Проспер Аквитанский наблюдал за событиями в Риме из маленького окна кельи. Секретарь Льва тяжело болел и в последние месяцы не покидал ложе. Он успел увидеть, как вандалы покидают ограбленный Рим, и это стало конечным событием в его жизни. Дрожащей слабеющей рукой он записал в своей хронике:

"Итак, в течение следующих четырнадцати дней в ходе беспрепятственных и свободных розысков Рим был лишен всех своих богатств, а также вместе с царицей и ее детьми в Карфаген были уведены многие тысячи пленников, которые ценились либо из-за возраста, или из-за умений".

И наконец, последние несколько предложений своего труда Проспера посвятил описанию разногласий в праздновании Пасхи 455 г. В тот год Пасха Господня праздновалась за восемь дней до майских календ — из-за упрямства александрийского епископа, которого поддержали все восточные епископы. Хотя Великий понтифик рассчитал, что Пасха в тот год приходилась на 15-й день до майских календ, но не стал настаивать на истинной дате. Возможно, потому Льва и провозгласили потомки Великим, что он мог уступить в малом, но оставался непреклонным в большом. Ученый Проспер, его друг и секретарь, не таков и, приблизившись к последней черте, закончил свою хронику осуждением: "Поскольку это мнение (восточных патриархов) скорее терпели из-за стремления к единству и миру, чем приняли (за истину), ему никогда не следует подражать в будущем, чтобы мнение, приведшее к губительному недугу, полностью и навсегда потеряло авторитет".

Корабли вандалов благополучно вернулись в гавань Карфагена. Только одно судно пошло ко дну, не выдержавши тяжести груза — на нем везли мраморные статуи прежних римских богов.

Евдокия наконец-то вышла замуж за того, с кем была обручена в далеком детстве. Ее супруг — Гунерих — сменит на троне отца — Гейцзериха, правившего вандалами в это беспокойнейшее время бесконечно долгих 49 лет. Сын Евдокии и Гунериха — Хильдерих — станет королем вандалов. (Впрочем, мы слишком далеко забежали вперед.)

Увезенные в Карфаген императрица Евдоксия и ее вторая дочь — Плацидия, два года оставались в столице вандалов — то ли в качестве пленников, то ли почетных гостей без права выезда. Наконец, судьбой императорской семьи заинтересовался император Востока Лев. Благодаря его просьбам и угрозам Евдоксия и Плацидия были отпущены в Константинополь. Здесь Плацидия вышла замуж за видного сенатора Олибрия, и после долгих скитаний они вернулись в Рим. В 472 г. Олибрий провозглашается императором. Впрочем, он стал всего лишь одним из последних правителей неумолимо летевшего в пропасть Рима и успел только отчеканить монеты с собственным изображением. После семи месяцев ничем ни примечательного правления Олибрий скончался.

Если Плацидия лишилась императорской короны в связи со скорой смертью мужа, то ее сестра королевской — по собственному желанию.

А каким делам посвятил остаток жизни раскаявшийся манихейский епископ Виктор? Расскажем немного и о нем…

Через два месяца после отплытия кораблей вандалов, нагруженных ценностями ограбленного Рима, впервые за последнее время произошло радостное событие. В главной римской гавани — Остии — пришвартовалось судно, с которого сошло около сотни пленников, из числа увезенных в Африку воинами Гейзериха.

Старик-римлянин, не чаявший увидеть сына, после слез радости и долгих объятий принялся расспрашивать его: кому или чему обязан он самым великим счастьем, которое только могло случиться в жизни. Их мгновенно обступила толпа и, затаив дыхание, слушала удивительные вещи.

— Нас всех выкупил из плена епископ Виктор. В прежние далекие времена он являлся духовным отцом манихеев Утики; когда Африка оказалась под властью вандалов, то епископ со своими прихожанами пытался перебраться в Рим. Великий понтифик тогда приказал всем манихеям отречься от своих заблуждений, а книги их предать огню. Виктор воспротивился подобному и вернулся с некоторыми упорствующими собратьями обратно в Утику.

