— Еще неизвестно, кто из нас коршун, а кто воробей, — зловеще ухмыльнулся Альбин. — Я хорошо укрепил Арелат; на стенах его прекрасные воины, о которых прежде плохо заботился Аэций.

— Тебе удалось переманить некоторое количество солдат Аэция щедрыми посулами, но не спеши радоваться этому событию. Легионеры, изменившие своему военачальнику единожды, без долгих размышлений поступят так же во второй раз, — не выдержал Проспер. А в общем, он не стремился участвовать в беседе, так как был уверен, что убедительнее Льва ему не быть.

— Крещеный ли ты, Деций Альбин? — вдруг спросил префекта Лев.

— Конечно, святейший отец! Ты оскорбил меня подобным вопросом? — Префект надулся, словно ребенок-подросток, которого не пожелали счесть взрослым.

— Добрый Господь прислал нам через апостолов Святое Писание, следовать которому обязан каждый христианин. Я не уверен, что префект Галлии знаком со Словом Божьим. — Лев подозрительно посмотрел на собеседника. — Ты, Альбин, радуешься своим ничтожным успехам и, что печальнее, неудачам брата во Христе; ты надеешься безнаказанно избивать солдат Аэция с высоких городских стен и не понимаешь, какую страшную участь готовишь своей душе. Если ты считаешься христианином, то тебе, префект, должны быть известны слова апостола Матвея: "Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта".

— Я понимаю, отец наш, что нужно жить в мире. Если б я был частным человеком, то подставил бы левую щеку, когда Аэций ударит в правую, но префект — не мальчик для битья, — залопотал изворотливый лицемер. — Должность моя обязывает защищать жителей Галлии и население Арелата. Если в город ворвутся легионеры Аэция, то пострадают все. Святейший отец, ты даже не представляешь на что способны голодные люди с оружием в руках.

— Хитроумный Альбин, ты способен оправдать все свои поступки, и оправдания звучат весьма убедительно, — нахмурился Лев. — Однако огорчу тебя: Господу угодны не те, что оправдались, а те, которые узрели свои ошибки и раскаялись в грехах.

— Пусть Господь нас с Аэцием рассудит, когда придет время держать ответ перед Ним и живым, и мертвым, но сегодня мне придется отвечать перед земным судом как префекту Галлии. Повторяю, первым я не сделаю и шага в его сторону, и что произойдет завтра — в том нет моей вины.

— Ведь это ты, Альбин, довел Аэция и его легионеров до такого состояния, что им остается либо идти на тебя войной, либо умереть голодной смертью — последнего человек с мечом в руке, видимо, не предпочтет. Неважно, кто победит: Аэций или ты. Ваша битва станет поражением римлян, едва полетит первый дротик. Победителей не будет, потому что оставшихся в живых жестоко накажет император. — Лев все более убеждался, что на Альбина не оказывают должного действия уговоры, не помогают и душеспасительные беседы.

— За что же меня подвергать наказанию?! — взмолился Альбин. — Не я намереваюсь напасть на лагерь Аэция, а он собирается брать штурмом Арелат. Он возжелал отнять собранные для императора налоги. А ведь эти несчастные сестерции мне с большим трудом удалось взять с края, разоренного мятежами и нападениями варваров.

— Отдай Аэцию все, в чем он имеет нужду, потому как он и его легионеры служат императору, и еще потому, что этого требую я как посол Валентиниана, — твердо промолвил Лев. — Теперь его солдаты едва не умирают с голода, а у тебя полные склады зерна, в городе пасутся стада овец и коров, которые ты благоразумно пригнал на случай длительной осады.

— Нет ли у тебя, досточтимый посол, письменного распоряжения Валентиниана насчет действий, которых ты потребовал устно? — справился упорствующий Альбин.

— Император пожелал, чтобы мир между вами был восстановлен любой ценой, — вступил в беседу взволнованный Проспер. — И разве слова епископа Рима для тебя недостаточно?! Разве деньги ценнее римской крови, которая вот-вот должна пролиться?!

