Успех огромный, фантастический! Тем более что историческая реальность подтверждает исключительно быстрое продвижение московских отрядов в Западной Сибири на протяжении 1580—1590-х годов.

Но кто были те «незаметные» — во всяком случае, для историографии советского периода — полководцы, которые совершили колоссальный военно-политический труд? Под их командой небольшие отряды двигались на восток по незнаемым рекам, по землям, ещё несколько лет назад являвшимся одной огромной terra incognita. Под их командой велись боевые действия. Под их командой строились остроги, из которых впоследствии выросли мегаполисы. Что же это за люди?

Всё это дворяне из семейств, более или менее известных в Москве, но не знаменитых и не относящихся к служилой аристократии. На протяжении всего XVI столетия в Сибирь ни разу не отправили по-настоящему знатного человека. Нет, русская аристократия того времени отнюдь не состояла из трусов или просто нерешительных людей. Князья и бояре выходили в поле или, если надо, становились на крепостные стены, когда требовалось встретить грудью крымцев, ногайцев, шведов. Но… колоссальная Сибирь при Фёдоре Ивановиче, да и позднее — при Борисе Годунове, в эпоху Смуты — ещё только начинала открывать России свой потенциал. О ней в Москве имели весьма смутное представление. А удаление в эдакие неведомые края означало обрыв связей с Государевым двором, утрату влияния на великие державные дела. Поэтому аристократ не торопился стать русским конкистадором. Для него служба «за Камнем» была непрестижной, да и просто неудобной в карьерном отношении.

В Сибирь отправляли на командные должности дворян или, как тогда говорили, «служилых людей по отечеству». Чаще всего кадры сибирских воевод рекрутировались либо из числа служильцев невысокой знатности, либо из тех, кто попал в опалу, крепко провинившись перед властью.

Провинциальный «выборный сын боярский» Иван Алексеевич Мансуров (мещовский помещик) добился для Московского государства первого действительного успеха в Сибири после страшного разгрома Ермака. Встав во главе маленького отряда, он срубил Обский городок (на Оби против устья Иртыша). Здесь Мансуров отбился от наседавшего неприятеля — воинственных остяков — и уничтожил удачным выстрелом из пушки языческого идола. Большего Мансуров совершить не мог из-за крайнего малолюдства отряда, который находился у него в подчинении, — всего «сто человек ратных» и небольшое число казаков во главе с атаманом Матвеем Мещеряком.

Вослед Мансурову пошли воеводы Василий Борисович Сукин, Иван Никитич Мясной-Судаков, а с ними «письменный голова» Даниил Даниилович Чулков. По другим данным, В. Б. Сукина и И. Н. Мясного сопровождал также Богдан Дашков, в частности, разрядная книга сообщает: «Тово же году (7094 (1585/86). — Д. В.) послал государь в Сибирь, а велел поставить город; а послал воеводу Василья Борисова сына Сукина, да Ивана Никитина сына Мясново, да Богдана Дашкова».

Сукин и Мясной, имея лишь три сотни бойцов, воздвигли острог, из которого поднялась Тюмень. В 1586 году на реке Тюменке, притоке Туры, была построена эта деревянная крепостица и в ней храм — первая из русских православных церквей Сибири. От неё сейчас ничего не осталось, впрочем, как и от всех наших рубленых крепостей XVI столетия. Но именно от этого истока начинается полноводная река исторических судеб полумиллионной Тюмени. Московское государство получило в Сибири надёжный форпост. Зацепившись за него, легче стало продвигаться дальше.

Фактически стремительное, неостановимое движение русских отрядов по сибирским просторам началось именно с Тюмени. Она сыграла роль ворот в «сибирское эльдорадо», через которые с запада, с земель коренной Руси, хлынули стрельцы, казаки, дворяне, священники, «торговые люди» и, позже всех, крестьяне.

Д. Д. Чулков, получив под команду 500 ратников (по масштабам слабозаселённой Сибири — солидная сила!), основал крепость Тобольск (1587), поставил там Спасскую и Троицкую церкви, разбил и пленил татарского правителя Сеид-хана (Сейдяка).

