— Нельзя трогать Евдокию! — снова воспротивилась императрица. — Она обручена с Гунерихом. Едва Валентиниан пообещал ее в жены Гауденцию, как тут же получил гневное письмо от короля вандалов.

— Гейзерих далеко, и между нами не суша, привычная варварам, а капризное море. Подумай хорошо, Евдоксия, какая из твоих дочерей более всего подойдет в жены моему сыну, а я тем временем посоветуюсь с Палладием, — Петроний Максим не желал слышать более никаких возражений. — Пойми, дорогая жена: союз моего сына и твоей дочери будет залогом того, что римский трон останется за нашими детьми и их потомками. Разве ты этого не желаешь?

Евдоксия совершенно не разделяла планов мужа, которые показались бы разумными любому человеку… у которого нет сердца. Евдоксия ненавидела мужа, она не желала, чтобы Плацидия либо Евдокия связывали себя узами брака с его сыном, и любой ценой стремилась избавиться от семейства, в близкие отношения с которым заставил ее вступить исключительно страх за судьбу дочерей. Самым обидным стало то, что этот страх никуда не исчез, но, наоборот, вырос до гигантских размеров и теперь толкал Евдоксию на отчаянные поступки, последствие которых она не могла себе представить.

Как назло, последняя надежда Евдоксии — Майориан — не появлялся в императорском дворце, и со времени их разговора не прислал ни единой весточки. Императрица потеряла веру в решительность Майориана и обратилась с просьбой о помощи к самому успешному человеку той эпохи (после отошедших в мир иной Аттилы и Аэция).

"Великий и могущественный король вандалов, — писала она Гейзериху, — императрица Рима Евдоксия приветствует тебя.

Для императора Валентиниана и меня было великой честью породниться с благородным королем через брак дочери нашей Евдокии и сына твоего Гунериха. Однако со времени обручения наших детей многое переменилось в государстве. Валентиниана умертвил безбожный человек Петроний Максим, который потом захватил императорскую власть, насильно заставил меня вступить с ним в супружество и недостойно распоряжается и Римом, и даже детьми предательски убитого Валентиниана. Дочь нашу Евдокию, невзирая на обручение ее с Гунерихом, сей недостойнейший человек намеревается выдать замуж за собственного сына. Обращаюсь к тебе, доблестный Гейзерих, как к другу и союзнику: накажи Петрония Максима за великое преступление по отношению к императорскому дому, отомсти за наши страдания, освободи меня, терпящую бедствия от тирана, и спаси невесту твоего сына — Евдокию".

К этому времени Гейзерих находился на вершине своего могущества. Он захватил Мавретанию, Сардинию, Корсику, Балеарские острова, благодатную Сицилию и теперь откровенно скучал в Карфагене, который стал столицей королевства вандалов. Получивши письмо Евдоксии, он несказанно обрадовался прекрасному поводу нанести удар в самое сердце Западной империи, от которой год за годом отрывал самые сочные куски. Теперь вандалы могли это сделать на законном основании, имея на руках приглашение императрицы.

Гейзерих как истинный воин привык отвечать делами, а не словами или испещренным буквами куском пергамента. Его войско едва ли не со скоростью гонца, принесшего письмо, одолело по морю расстояние от Карфагена до италийских берегов.

Петроний Максим умел мастерски плести паутину интриг, он мог сделать друзей врагами и, словно гладиаторов, свести их вместе для жестокой битвы, но военный стратег из него был никудышный, и оценить возможности короля вандалов ему оказалось не по силам. То, что находилось за пределами императорского дворца, было для искусного интригана чужим и далеким. Император знал, что гунны ужасно боялись большой воды, а готы предпочитали передвигаться исключительно по земной тверди, и на том основании надеялся, что, и вандалы не рискнут переплыть величайшее море. Однако вандалам пришлось освоить кораблестроение, чтобы одолеть Геркулесовы столбы в мае 429 г. Обосновавшись в Африке, они не только не забыли морское дело, но всеми силами совершенствовали его и в считанные десятилетия стали превосходными мореходами — лучшими на Средиземном море.

