Через спинку дивана Беатрис заглянула в комнату тетушки. Дверь оставлена нараспашку, постель аккуратно заправлена. Девушка никогда не заходила в спальню Дорис. Эта территория оставалась для нее запретной с самого ее переезда сюда. И Беатрис неизменно выполняла требование тетушки, даже когда та отсутствовала.

— Ты можешь жить у меня, пока соблюдаешь два правила: свое место содержи в чистоте, а на мое не суйся, — сказала она тогда с усмешкой, хлопнув ее по спине. Беатрис подозревала, что Дорис тяготилась совместным проживанием с незадачливой племянницей. Насколько девушка знала, тетушка всегда жила одна и о семье не особенно волновалась. Да и семью существование Дорис не интересовало. Мать вообще не упоминала ее имени.

Беатрис села и потянулась. После сна на бугристом диване она всегда ощущала некоторую помятость. Сунув ножки в вязаные тапочки — обувь она носила тридцать седьмого размера, — девушка прошлепала по холодному полу к компактному бурому холодильнику. Плеснула в кофейную кружку апельсинового сока и принялась за поиски еды. Обычно в холодильнике хранились как минимум упаковка из шести банок пива и остатки пиццы, однако в то утро поживиться оказалось практически нечем: на полке одиноко маячили банка пива да пара ломтиков сыра. Закрыв дверцу холодильника, она заметила записку на пластиковой столешнице:

«Счастливого Дня благодарения — как же!» — досадливо подумала Беатрис, оглядывая комнату. Она попыталась вызвать в себе чувство благодарности, но вместо этого ее резануло привычное чувство одиночества. Времена, когда праздники и вправду были счастливыми, остались в далеком прошлом. Воспоминания о запахах индейки и копченой грудинки, доносившихся из кухни матери, где вечно царил кавардак, давно поблекли, хотя и не совсем. Когда-то отец трепал ее по подбородку, а мама смеялась. Беатрис была тогда совсем маленькой. Девушка почувствовала, что вот-вот расплачется. Но в этом году все будет по-другому. Она крепко сжимала чашку с соком, пока не высохли слезы в глазах.

Беатрис аккуратно сложила свою тонкую простыню в цветочек и вместе с подушкой убрала в кладовку, как проделывала каждое утро. Потом вернулась к дивану и снова украдкой заглянула в спальню Дорис.

Крохотная комнатка едва вмещала двуспальную кровать с изголовьем из окрашенного металла. Верх решетки украшали витые цветы и лозы, но краска на них давно потрескалась и облупилась. Матрац сверху был накрыт лоскутным одеялом весьма жалкого вида. Кровать стояла у дальней стенки возле перекошенного оконца, в котором через пожелтевший тюль на ржавом карнизе виднелась кирпичная дорожка. Беатрис осторожно встала на пороге.

Сбоку от двери располагался небольшой комод с зеркалом, отделявшийся от кровати лишь узким проходом с полоской исшарканного дощатого пола. Такое же подобие тропинки вело к кладовке, узкая дверь которой осталась приоткрытой. Из-за нее, словно приветствуя девушку, выглядывал рукав фланелевого халата Дорис. Комод был заставлен множеством запылившихся безделушек, среди которых в самом углу Беатрис заметила фарфоровую кошку, всю обвешенную разными ожерельями. Девушка не могла припомнить, чтобы когда-либо замечала на тетушке хоть какие-то драгоценности. Она шагнула в комнату и провела пальцем по золотым цепочкам и бусам.

В другом углу комода стояла черно-белая фотография в рамке. С нее на Беатрис смотрели две улыбающиеся девушки, неожиданно показавшиеся знакомыми. Судя по их счастливым, наивным и радостным лицам, девушкам было не больше восемнадцати. Первой Беатрис узнала собственную мать, Айлин, вспомнив те немногие запрятанные подальше фотографии, что ей удалось увидеть в детстве. Другой девушкой наверняка была Дорис. Не веря своим глазам, Беатрис схватила снимок, чтоб рассмотреть его получше. Тетушка выглядела настоящей красавицей. В ее юной версии не было и намека на полную изможденную женщину, которую ей довелось узнать. Волосы Дорис на фотографии были уложены в аккуратный пучок, она была в платье и в туфлях на высоких каблуках.