— Я с трудом уговорил Аэция подождать еще сутки. Теперь ты, Альбин, немедленно вышлешь хлеб и стада животных, пасущиеся на улицах города, в лагерь Флавия Аэция, ибо твое промедление будет означать начало войны между римлянами, — спокойно и сурово промолвил Лев. — Если сейчас я не услышу необходимых распоряжений, то покину твой дворец. Но, прежде чем покинуть Арелат, я властью, данной мне императором и римским народом, запрещу и легионерам, и ветеранам, и горожанам исполнять твои приказы.

— Ты предашь меня анафеме? — ужаснулся Альбин.

— У нас мало времени, — произнес Лев. — Из оговоренных с Аэцием суток прошла почти половина.

— Казначея ко мне! — громко и требовательно изрек префект, не узнавая собственного голоса.

Довольно скоро в комнату вошел старик с неутомимо бегающими хитрыми глазами, по поведению которого можно было догадаться, что обладатель такого взгляда имеет дело с немалыми деньгами. Префект голосом обреченного выдавил из себя:

— Ты должен отослать в лагерь Аэция все, что попросит посол императора. — Альбин указал на Льва. — Даже если это будет последний динарий.

По настоянию Льва Деций Альбин и Флавий Аэций встретились в поле между лагерем на Роне и городом; два самых влиятельных человека Галлии пожали друг другу руки.

— Отец наш, тебе удалось совершить невозможное: примирить коршуна и воробья, — тихо произнес Проспер, наблюдавший вместе со Львом идиллическую картину.

Лев вдруг удивленно посмотрел на друга; взгляд его стал отрешенным, мысли унесли епископа в другие места, в иные времена. Альбин с Аэцием мирно прогуливались по проселочной дороге. Легионеры, бывшие свидетелями удивительного события, порадовались, что все решилось миром и нет надобности убивать друг друга, и разошлись по местам своего пребывания. Только Лев продолжал молчаливо стоять. Проспер долго и терпеливо ждал. Набежал ветер, на землю упали первые капли осеннего дождя. Они и вывели отца христиан из оцепенения:

— Что ж, друг Проспер, мы исполнили свою миссию, пора возвращаться в Рим.

— О чем ты думал? — не сумел скрыть любопытства ученый-богослов.

— Твои слова неожиданно напомнили мне случай из детства, — признался Лев. — Однако не будем терять времени. Обратный путь неблизок, и времени для разговоров будет предостаточно на его протяжении. Я обязательно поделюсь с тобой и своими воспоминаниями.

Льву было четыре года, когда произошел случай, неожиданно возникший в его памяти во время рукопожатия Альбина и Аэция.

Оберегаемый любящими родителями мальчик еще не успел познать жестокость времени, в которое довелось ему родиться. Пока маленький Лев только знакомился с удивительным миром, каждый день радуясь новому открытию.

Однажды в росшем около дома ивняке он нашел воробьиное гнездо с маленькими яичками. Ему ужасно хотелось взять их и принести домой. Однако мальчик сомневался: хорошо ли он сделает. И тогда Лев побежал за советом к отцу, он всегда так поступал, если колебался в своих намерениях. Мать считала Льва маленьким ребенком и часто отмахивалась от него, когда сын приходил, как ей казалось, со своими тупостями.

Отец же разговаривал с ним, как с равным. Пытливый ум наследника приводил Квинтиана в восторг, и он даже оставлял свои дела ради разговора с сыном.

— Не нужно брать их в руки, Лев, — скорее посоветовал, чем запретил отец. — Скоро из яичек вылупятся птенцы. Сначала они будут неприглядными, потом превратятся в пушистые комочки — красивые, как все маленькое, как ты — мой сынок.

— Что будет с птенцами потом? — не уставал задавать вопросы любознательный мальчик.

— Они вырастут, обретут сильные крылья и улетят, чтобы свить собственное гнездо, положить в него яички и вывести своих птенцов. Так будет продолжаться много-много раз, и на земле нашей не прекратится жизнь.

Теперь Лев ежедневно бегал к найденному гнезду и смотрел: не изменилось ли что в нем. Наконец, настал тот день, когда он с великой радостью сообщил отцу, что в гнезде появились птенцы. Издали мальчик наблюдал, как воробей носил в клюве корм, а малыши встречали своего родителя с раскрытыми ртами. Воробьи также привыкли к мальчику и, чувствуя, что он не причинит зла, подпускали к себе на пару шагов.