— Вот ведь, наш отец напрасно не принял хорошего человека, — сокрушенно промолвил один из слушателей. — Я хорошо помню те события: множество несчастных манихеев умерло в Остии голодной смертью. А ведь они римляне — такие же, как и мы. Недаром было мне их жаль.

— Глупец! Ты взялся осуждать человека, деяния которого достойны только похвалы! Разве не нашему отцу ты обязан тем, что не пасешь теперь на Марсовом поле табуны гуннских лошадей? Разве не Льва ты должен благодарить за то, что нет крови на улицах и площадях, которая могла быть пролита вандалами? — воскликнул отец вернувшегося из-за моря сына. — Если б Великий понтифик не изгнал упорствующих еретиков, я бы никогда более не увидел своего Марка. А твои слова о погибших от голода манихеях не что иное, как ложь, сочиненная еретиками. Римляне делились с заблудшими братьями всем, что имели. Но пожертвовал ли ты для африканских беженцев хотя бы ячменную лепешку?

Римлянин, осмелившийся подвергнуть сомнению поступок Льва, исчез, словно растворился в воздухе. Вместо него в беседу вступил почтенного возраста старец.

— Никогда не нужно жалеть о прошлом, его уже не изменить. Прошлое следует помнить, а изменить дано нам только настоящее, и еще мы должны хорошо поразмыслить, как не совершить ошибок в будущем. Меня другое удивляет: как мог епископ Виктор так измениться. Я хорошо помню беглецов из захваченного вандалами Карфагена и прочих африканских городов, помню и самого упорного еретика. Когда горели книги манихеев, взгляд его пылал такой ненавистью, что, казалось, еще немного — и глаза епископа начнут метать убийственные молнии. Теперь он приходил в Рим вместе с войском вандалов, и подозреваю, не для того, чтобы помолиться в здешних храмах.

— Епископ Виктор отрекся от манихейства, и многие еретики последовали за ним. — Спасенный из плена юноша внес ясность: — Они по всей Африке принялись собирать деньги, чтобы выкупить нас и отправить в отечество.

— Чудны дела твои, Господь! — удивился старец, немало повидавший за свою долгую жизнь.

— Много ли удастся собрать Виктору, — разочарованно промолвил кузнец, у которого сын оказался в числе угнанных пленников. — Вандалы жадны до золота и серебра, за малую плату свободу не вернут. А хоть бы и удалось выкупить многих, их еще надо перевезти через море.

— Ни один Виктор печется о несчастных, — обнадежил кузнеца Марк. — Своей заботой их охватил карфагенский епископ Деограций. Удивительнейший человек! За морем епископа почитают как святого все добрые христиане. Деограцию удалось привести в порядок и наполнить прихожанами карфагенские церкви, которые после завоевания города вандалами были разграблены и находились в запустении. На земле африканской все верят, что Господь через Деограция осуществляет Свою волю. Кроткими словами епископ достигает большего, нежели другие грубой силой.

Напрасно римляне ждали новых кораблей с братьями и сестрами из далекой Африки. Очень скоро все переменилось…

Гейзерих часто вел беседы со своим сыном Гунерихом. У последнего более всего имелось шансов получить королевскую корону, и старик старался передать ему мудрость, накопленную за многие десятилетия нахождения у власти. Все чаще Гейзерих перекладывал на сына некоторые государственные обязанности. Например, тому было поручено разобраться с римскими пленниками. Теперь Гейзерих поинтересовался:

— Почему, сын, наши рабы, приведенные с последней войны, третий месяц живут в Карфагене? Мы тратим на них пищу, вместо того чтобы обратить эту обузу в золото.

— Они нам приносят пользу. Римляне занимаются восстановлением заброшенных дорог и делают это великолепно, — возразил Гунерих.

— Мы выбирали тех, кто достиг совершенства в определенной профессии. На рынке рабов каждый из них мог бы пойти за хорошую цену. Ты же заставляешь мастера, который изготавливал золотые украшения для императора, укладывать булыжник.