Как ни волнующе было видеть тетушку такой молодой и нарядной, Беатрис все-таки поймала себя на том, что вглядывается в лицо матери. Айлин так невинно улыбалась со снимка! Просто не верилось, что эта девушка и есть вырастившая ее женщина. На глаза у Беатрис навернулись слезы, и лица сестер на фото расплылись. Она аккуратно поставила фотографию на место, в ее пыльное обиталище.

Затем она подкралась к чулану. Стоило девушке лишь прикоснуться к двери, как по спине у нее пробежал холодок страха, и против воли она оглянулась через плечо. Бог его знает, что Дорис сотворит с ней, если застукает за копанием в ее вещах. Морщась от воображаемой пощечины за непристойное поведение, Беатрис распахнула дверь кладовки.

Глазам девушки предстал плотный ряд одежды, грозивший обрушиться ей на голову. Разнообразные наряды, казалось, копились здесь лет двадцать. Многочисленные пальто, костюмы, платья, блузки и льняные сумки невообразимым образом были втиснуты на штангу всего лишь метровой длины. Проволочные вешалки громоздились одна на другой, пол кладовки и полка сверху были заставлены обувными коробками.

Беатрис никогда не видела тетушку в этих нарядах. Руки девушки так и тянулись вытащить какую-нибудь вещь и рассмотреть повнимательнее, однако она сомневалась, что сможет запихнуть ее обратно. В самых недрах чулана дразняще маячила норковая шубка, а у стены примостились кожаные сапоги до колена на восьмисантиметровых каблуках.

Та Дорис, которую она знала, носила кожаные ботинки со шнурками и на толстой подошве, столь почитаемые медсестрами и кассиршами. А ее будничный гардероб состоял из синтетических брюк и хлопковых белых рубашек — ничего другого на тетушке Беатрис не замечала. Однако во всей кладовке и намека не было на привычную Дорис, не считая халата на гвоздике, вбитого с внутренней стороны двери.

Девушка аккуратно прикрыла чулан и вернулась к комоду. Она и сама не могла объяснить, почему так старается не производить шума — ведь Дорис будет отсутствовать весь день. И все же она непроизвольно затаила дыхание, когда потянула верхний ящик.

Внутри оказалось сложенное ровными стопками старомодное нижнее белье и чулки. Беатрис тут же отвернулась и захлопнула ящик. От грохота у нее душа ушла в пятки, и она нервно метнула взгляд на дверь. Конечно же, никого. В следующем, среднем ящике девушка обнаружила пять пар синтетических брюк и семь рубашек. Вот эту-то Дорис она знала и любила — во всяком случае, пыталась любить. Оставался самый нижний ящик. Беатрис потянула его, однако тот не поддался. Облицовку из гладкой сосны украшал небольшой резной цветок посередине. Девушка хмуро воззрилась на эту изящную розочку и принялась упрямо дергать ящик. Наконец он поддался и резко выдвинулся, отчего Беатрис не удержалась на ногах и шлепнулась на задницу.

Ящик заполняли пачки пожелтевшей бумаги, высотой сантиметров в десять. Беатрис взяла первый же листок сверху. Это оказалось письмо на фирменном бланке Первого кливлендского банка какому-то клиенту насчет депозитной ячейки. Девушка снова нахмурилась и стала рассматривать уведомление. Судя по перистым следам краски по краям шрифта, это был экземпляр, написанный через копирку. Внизу стояла подпись: «Уильям С. Томпсон, начальник контрольно-ревизионного отдела». Под ней значились инициалы машинистки — «Д. Э. Д.». Дорис? Извещение напечатала Дорис? Совершенно ошарашенная Беатрис уселась на пол, уставившись на листок. Получается, тетушка когда-то работала в ее банке?

Девушка положила письмо назад в ящик. Вопросы, касающиеся ее прошлого, неизменно вызывали у Дорис раздражение. Она так и не рассказала, почему уехала из Мариетты много лет назад и почему они с сестрой ненавидят друг друга. И уж точно ни разу не упоминала, что работала в Первом кливлендском банке.