(Григорьев А. А. Одиссея последнего романтика: Поэмы. Стихотворения. Драма. Проза. Письма. Воспоминания об Аполлоне Григорьеве. М., 1988. С. 48.)

Образ «цивилизованного» Петербурга также вызывает у Гоголя пророческие ассоциации с Вавилоном (см.: Смирнова Е. А. Поэма Гоголя «Мертвые души». Л., 1987. С. 70–72) — городом роскоши, торговли и блуда, и будущее европейской цивилизации видится ему в свете прямо апокалиптическом — так, как это предсказано о судьбе Вавилона в Откровении св. Иоанна Богослова.

Трагизм Гоголя заключался, однако, в том, что как глубокий религиозный мыслитель он почти не был понят своими современниками, а его художественное творчество было истолковано превратно. Только немногим, за исключением ближайших друзей, М. П. Погодина, С. П. Шевырева, С. Т. Аксакова, В. А. Жуковского и некоторых других, было очевидно пророческое призвание Гоголя. Как вспоминал бывший студент Московской духовной академии протоиерей С. С. Модестов, «о Гоголе даже на классе Священного Писания читал лекции известный архимандрит Феодор Бухарев, причислявший Гоголя чуть не к пророкам-обличителям, вроде Иеремии, плакавшего о пороках людских» (Из воспоминаний протоиерея С. С. Модестова // У Троицы в Академии. 1814–1914. Юбилейный сборник исторических материалов. М., 1914. С. 121). В. А. Жуковский 19 апреля (н. ст.) 1845 года, в письме к графу А. Ф. Орлову, говоря о Гоголе как об «одном из самых оригинальных русских писателей», замечал: «Прибавлю еще одно: Гоголь и по характеру и по своей жизни человек самый чистый, а по своим правилам враг всякого буйства: он вполне христианин. За все это я ручаюсь» (ГАРФ. Ф. 109. Оп. 72. 2-я эксп. № 130. Л. 5; опубл., с неточностями: Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. По подлинным делам Третьего отделения Собств. Е. И. Величества Канцелярии. 2-е изд. СПб., 1909. С. 170). Для большинства, однако, эта сторона Гоголя осталась закрытой, и даже его попытка заявить о себе «Перепиской с друзьями» как о художнике-христианине была встречена враждебно.

Во многом, думается, именно этим непониманием и объясняется трагический «исход» Гоголя из литературы и жизни, ознаменованный предсмертным сожжением второго тома «Мертвых душ». И понят этот шаг может быть тоже только в свете всего религиозного служения Гоголя на поприще светского писателя — от дерзновенно принятого на себя апостольского: «Бых… беззаконным яко беззаконен… да приобрящу беззаконныя» (1 Кор. 9, 20–21); до горького и грозного — Иеремии: «Врачевахом Вавилона, и не исцеле: оставим его и отидем кийждо в землю свою, взыде бо к небеси суд его…» (Иер. 51, 9). Подобно своему герою— благочестивому художнику «Портрета» — Гоголь, изобразивший «мертвые души» с целью духовного преображения своих современников, в конце жизни, несмотря на такое намерение, не захотел и «притронуться к кистям и краскам, рисовавшим эти богоотступные черты». И, пожалуй, в этом самоотвержении и предупреждении заключается не меньший подвиг писателя, признававшегося в «Авторской исповеди»: «Мне, верно, потяжелей, чем кому-либо другому, отказаться от писательства, когда это составляло единственный предмет всех моих помышлений, когда я все прочее оставил, все лучшие приманки жизни и, как монах, разорвал связи со всем тем, что мило человеку на земле, затем, чтобы ни о чем другом не помышлять, кроме труда своего».

В начале XX века нежинский профессор И. И. Иванов указывал: «Слово писателя — такое избитое выражение, — но чтобы понять гоголевский смысл его, — надо миновать всех писателей, все литературы, — подняться до Евангелия, вспомнить, что значит «отвергнуться себя», «взять крест свой» — ради проповедуемой истины. Такова мысль Гоголя, и во свидетельство он может призвать всю свою жизнь» (Иванов Ив. Гоголь человек и писатель. Киев, 1909. С. 8–9).

[Авторы всех нижеприведённых комментариев, кроме указанных особо, Игорь Виноградов и Владимир Воропаев.]

Настоящий том включает в себя повести, которые Н. В. Гоголь собрал в третьем томе своих Сочинений 1842 г.: «Невский проспект», «Нос», «Портрет», «Шинель», «Коляска», «Записки сумасшедшего», «Рим». Повести создавались в разное время. «Невский проспект», первая редакция «Портрета», «Записки сумасшедшего» написаны в 1833–1834 гг. (все три опубликованы в сборнике «Арабески» в 1835-м). «Нос» и «Коляска» появились в пушкинском «Современнике» в 1836 г. Новая редакция «Портрета», «Рим» и «Шинель» увидели свет в 1842 г.

