Сделанные наблюдения позволяют сформулировать вывод о сущности гоголевских сатирических образов. Начав в 1830-х годах свое «пророческое» служение с обличения явных грехов: воровства, взяточничества и др., Гоголь уже в то время, черпая материал из собственной души, изображал их как наглядное проявление стоящей за ними общечеловеческой «пошлости». Не случайно знаменитое начало гоголевской комедии, состоящее из реплик разных героев, напуганных вестью о ревизоре: «“Как ревизор?” “Как ревизор?”… “Господи Боже! еще и с секретным предписаньем!”», — так напоминает состояние души человека, застигнутого врасплох внезапно открывшимся ему смыслом неизбежного ответа Богу за прожитую жизнь. Судя по объяснению Гоголя в «Развязке Ревизора», создание его комедии, вероятно, именно так и начиналось — с тревожного «монолога» «душевного города» автора, воочию представившего себя пред «Тем, Кто позовет на очную ставку всех людей»: «“Что вы говорите?” “Неужели?” “Нет?” “Он будет сюда?”» (строки первой черновой редакции «Ревизора»). Поэтому и апокалиптический финал «Ревизора» Гоголь считал возможным и необходимым обратить не только против очевидного беззакония, но и каждому человеку — не видящему своих грехов и «о дурном говорящему вечно в третьем лице» — против самого себя. Добавим, что по этому же самому, напоминая своим современникам в «Авторской исповеди» об «ответе Небу», который они должны дать за исполнение своего долга, Гоголь в заключение «Мертвых душ» намеревался применить эту мысль «Ревизора» не только к явным грешникам, но, в частности, — и не в меньшей мере — к тем, кто, устрашившись царящего зла, оставил данное ему в мире поприще. В бумагах писателя сохранился набросок к окончанию поэмы, представляющий обличение Богом на Страшном суде этих неверных и малодушных чиновников и «управителей». В написании этого отрывка Гоголь опирался на строки Откровения св. Иоанна Богослова, где говорится о равном наказании таких людей наряду с прочими грешниками: «И сказал Сидящий на престоле:…Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном. Боязливых же и неверных, и скверных, и убийц… участь в озере, горящем огнем и серою» (гл. 21, ст. 5, 7–8). Это именно пророчество, очевидно, и послужило Гоголю основой вспыхнувшей вдруг перед ним картины окончательного Суда и последней «ревизии» мертвых душ.

«“Зачем же ты не вспомнил обо Мне, что Я на тебя гляжу, что Я [тебя] твой? Зачем же ты от людей, а не от Меня ожидал награды [и] вниманья и поощренья? [Зачем ты не смущаясь] [Зачем не шел ты до конца, закрывши глаза на людей и смотря только] Какое бы тогда было тебе дело дото<го>, как издержит твои деньги земной помещик, когда у тебя Небесный Помещик? [Если бы о <кончи-лось>] Кто знает, чем бы кончилось, если бы <ты> до конца дошел, не устрашившись? Ты бы удивил величием характ<ера>, [ты бы оставил] ты бы наконец взял верх и заставил изумиться; ты бы оставил имя, как вечный памятник доблести [чтобы] и добра [рыдали потом] и роняли бы ручьи слез потом <1 нрзб.> о тебе [и чувств<овали>] [почувств<овав> до<бро>] и как вихорь ты бы развевал в сердцах пламень добра”.

Потупил голову устыдившийся управитель и не знал, куды ему деться.

И [многие вслед за ним понурили головы] много вслед за ним чиновников и благородных, прекрасных людей [понурили], начавших служить и потом бросивших поприще, печально понурили головы».

Содержание этого отрывка истолковывается нами на основании автографа (РГБ. Ф. 74. К. 1. Ед. хр. 43. Л. 2). Прописная буква во фразе: «…что Я на тебя гляжу…» проясняет его содержание (обличение Богом на Страшном суде малодушных чиновников и управителей) и позволяет атрибутировать отрывок как набросок к окончанию «Мертвых душ». В соответствии с этим и другие слова отрывка, означающие Бога: «Я», «Мне», «Меня», «Небесный Помещик», — написанные в черновом автографе со строчных букв, — выделяются нами сообразно с традицией буквами прописными. В черновых автографах Гоголя слова, которые традиционно принято писать с прописной буквы, порой встречаются написанными х: о строчной — такое недифференцированное написание свойственно для церковнославянской орфографии.