Потом, через много лет, Тобольск станет столицей Сибири, обзаведётся мощным каменным кремлём… А изначально это было такое же маленькое, на скорую руку рубленное укрепление, как и многие другие опорные пункты России тех времён, поставленные на опаснейших направлениях.

Что ж, несколько дворян, выполняя правительственную волю, заложили основу для необратимого движения русских отрядов к Тихому океану, для завоевания Сибири, расселения там русских людей и распространения христианства. Честь им и слава.

Обессиленный, потерявший надежду восстановить свою власть, Кучум тем не менее сопротивлялся до конца. Окончательное поражение нанёс ему воевода Андрей Воейков в 1598 году.

Ну а сейчас стоит вернуться в коренную Россию, к событиям, связанным с финалом Ливонской войны и завершением грозненского царствования.

Начало 1580-х годов — тяжёлое время и для России, и для её государя. Страна отстаивала себя напряжением всех сил, истощённая долгой войной, эпидемиями, опричниной. Истекая кровью, шатаясь и уже не считая нанесённых ей глубоких страшных ран, она брела к выходу из чудовищного военно-политического кризиса.

Казалось, гибнет царство. Холодные воды распада обступают его и уже начали поглощать одну его часть за другой. Иван Васильевич не прекращал борьбы, имея треть или четверть тех сил, которыми располагал, начиная войну за Ливонию. Но исход смертельного противоборства перестал видеться в цветах золота и пурпура, цветах величия. Выжить бы, получить бы передышку, прервать бы череду тяжёлых неудач и тогда, накопив ратников и серебра, вновь прийти на поле битвы в «силе тяжкой»…

Шёл 1581 год. Русская армия едва удерживалась на позициях, неприятель всюду наступал. Государь с замиранием сердца следил за тем, как гибнут плоды его давних побед, как меркнет слава завоевателя Полоцка и Ливонии, как непреклонный враг берёт один русский город за другим. Он ждал милости от Бога и твёрдости от воинства своего, но долго не получал ни того ни другого. Душа его пребывала в трепете, а ум — в нескончаемом яростном поиске новых «ходов» на доске большой политической игры.

Псков, кажется, держится… Впрочем, трудно судить о том, находясь в Москве, или в Старице, или тем более в Александровской слободе. Отважный и многоопытный Иван Шуйский пока делает для победы всё возможное. Но это всё-таки Шуйский, человек из среды высокоумных и высокомерных княжат… Не изменит ли? Не даст ли слабину?

Иван Васильевич переходил от надежды к отчаянию, дух его то изнемогал, то наполнялся тревогой, то вспыхивал гневом.

Тяжело, наверное, приходилось тем, кто находился в ту пору рядом с государем…

Стылая осень 1581 года принесла русскому царю невосполнимую потерю. В ноябре ушёл из жизни его старший сын, царевич Иван. И ушёл так, что большинство современников, а впоследствии — большинство историков грозненского царствования уверились, что в гибели сына безоговорочно виновен сам монарх. После смерти царевича по дворцовым палатам разнеслось лютое слово «сыноубийца», вылетело наружу и полетело во все концы, набирая силу и звонкость.

Кончина царевича Ивана по обстоятельствам, известным из источников того времени, представляет собой детективную головоломку. При жизни Ивана Грозного её, по естественным причинам политического свойства, не могли разгадать до конца. А уж позднее, через десять лет, сто, четыреста, ком версий, догадок и разного рода идеологических «озарений» вырос до таких размеров, что, как ни парадоксально, попытка составить полное знакомство со всем сводом мнений многочисленных учёных, публицистов, журналистов скорее затемнит дело, нежели прольёт свет на его суть.

Убил? Не убил? Убили враги? Рука Годуновых, расчищавших себе путь к престолу? Интрига Марии Нагой, пытавшейся избавиться от женщины, которая могла принести законного наследника законному наследнику трона? Всё это высказывалось, дискутировалось, пережёвывалось до мелочей.