Девушка понятия не имела, сколько после этого проспала. Когда она наконец-то продрала глаза, в комнате было темно и тихо, часы на плите показывали пятнадцать минут шестого. Окончательно ее разбудило доносившееся откуда-то шуршание бумаг. Напуганная, она приподнялась и прошептала в темноту:

— Кто здесь?

Входная дверь была закрыта. На кухне тоже царил мрак, и свет пробивался лишь из-под двери в спальню Дорис. Оттуда же доносился и звук извлекаемых из ящика бумаг.

Беатрис мгновенно вскочила и бросилась в комнату тетушки. Там ее глазам предстало зрелище вопиющего произвола: дверь в чулан распахнута, нижний ящик комода опустошен. На кровати Дорис в окружении стопок бумаг сидела Макс.

— Ты что делаешь! — завизжала Беатрис. У подруги от неожиданности выпал из рук листок, который она изучала. — Кто тебе разрешил сюда входить? — Беатрис подскочила к чулану и захлопнула дверь. Потом обернулась и в ужасе обвела взглядом пачки бумаг на кровати и опустевший ящик. Ей ни за что не разложить все это в изначальном порядке.

— Как ты могла? Как ты посмела?

— Дорогая, прости, я всего лишь… Я вовсе не хотела тебя обидеть, — замямлила Макс. — Ты заснула, а мне просто стало скучно.

— Да мне даже входить сюда нельзя! — продолжала заходиться Беатрис. — Это ее вещи! Как ты посмела трогать ее вещи! Убирайся!

— Да ладно тебе, Би, — начала Макс, неохотно слезая с кровати.

— Я не шучу! Убирайся! Тебе нельзя здесь находиться!

Макс выбежала из спальни, схватила свою сумочку и закинула на плечо. В дверях она обернулась:

— Прости, малыш! Я, правда, не хотела тебя обидеть. Я понятия не имела, что… — Тут Макс осеклась, словно внезапно передумав. Она молча вышла на холодную лестницу и тихонько закрыла за собой дверь.

Беатрис понадобился целый час и продолжительный горячий душ, чтобы наконец-то успокоиться. Она расчесывалась, пока не засаднила голова, а потом надела свой лучший свитер и шерстяные штаны. Сейчас ей просто необходимо повидаться с Дорис.

Она проделала весь путь по стерильным коридорам и лифтам больницы до тесной палаты Дорис, не отрывая глаз от пола. Женщина на койке уже ничем не походила на ее тетушку.

— Прости меня, — прошептала Беатрис.

Она стояла возле больничной кровати и оцепенело смотрела, как аппарат ритмично поднимает и опускает грудь Дорис. После инсульта тетушки она впервые попыталась заговорить с ней и теперь надеялась, что от ее слов что-нибудь изменится. Однако чуда так и не произошло.

— Я не знала, что она станет копаться в твоих вещах.

Беатрис вглядывалась в лицо Дорис, почти надеясь, что оно вот-вот исказится от гнева. На застывшей маске пепельного цвета четко проступили острые скулы, глазницы запали и потемнели. Щеки обвисли до самой шеи, и даже волосы словно бы поредели. Прошло всего лишь пять дней, а от тетушки, которую она знала, осталась одна только тень. Беатрис прикоснулась к ее руке, такой холодной и безжизненной.

— Так здорово было иметь подругу! Мне она так была нужна! Знаешь, ведь раньше у меня водились подруги. Там, дома. — Голос у нее задрожал, к горлу подступили рыдания. — Ах, как бы я хотела, чтобы ты сказала мне, что же мне теперь делать!

Девушка встала со стула и вытерла слезы. Дорис не переносила, когда она плакала. Наконец ей удалось взять себя в руки, и она смогла спокойно произнести:

— Завтра я снова тебя навещу.

Беатрис уже вызвала лифт, когда ее поманила к себе медсестра за стойкой:

— Ты буквально разминулась со своим дядей!

— Моим дядей? — удивленно переспросила девушка и уже собиралась возразить, что никакого дяди у нее нет, но сестра перебила:

— Да, всего минут пять назад. Если поспешишь, может, еще нагонишь его в фойе. Мы все тут только обрадовались, что твою тетю навестил кто-то еще.

