Никто не ушел. Последнего отморозка Багин загнал в самый угол и могучим ударом выкрошил ему челюсть. Лишь после этого позволил себе остановиться и осмотреться, одновременно прислушиваясь к установившейся тишине.

Впрочем, тишина являлась неполной, нарушаемой чьим-то болезненным скулением.

– Вязель очнулся, – страшно улыбнулся победитель и подступил к лежащему урке, осторожно перешагивая через валяющиеся тела.

Напружинившись, словно хищный зверь, Михаил присел рядом с Вязелем на корточки и повторил улыбку, вызвав у того приступ колотящей дрожи.

– Ты хотел моей крови? – ласково спросил он его, – Вот она, – проведя ладонью по боку, собрал пригоршню кровавой жижи, обильно сочащейся из множественных порезов и ран, а затем с силой растер ее по физиономии урки, – Ты хотел моей смерти? Не дождешься!

– Я… я… – Вязель что-то хотел ответить, но из сведенного судорогой горла послышалось лишь невнятное бульканье.

– Боишься? – с той же улыбкой василиска продолжил Багин, – Правильно. Бойся меня. Нет, я не сделаю с тобой того, что ты хотел сделать со мной. Но, теперь и отныне, всегда, с этого момента, как только я тебя увижу, где бы, то, ни было, буду поступать вот так, – с этими словами он молниеносно размахнулся и провел сильный удар, с хрустом раздробивший нос Вязеля.

От удара урка дернулся, а затем обмяк, разбросав в стороны руки. Словно тряпичный Петрушка.

Только после этого Михаил почувствовал, сколько сил отдал на этом побоище. Слабость и жар от полученных ран распространялись в нем с ураганной скоростью, лишая тело возможности передвигаться с прежней быстротой и координацией. Понимая, что вот-вот и сам потеряет сознание, Багин поднялся на ноги и, судорожно цепляясь за перила, стал осторожно спускаться вниз. Стараясь не упасть, таки сумел добраться до подъездной двери и, толкнув ее немеющим телом, вывалиться наружу, беспомощный и окровавленный как зарезанное порося. Пытаясь поймать угасающим взглядом, перепуганные лица бабулек, сумел напоследок прошептать, – Вызовите милицию. Меня хотели убить…

К чести пожилых матрон, никто из них не дрогнул и не сбежал домой. Следуя просьбе Багина, они добросовестно вызвали наряд милиции и даже дали исчерпывающие свидетельские показания о произошедшем, чем сразу расставили необходимые точки в разбирательстве этой кровавой истории. Во всяком случае, когда, после приведения в чувство, он, лежа на койке, тупо глазел на белые стены больничных покоев, следователь, посетивший его и допросивший по факту разборки, не задал вопросов о том, кто спровоцировал инцидент, ибо уже удовлетворился предварительным опросом на месте происшествия. Михаил же остался, благодарен ему за то, что визит получился коротким и не затянутым. Как-то пришлось по сердцу, что тот не пытался читать нравоучений и даже в чем-то оказался застенчив.

Другое впечатление произвел оперативник из районного отдела, появившийся почти сразу за следователем. Он оказался полноват и невысок ростом, чем-то, напоминая сказочного, но изрядно помятого жизнью, колобка. Сходство с этим персонажем из сказок усиливал коротенький пегий ежик, нелепо смотревшийся на крупной шарообразной голове. Особо не церемонясь, опер забросал потерпевшего кучей разнообразных вопросов о подробностях происшествия, перемежая их с пошловатыми анекдотами и прочими шуточками. Багин взял в толк, что этот неприятный человечек не прочь залезть ему в душу, а посему отвечал коротко и односложно. Впрочем, явно привыкший к подобному отношению, тот выслушал ответы еле-еле ворочающего языком Михаила без тени раздражения и даже сделал вид, что ими удовлетворен. После этого, по всей вероятности входя в положение потерпевшего, оперативник быстро «закруглился» и стал вежливо откланиваться.

– А вы счастливчик, Михаил Юрьевич, – произнес он напоследок, вдруг остановившись перед дверью, – Врачи нашли у вас около дюжины ножевых порезов средней тяжести, не считая того, что можно принять как простые царапины. Некоторые из них прошли в очень опасной близости от жизненно важных органов.

