— Я согласен, Ульдин, с тобой поступили несправедливо, — сочувственно промолвил Лев. — Однако прошло много времени с тех пор, как произошли неприятнейшие для тебя события. Разве не так?

— Немало, — согласился искалеченный старик и уточнил: — Мой сын успел вырасти, состариться и умереть.

— Предавшие тебя, храбрый воин, покинули мир живых, — заметил Великий понтифик. — Разве можно ненавидеть тех, кого уж нет?

— Люди умерли, но остался народ, — упорствовал Ульдин. — И пока хотя бы один римлянин останется на этой земле, я не смогу считать себя отомщенным.

— В каждом народе имеются люди подлые и благородные. Разве среди гуннов ты не вспомнишь за свою долгую жизнь несколько человек, которые были достойны твоего презрения? И разве по ним ты судишь о целом народе? Плохие люди найдутся и среди римлян, но разве можно желать смерти всему народу из-за них? Возможно, легионеры, которые издевались над тобой, пострадали на этой земле — не менее сурово, чем ты. В любом случае за свои поступки им держать ответ перед Богом. Каждый получит награду по делам своим…

— Не переубеждай, римлянин, того, кто ненавидел всю жизнь. На склоне лет менять свои мысли поздно.

— Прежде всего, ненависть приносит неприятности тому, кто ненавидит. Радость жизни проходит мимо человека, посвятившего себя мести.

— Ты лжешь, служитель чужого неба! — возмутился старый гунн. — Ненависть дает силу и желание жить. Разве мало лет прожил я, которому не давало навсегда уйти в землю только желание мести?

— В юности я недоумевал: почему долго живут люди, делавшие зло другим, а добрые часто уходят прежде срока, — признался Лев. — Лишь потом я понял, что первым дается время изменить свою жизнь, исправить ошибки, дабы после смерти не оказаться там, где мрак, боль и скрежет зубов. Добро победит зло, и слово возьмет верх над мечом.

— Несчастный! Ты вошел в наш лагерь, когда землю покрывал туман, и не мог видеть всю мощь гуннов. Немедля покинем шатер, и ты убедишься, что не найдется силы, способной остановить войско Аттилы. Меч всегда будет править этим миром!

Против желания старого воина не посмел возразить и Аттила.

Вождь гуннов и римский посол вышли на обдуваемый порывистым ветром холм. Следом четверо воинов вынесли безногого советника, последним шатер покинул всегда неторопливый Онегесий. По небу ползли черные тучи и приближались они именно к лагерю гуннов. Ульдина не интересовало стремительно темнеющее небо, его восторженный взгляд был направлен к подножью холма, сплошь усеянного людьми и лошадьми.

— Смотри, римлянин, какая сила перед нами! Есть ли на земле войско более многочисленное и более готовое к битве, чем это?!

— Оно непобедимо! — согласился Лев. — Никто не сможет одолеть гуннов на Италийской земле. Однако на небесах есть Господь, и по Его воле совершаются многие дела в нашем мире. Мы можем стать свидетелями самых удивительных событий, которые невозможно постигнуть разумом человеческим. И первые станут последними, а последние окажутся впереди всех. Тот, кто был в грязи, вознесется на великую высоту, а великие обратятся в прах.

— У кого сила — у того и победа. — Аттила вдохновился открывшимся зрелищем и речами Ульдина. — Ничто и никто не помешает гуннам стереть твой город с лица земли. Только покорность римлян может спасти их. Если они осмелятся противостоять гуннам, на месте Рима раскинется пастбище для наших коней.

Пошел дождь, на небе засверкали молнии, послышались раскаты грома — и они с каждым мгновением становились громче. Некоторые гунны подняли вверх мечи и принялись грозить небу в ответ. Аттила был доволен своими храбрыми воинами, но Лев только насторожился — он чувствовал: сейчас должно что-то произойти.

— Какие необычные молнии! — воскликнул Аттила. — Похожи на меч.

— Это меч апостола Петра! — произнес Великий понтифик. — Святой желает нам что-то сказать.

— Каким образом он присоединится к нашей беседе? — презрительно ухмыльнулся вождь гуннов.