Беатрис нахмурилась.

— Ты такая юная, и вечно одна. Неудобно признаться, но мы уж подумывали обратиться в службу опеки, — рассмеялась медсестра.

Беатрис похолодела от ужаса. Служба опеки! До этого самого момента ей и в голову не приходило, что формально она все еще несовершеннолетняя — и, что гораздо хуже, несовершеннолетняя без опекуна. Она сглотнула ком в горле и кивнула.

— И очень вовремя, между прочим, твой дядя объявился. Нам как раз необходимо было переговорить с ближайшим родственником насчет желаний твоей тети. — Женщина в белой униформе бросила взгляд на Беатрис. — Нет-нет, милочка, тебе об этом беспокоиться не надо. От тебя только и требуется, что успокоиться, поняла? Твой дядя обо всем позаботится.

«Да какой еще дядя?» — хотелось крикнуть Айрис, но ей было страшно оставаться у стойки даже минутой дольше. Лифт увез ее с отделения вниз, и она выскочила в фойе, одновременно и надеясь, и боясь застать «дядю». Однако там никого не оказалась, лишь плакала в инвалидной коляске какая-то старушка.

Обратно до квартиры тетушки Беатрис едва ли не бежала. Дорис никогда не была замужем — ей, во всяком случае, об этом ничего не известно. Да и в больнице вовсе не требовали предъявить свидетельство о браке. Ее только и попросили, что каждый день расписываться в журнале посещений. «Журнал!» — осенило ее. «Дядюшка» тоже должен был в нем расписаться.

Придя домой, девушка почувствовала, что медицинская помощь необходима уже ей самой. От всех этих «дядюшек» и служб опеки недолго и инфаркт схлопотать. Бросив сумочку на кухонный стол, она ринулась к крошечному холодильнику. В ее желудке было пусто вот уже много часов, а то и дней. Сознание подобных мелочей не фиксировало. Рядом с початой коробкой соды стояла банка пива. Еще там обнаружился кетчуп, ломтик хлеба и половина упаковки апельсинового сока. Его-то Айрис и схватила. «Да что же все-таки за дядя такой?!»

Резкий вброс сахара в кровь, похоже, освежил память Беатрис, и ей припомнились недавние вечерние отлучки Дорис. Может, она с кем-то встречалась? Может, этот кто-то и навещал ее в больнице? В спальне тетушки по-прежнему горел свет, на кровати аккуратными стопками лежали бумаги. Беатрис вошла в комнату, уселась на место Макс и осмотрела содержимое ящика из комода Дорис.

В одной пачке лежали письма, все напечатанные на фирменном бланке Первого кливлендского банка, и это были копии. Весьма похожие Беатрис приходилось печатать на работе и самой, запихивая в машинку сущие «сэндвичи» из листов бумаги и копирки. Она взяла самое верхнее в стопке письмо, датированное пятым января 1962 года:

Беатрис с удивлением повертела извещение в руках. Как раз об этом Макс и рассказывала недавно за коктейлями. Она перебрала остальные письма в пачке — все они оказались схожего содержания, и было их двадцать шесть штук. Девушка положила пачку на кровать и задумалась. Зачем Дорис хранила копии подобных уведомлений, особенно в течение стольких лет? Все это казалось совершенно необъяснимым.

В конце первых нескольких писем стояли инициалы машинистки «Д. Э. Д.», но затем они изменились. Менялись и даты уведомлений, и самое последнее было от двенадцатого июня 1977 года. Как и на всех письмах, подпись на нем принадлежала Биллу Томпсону. Машинисткой значилась «М. Р. М.». Беатрис нахмурилась: «Неужели Макс?»

Она занялась другой стопкой бумаг. Это оказались стенографические блокноты, все исписанные от первой до последней страницы. Беатрис вгляделась в запись на самом первом листке, но у нее получилось разобрать лишь каждое третье-четвертое слово, зашифрованное небрежным почерком тетушки — «продажа», «укрыты», «золото», «Кливленд».