, Стурши… Слушай меня внимательно.

***

Боль — удел живых. Обычно она враг, но может быть и союзником, Ромига знает это давно. Неприятно? Ещё как приятно: со всей остротой ощущать себя живым! До искр и тумана в глазах, до эйфории… Стоп! Если позволишь сознанию уплыть на этих волнах, уже не отличишь боль, которая на пользу, от той, что во вред.

Вильяра — понятливая. Ромига легко объяснил ей, в каких упражнениях нуждается, но не может делать сам, и теперь она играла им, будто тряпичной куклой: гнула, скручивала так и эдак, тянула за конечности. В должной мере плавно, медленно, осторожно. Уверено и безжалостно… Нет, отчаяние от собственной беспомощности — не впрок. И ярость не к месту. Он сам попросил, и так надо. Вильра — лучшая помощница. Чуткая как… Если не смотреть, легко представить, будто оказался в руках собственного двойника. Если сфокусировать взгляд… А не слишком ли ярко разгорелись чужие серебристые глаза? Розовый язычок облизнул влажно блеснувшие клыки…