Багин, было, открыл рот, чтобы выразить этому человеку благодарность за сочувствие, однако остановился, натолкнувшись на выразительно пренебрежительный взгляд, исходивший из глаз – щелочек «колобка».

– Хотя, по мне, – продолжил он, – Жаль, что вы еще коптите небо, позоря свое былое величие. Я еще помню, кем вы были, и вижу, кем стали.

– И кем же? – хрипло осведомился Михаил.

– Грязью, – сморщился тот, – От лица бывших болельщиков я теперь могу лишь высказать свое сожаление в том, что знаменитый боксер превратился в жалкого пропойцу.

– Не рано ли списываешь, начальник? – прищурился Багин, внезапно испытав жуткое желание нахамить.

– По моему, вовремя. Прощайте, – отрубил опер и, пригладив ежик короткой стрижки, скрылся из виду.

Тот разговор оставил неприятное впечатление не столько тем, что вышел резковатым и прямым, сколько тем, что в словах человека-колобка внезапно почувствовалась, хоть и частичная, субъективная, но правота. Слова так и застряли в памяти Михаила. Застряли и постепенно стали одной из тех сил, что развернули его лицом к самому себе, помогли сделать трезвую переоценку прошлой жизни, а вслед за этим подвигнуть бывшего алкаша и грешника на коренные перемены в своей, и так уже ломаной судьбе.

«Но эта встреча не стала последней каплей.

Последней каплей в принятии такого решения, таки, послужила встреча, которой он никак не ожидал и, даже, не мог предположить, что она когда-либо произойдет.

По прошествии нескольких дней после разговора с представителями власти, когда Багин стал чувствовать себя лучше, его навестил человек с репутацией неоспоримого авторитета в той среде, которую принято называть криминальным миром. Он появился как бы невзначай и мимоходом, однако обставил свой визит так, чтобы исключить присутствие рядом чужих ушей.

«Прихоть того, кто имеет хотя бы некоторую власть над людьми.

Само собой выходило, что столь интригующее появление было запланировано заранее.

Палата, где находился выздоравливающий Михаил, обычно шумная и заполненная гомоном больных, вдруг оказалась пуста. Уже потом он вспомнил, что незадолго перед этим медсестра под разными предлогами отправила из нее всех пациентов, кроме него. Выходя следом за последним из них, она напоследок скользнула по Багину неожиданно заинтересованным взглядом, словно видела впервые. Тот, ничего не поняв, озадаченно посмотрел вслед.

В одиночестве он пробыл совсем недолго. Дверь тихо скрипнула и пропустила в помещение невысокого мужчину в строгом сером костюме явно дорогого кроя. Мужчина остановился у кровати Багина и продемонстрировал острый режущий взор тускло-стальных глаз, быстро обежавших пространство помещения. Только после этого публичного действия, показавшимся обязательным, присел на стоявший рядом стул.

– Ну, здравствуй, Боксер, – сказал он, посмотрев Михаилу в глаза.

– Здравствуй, – ответил Багин, выжидательно глядя в ответ, – За какой надобностью? И кто такой?

Против ожидания, его слова не вызвали недовольства, хотя, можно было поклясться, и радости не принесли.

– Не кипишись. – мужчина вдруг лучезарно улыбнулся, разом показав собеседнику два ряда золотых зубов, – От меня тебе зла ждать не нужно. По крайней мере, пока. Сечешь?

– Пока не очень, – честно признался Михаил, отчего золотозубая улыбка его посетителя стала еще шире.

Невольно стало казаться, что он рекламирует искусство своего стоматолога.

– Ладно, не мороси зря, – перестал щериться пришелец, – Зря вату катать не будем. Тем более что разговор у нас предстоит серьезный.

– Не будем катать, – согласился Багин, – Тем более что мы не знакомы.

– Вася, – протянул руку мужчина, – Погоняло Лихой.

– А я…

– Знаю, – не дал продолжить ему Лихой, – Кумиров знают все. Даже бывших.

Рукопожатие вышло крепким до хруста в костяшках пальцев.

– Видишь ли, дружбан. – продолжил Вася, одновременно доставая из кармана зубочистку, – Я знаю о тебе практически все, что можно. И это не праздный интерес, потому что ситуация, случившаяся у тебя с Вязелем, требовала немедленного рассмотрения.