Трагический, «чудовищно-мрачный» финал «Ревизора» и его еще более трагический и тревожный подтекст, конечно же, резко отличают гоголевскую пьесу от традиционного жанра комедии. Тем не менее «Ревизор» назван автором «комедией». Это ставит перед нами вопрос об особом понимании Гоголем этого жанра. В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» «Переписки с друзьями» он несколько страниц посвятил разбору комедий своих предшественников; этот анализ проливает свет и на гоголевскую драматургию, прежде всего «Ревизора».

Главный упрек Гоголя современной комедии в этой статье — отсутствие «взгляда в душу человека», осмысления представляемых на сцене «смешных сторон общества». Будучи внешним проявлением глубоких наболевших ран своего времени, они при таком освещении вызывают у зрителя лишь «легкую насмешку». С другой стороны, недостаток трагедии, заключающей в себе высокую нравственную мысль, состоит, по Гоголю, как раз в обратном — в отрыве от современности, в «незнаньи человека под условием взятой эпохи и века». Можно предположить, что Гоголь в своей драматургии стремился преодолеть указанные недостатки. Вероятно, в соединении достоинств обоих жанров — современности комедии и «нравственной силы» трагедии — и мыслил он создание «истинно общественной комедии», которую (употребляя пришедшее ему кстати суждение князя П. А. Вяземского о комедиях Д. И. Фонвизина и А. С. Грибоедова) расценил бы одновременно и как «современную трагедию» («…комедии Фонвизина «Недоросль» и Грибоедова «Горе от ума»… весьма остроумно назвал князь Вяземский двумя современными трагедиями»). В «Развязке Ревизора» Гоголь прямо говорит об этом устами главного героя: «Что ж в самом деле, как будто я живу только для скоморошничества?.. Нет… речь… о том, чтобы в самом деле наша жизнь, которую привыкли мы почитать за комедию, да не кончилась бы такой трагедией, какою… кончилась эта комедия…» — Надо сказать, трагизм гоголевской «комедии» почувствовал по-своему даже В. Г. Белинский, — понимая всё, однако, лишь в политическом значении — ища, как всегда, «нравоученья для других, а не для себя». В статье «Александринский театр. Щепкин на Петербургской сцене» (1844), критик замечал: «…Разделение театральных пьес на трагедии и комедии в том смысле, как вы его понимаете, ложно. «Ревизор» Гоголя столько же трагедия, сколько и комедия. Что чувствуете вы, когда в последнем акте торжествующий городничий “распекает” купцов?… Представьте… себе такого человека действительно генералом… захочется ли вам смеяться?..» (Белинский В. Г. Собр. соч.: в 9 т. М., 1981. Т. 7. С. 505).

Итак, комедия-трагедия. Напомним, что одним из важнейших признаков различения этих жанров в древности было участие «богов» — они являлись только в трагедии. Финал гоголевского «Ревизора» — это именно появление Бога в комедии. Диалог на эту тему Гоголь разворачивает между героями «Театрального разъезда…»: «Но смешно то, что пьеса никак не может кончиться без правительства. Оно непременно явится, точно неизбежный рок в трагедиях у древних… Что ж? тут нет ничего дурного, дай Бог, чтобы правительство всегда и везде слышало призванье свое быть представителем Провиденья на земле и чтобы мы веровали в него, как древние веровали в рок, настигавший преступленья».

С новейшим жанром трагикомедии гоголевская «комедия-трагедия» перекликается только в слове. Непременно благополучная концовка трагикомедии и развязка «Ревизора» — вещи прямо противоположные. «Несмотря на… комическое… положенье многих лиц… — делится своими впечатлениями герой «Развязки Ревизора», — в итоге остается… что-то чудовищно мрачное, какой-то страх от беспорядков наших. Самое это появленье жандарма, который, точно какой-то палач, является в дверях… все это как-то необъяснимо страшно!»