Свирепые орды Аттилы на Италийской земле, как оказалось, стали для римлян не самым страшным испытанием. Спустя три года — в конце мая 455 г. — в устье Тибра вошел бесчисленный флот воинственных вандалов. Сопротивляться новому урагану Рим не мог, не имел сил. У города не было ни единого шанса устоять перед нашествием.

На свою беду, в Риме, а не в Равенне в это время пребывал император. Присутствие его было совершенно бесполезным: на военном поприще он никак не отличился, не доверял ни одному военачальнику, да и войска не имел, которое могло хотя бы попытаться оказать сопротивление вандалам. Лик императора никого не мог вдохновить на защиту отечества, так как был переполнен страхом. В числе первых Петроний Максим решил искать спасения в бегстве. 31 мая ему удалось благополучно выехать за пределы Рима, но тут высокопоставленный беглец был опознан собственными гражданами. Разъяренная толпа забила императора до смерти камнями. И даже смерть императора не смогла удовлетворить его подданных; бездыханное тело разорвали на части и побросали в Тибр. Конец Петрония Максима словно был платой за его ненасытную, изощренную месть в отношении Валентиниана. Долго еще спорили два солдата — римлянин и бургунд — чей брошенный камень нанес Петронию Максиму смертельный удар. Император, пришедший к власти через две смерти — Аэция и Валентиниана — правил Римом всего 78 дней. За это время он успел заслужить только ненависть сограждан, и даже могилы не удостоилось его тело. Сын Петрония Максима — Палладий — также был убит.

У римлян осталась только одна надежда, лишь одному человеку они могли вручить свои судьбы. Но многие христиане потеряли веру в удачный исход войны с Гейзерихом после гибели тех, в чьих руках находилась судьба Рима, и пребывали в великой апатии. Даже близкий друг Льва — Проспер Аквитанский, — наблюдая, как безвольный Рим окружали толпы воинственных врагов, спрашивал:

— Не конец ли приходит всему человеческому бытию? Не приближается ли Судный день? Не про нынешние ли события сообщает апостол Матвей? "… ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам…"

— Нет, Проспер, это не конец мироздания — возразил другу Великий понтифик. — Далее Матвей сообщает следующую подробность: "Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое…" Не за веру нашу вандалы пришли покарать нас, а за добычей. Они тоже веруют в Господа нашего, но только так, как научил их заблудший епископ Арий. Когда-нибудь наше с арианами досадное разночтение может стать причиной кровавой вражды, но не сегодня, и не за имя Спасителя.

Базилика Святого Петра всегда была переполнена народом, а с тех пор как первый корабль вандалов вошел в устье Тибра, ее покидали только те, которым становилось плохо от нехватки воздуха и длительного стояния. День и ночь тысячи римлян, не поместившиеся в храм, теснились вокруг него, словно беспомощные птенцы вокруг наседки. Великого понтифика, несмотря на тесноту, пропустили, как обычно, по мгновенно образованному коридору — от входных дверей до места погребения апостола Петра, но… не дали возможности обратиться со словами приветствия к прихожанам. Едва Лев взошел на алтарь для отправления утреннего богослужения, весь народ упал на колени и принялся единодушно просить:

— Спаси нас, Отец! Спаси, как спас нас от Аттилы!

Крики отчаяния и надежды омрачили Великого понтифика:

— Несчастные! Спасти себя можете только вы сами! Я такой же человек, как и вы, и вместе с вами буду просить Господа о помощи и защите.

Мгновенно наступила тишина под сводами храма, заполненного так, что казалось, не нашлось бы места и одному человеку, если б он решился переступить порог, не будучи Великим понтификом. Люди ждали слова своего пастыря. На сей раз Лев не спешил обращаться к собратьям с проповедью. Вместо этого стоявшие в ряд монахи за его спиной запели один из псалмов Давида.