Тексты печатаются по изд.: Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 9 т. /Сост., подг. текстов и коммент. В. А. Воропаева, И. А. Виноградова. М.: Русская книга, 1994. В отдельных случаях текст заново сверен с автографами и прижизненными изданиями. В комментариях использованы мемуарные свидетельства современников Гоголя, переписка, записные книжки писателя, черновые редакции, разыскания предыдущих комментаторов.

Впервые напечатано в сб.: Арабески. Разные сочинения Н. Гоголя. СПб., 1835. Ч. 2.

В конце октября или начале ноября 1834 г. перед представлением «Арабесок» в цензурный комитет (цензурное разрешение последовало 10 ноября 1834 г.) рукопись «Невского проспекта» просмотрел А. С. Пушкин, который писал автору, опасавшемуся цензурных строгостей: «Перечел с большим удовольствием; кажется, все может быть пропущено. Секуцию жаль выпустить: она, мне кажется, необходима для полного эффекта вечерней мазурки. Авось Бог вынесет. С Богом!» (Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. М., 1976. С. 204). В сохранившейся черновой рукописи, относящейся к концу июля — сентябрю 1834 г., сцена «секуции» выглядела так: «Если бы Пирогов был в полной форме, то, вероятно, почтение к его чину и званию остановило бы буйных тевтонов. Но он прибыл совершенно как частный приватный человек в сюртучке и без эполетов. Немцы с величайшим неистовством сорвали с него все платье. Гофман всей тяжестью своей сел ему на ноги, Кунц схватил за голову, а Шиллер схватил в руку пук прутьев, служивших метлою. Я должен с прискорбием признаться, что поручик Пирогов был очень больно высечен».

В повести нашли отражение впечатления Гоголя от занятий в классах Академии художеств, которые он посещал в качестве вольноприходящего в течение трех лет (с 1830 по 1833 г.). О своих занятиях и знакомстве с художниками он сообщал в письме к матери от 3 июня 1830 г.: «…после обеда в пять часов отправляюсь я в класс, в Академию художеств, где занимаюсь живописью, которую я никак не в состоянии оставить, — тем более что здесь есть все средства совершенствоваться в ней, и все они кроме труда и старания ничего не требуют. По знакомству своему с художниками, и со многими даже знаменитыми, я имею возможность пользоваться средствами и выгодами, для многих недоступными. Не говоря уже об их таланте, я не могу не восхищаться их характером и обращением; что это за люди! Узнавши их, нельзя отвязаться от них навеки, какая скромность при величайшем таланте! Об чинах и в помине нет, хотя некоторые из них статские и даже действительные советники. В классе, который посещаю я три раза в неделю, просиживаю два часа…»

В Петербурге Гоголь общался с А. Г. Венециановым, А. Н. Мокрицким, К. П. Брюлловым, с вице-президентом Академии художеств графом Ф. П. Толстым, секретарем Общества поощрения художников В. И. Григоровичем, позднее близко сошелся с А. А. Ивановым, Ф. А. фон Моллером, Ф. И. Иорданом (подробнее см.: Машковцев Н. Г. Гоголь в кругу художников. М., 1955).

А. С. Пушкин, высоко оценивший «Невский проспект», в отзыве на второе издание «Вечеров на хуторе близ Диканьки» назвал повесть Гоголя «самым полным из его произведений» (Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 6. С. 97). Типичность Пирогова подчеркивал В. Г. Белинский: «…о единственный, несравненный Пирогов, тип из типов, первообраз из первообразов!.. Это символ, мистический миф, это, наконец, кафтан, который так чудно скроен, что придет по плечам тысячи человек!» (Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 1. М., 1976. С. 174). Верностью и типичностью гоголевского образа восторгался Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 г.: «Поручик Пирогов, сорок лет тому назад высеченный в Большой Мещанской слесарем Шиллером, был страшным пророчеством, пророчеством гения, так ужасно угадавшего будущее, ибо Пироговых оказалось так безмерно много, так много, что и не пересечь. Вспомните, что поручик сейчас же после приключения съел слоеный пирожок и отличился в тот же вечер в мазурке на именинах у одного видного чиновника. Как вы думаете: когда он откалывал мазурку и вывертывал, делая па, свои столь недавно оскорбленные члены, думал ли он, что его всего только часа два как высекли? Без сомнения, думал. А было ли ему стыдно? Без сомнения, нет!» (Достоевский Ф. М. Поли, собр. соч.: В 30 т. Т. 21. Л., 1980. С. 124).