Событие, произошедшее в следующее мгновение, стерло презрительную улыбку с уст Аттилы в один миг. Рядом с ним телохранитель поднял оружие вверх и вместе с прочими воинами вызывал гневающееся небо на бой. Удар небесного меча пришелся в поднятый вверх клинок телохранителя. Огонь вспыхнул на металле и ушел в человека. Он упал на землю с такой силой, словно был поражен снарядом из камнеметательной машины.

Товарищи бросились на помощь упавшему, но того уже ничто не могло спасти. Ужас застыл на лицах гуннов: у сраженного небесным мечом глазницы были пусты. Их содержимое разорвалось на части и разлетелось в разные стороны. На лице запечатлелись знаки: на лбу меч, а на щеке черный крест.

— Он видел римского Бога, — предположил находившийся поблизости прорицатель, — никто после этого не может оставаться в мире живых.

Гунны в ужасе побежали прочь от тела сраженного товарища, словно мертвый мог быть опасен. Самого быстрого, мчавшегося впереди всех, догнала молния и страшным ударом сразила наповал. Бежавшие застыли, быстрые ноги не могли даровать спасение — самый лучший из них погиб первым. Отважные гунны теперь малодушно падали наземь, укутывали головы одеждами, иные закрывали ладонями глаза, чтобы сберечь их и не видеть творившегося вокруг ужаса.

Бесстрашных воинов, которые прежде совершенно не ценили собственных жизней в битвах, теперь было странно лицезреть в положении детей, впервые в жизни застигнутых непогодой. Объяснить их нечеловеческий страх можно было только их же древними верованиями. Кочевники поклонялись Небу, оно было их главным божеством, которое носило имя Тенгри. Гнев небесного покровителя для гуннов был страшнее всех вражеских армий. И теперь Небо ясно показало, что оно недовольно гуннами.

Аттила был неприятно поражен поведением лучших воинов. Даже телохранители, готовые в любой миг отдать за него жизнь, покинули своего вождя. Благоразумный Онегесий с вершины холма спустился шагов на сто вниз, слез с лошади и передал поводья телохранителю. Немного поразмыслив, он вручил воину и свой меч, в битве с небесной стихией не только бесполезный, но, как оказалось, вредный для владельца. Где-то в стороне слышался гневный голос Ульдина, сыпавшего ругательства то небу, то в сторону трусливых соплеменников. Аттила остался лишь в обществе Великого понтифика.

Ливень продолжался, периодически над лагерем сверкали молнии, их сопровождали страшные раскаты грома.

Аттиле выражать страх было нельзя, даже если малейшую тень этого жалкого чувства воины прочтут в глазах предводителя, дни его будут сочтены. Почему-то именно в эти мгновения Аттиле померещился образ Рутилы, погибшего восемнадцать лет назад. Последний был его дядей и правителем гуннов, именно от него к Аттиле перешла власть над воинственным народом. Рутила одержал много славных побед, он заставил весь мир бояться и уважать гуннов. Но не подвиги дяди внезапно возникли перед глазами Аттилы, а его последний час. Рутила шел на Константинополь, но… не достиг его. Повергла правителя гуннов не вражеская армия, а молния, сразившая его мгновенно на виду всего войска. Говорят, император ромеев коленопреклоненно просил своего Бога остановить нашествие и спасти град Константина… Теперь Аттила вознамерился покорить главную столицу римлян, и так некстати возникло обожженное небесным огнем лицо Ругилы, его широко раскрытые мертвые глаза, обращенные к черным тучам.

— Пойдем-ка в шатер, переждем непогоду, — предложил он Льву.

— Подожди, нам нельзя трогаться с места. Апостол Петр еще гневается. — Великий понтифик ухватился за руку Аттилы.

Военачальника разозлила неслыханная наглость римлянина, и Аттила уже занес свободную руку, чтобы его ударить. Но в этот миг он увидел на небесах позади Льва странное действо. Поднятая вверх рука застыла неподвижно. Аттила, словно завороженный, описывал картину, на которую указывала его рука, направленная вверх совершенно для другой цели: