Был ли иной путь, более плодотворный и менее болезненный? Думается, да. Вернее всего, правы те, кто указывает на медленное, реформистское изменение социально-политической структуры как на оптимальную модель развития Московского царства в середине XVI столетия.
В Москве для царя и его гвардии была отделена треть города. Скоро там появился огромный Опричный замок. Он стоял напротив Кремля, там, где соединяются улицы Воздвиженка и Моховая.
Всё пространство, отданное под постройку опричной резиденции в Москве, окружили высокой стеной с тремя воротами. На сажень стена состояла из тёсаного камня и ещё на две сажени — из кирпича. Рядом с дворцом располагались казармы опричной стражи. Видимо, общая численность московского опричного отряда, охранявшего царя, составляла 500 человек. Северные ворота играли роль «парадных». Они были окованы железными полосами и покрыты оловом. Сторожил их засов, закреплённый на двух мощных брёвнах, глубоко врытых в землю. Украшением ворот служили два «резных разрисованных льва» (вместо глаз у них были вставлены зеркала), а также чёрный деревянный двуглавый орёл с распростёртыми крыльями. На шпилях трёх главных палат также красовались орлы, повёрнутые к земщине. Опричный дворец был надолго обеспечен всем необходимым, значительную часть его территории занимали хозяйственные постройки: поварни, погреба, хлебни и мыльни. «Над погребами, — как свидетельствует современник, — были сверху надстроены большие сараи с каменными подпорами из досок, прозрачно прорезанных в виде листвы…» Поскольку строительство производилось на сыром месте, двор пришлось засыпать песком «на локоть в вышину». Даже церковь поставили на сваях. Главная палата стояла напротив восточных ворот, в неё можно было войти по двум лестницам (крылечкам). Перед лестницами высился помост, «подобный четырёхугольному столу; на него всходил великий князь, чтобы сесть на коня или слезть с него. Эти лестницы поддерживались двумя столбами, на них покоились крыша и стропила. Столбы и свод украшены были резьбой под листву. Переход шёл кругом всех покоев и до стен. Этим переходом великий князь мог пройти сверху от покоев по стенам в церковь, которая стояла на восток перед двором, вне ограды…».
Опричный дворец Ивана Грозного в Москве — пространство, где «театр» опричнины концентрируется. Позднее то же самое будет в Александровской слободе, новой опричной резиденции царя. Обе резиденции, как московская, так и слободская, содержали в себе мощный заряд явного, подчёркнутого противопоставления всей остальной земле, земщине. На «пятачках» огороженной территории сосредоточивалась «правда», «правильность», «прямота» — как мыслил их Иван Васильевич, и отсюда «прямота» должна была расходиться по всей России, выжигая измену и «кривизну». Немцы-опричники Иоганн Таубе и Элерт Крузе, впоследствии ставшие изменниками, сообщают: «Опричники (или избранные) должны во время езды иметь известное и заметное отличие, именно следующее: собачьи головы на шее у лошади и метлу на кнутовище. Это обозначает, что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают всё лишнее из страны. Опричники должны были носить грубые и бедные верхние одежды из овчины наподобие монашеских. Зато под ними скрывалось одеяние из шитого золотом сукна на собольем или куньем меху…»
Но помимо всего сказанного оба дворца представляют собой пространства абсолютной безопасности как для самого государя, так и для его семьи.
Сирота не нашёл друзей и родных людей в детстве. Затем ему достались хорошие наставники и любимая жена, но через несколько лет он лишился и наставников, и жены. Что осталось? Дети, ещё маленькие мальчики, да новая жена, бог весть до какой степени сумевшая заменить «лозу плодовитую» — царицу Анастасию. И державный сирота помимо царской роли принимает на себя ещё одну, чрезвычайно сложную: он становится хозяином и повелителем в политическом «театре», а заодно сам же выводит себя на сцену в главной роли, как режиссёр выводит лучшего артиста; вот только артистическая игра Ивана Васильевича напоминает злое юродство; юрод, по дару Божьему, носитель правды, но, глядя на истинных юродов, многие соблазняются юродством выдуманным и жестоким; тогда рождается юродский театр, где истина бывает восстановлена далеко не всегда, да вообще не столь уж часто, зато самообольщение ложного юрода больно бьёт по тем, кого он хочет любой ценой «исправить».
Глубинное, безнадёжное сиротство породило этот самый театр, чёрный театр опричнины, где правил царь-юрод с блистательным умом, обширной учёностью и холодным сердцем. Его слишком мало питали любовью. Его слишком часто питали страхом. И вот он создал опричнину: инструмент защиты и достижения военно-политических замыслов, имеющий форму юродского театра.
Московский Опричный дворец погиб в 1571 году, когда крымский хан Девлет-Гирей спалил Москву[66]. Но помимо него в разное время строились иные царские резиденции: в Старице, Вологде, Новгороде. На территории Александровской слободы Опричный дворец стали строить, по всей видимости, одновременно или вскоре после московского. Туда Иван Васильевич переехал из Москвы не ранее второй половины 1568 года и не позднее марта 1569 года. В Московском дворце Иван IV провёл относительно немного времени. Зато Александровская слобода, а позднее Старица на долгие годы становились настоящими «дублёрами» русской столицы. Часть сооружений опричной поры сохранилась там до наших дней.
Если нарисовать карту опричного «удела», то прежде всего придётся полностью заштриховать почти все северные области страны. Затем окажется заштрихованной вся северная часть старинного Владимиро-Суздальского княжества, каким оно было в XIII столетии. Если всё остальное представить себе в виде мишени, а Москву поместить в «яблочке», то набор опричных владений будет напоминать след от выстрела крупной дробью в самый центр мишени.
С северными землями всё более или менее понятно. Естественно стремление Ивана Васильевича пользоваться доходами от таможенных пошлин, промыслов, а также контролировать важный торговый маршрут из Европы в Россию вокруг Скандинавского и Кольского полуострова — он был в середине 50-х годов XVI столетия открыт для европейского мореплавания. Север был для опричнины неисчерпаемой денежной бочкой.
Другое дело — центр, те самые черниговские, козельские, тверские и ростово-суздальские земли, которые выше были названы «золотым фондом русской пашни». Обладание ими позволяло решить иную, не менее важную задачу: дать опричному воинству богатые поместья, то есть подобающее материальное обеспечение.
Опричнина явно не была нацелена на создание «дружины» царских «телохранителей». Для решения этих задач вполне хватало нескольких сотен бойцов, охранявших царскую семью в Опричном дворце. Не будь опричнины, с подобными задачами справилась бы тысяча стрельцов с незначительным количеством дворян на офицерских должностях. На худой конец, такого рода гвардией могла бы стать команда иностранных наёмников. При дворах европейских монархов нередко караул несла стража, набранная из иностранцев, например шотландцев и швейцарцев. По крайней мере, в последние годы жизни Иван IV сделал то же самое: в его распоряжении был отряд из 1200 иностранных солдат (в том числе тех же шотландцев) с Джимми Лингетом во главе. Упоминаются служилые «немцы» и в русских разрядах 1570-х годов.
Для одной только охраны царя опричнина — избыточна.
Таким образом, цели опричнины были явно шире, чем сбережение царя от заговоров и покушений. Прежде всего, речь шла о создании особой армии — наилучшим образом укомплектованной, вооружённой, легко управляемой, с командными кадрами, всецело преданными царю. Помимо богатых земель и новых возможностей для карьеры опричники получили обширные судебные привилегии. Один немец-опричник сохранил знаменитую фразу Ивана IV, отправленную в органы судопроизводства: «Судите праведно, наши виноваты не были бы!» По сравнению с земскими опричники имели огромное преимущество во всякого рода расследованиях и тяжбах.
