Иван Васильевич испытывал глубокое нежное чувство к своей жене. Обретя любимого человека, государь также нашёл сильных союзников в лице богатой и влиятельной семьи, из которой она происходила. Впоследствии из этого же рода вырастет династия Романовых.

Нельзя сказать, чтобы свадьба и венчание на царство моментально исправили характер Ивана IV. Но способствовали этому.

Государь до тех пор был юношей у власти — без твёрдого определения, кто он есть по отношению к своей же аристократии, по каким образцам должна строиться его жизнь, что в ней будет играть роль непреложных законов, а чему уготована судьба маргиналий на полях биографии. Принятие царского титула и женитьба мощно встроили его в социальный механизм Русской цивилизации. Ивану Васильевичу фактически предложили настоящую полновесную роль на всю жизнь — роль главы собственной семьи, в перспективе же — светского главы всего православного мира. Последнее выводило Ивана Васильевича из статуса «старшего» в разветвлённом роду Рюрика и ставило, как уже говорилось, недосягаемо высоко в отношении всей русской знати.

Подобное возвышение налагает значительные ограничения на монарха — на его образ жизни и даже на образ мыслей. В течение нескольких лет молодой государь приносил Церкви покаяние за прежнее беспутство и «врастал» в свою великую роль.

В начале — середине 1550-х годов Иван Васильевич выглядел как человек, идеально этой роли соответствующий. Один итальянец оставил весьма привлекательный его портрет: «Князь и великий император по имени Иван Васильевич имеет от роду 27 лет, красив собою, очень умён и великодушен. За исключительные качества своей души, за любовь к своим подданным и великие дела, совершенные им со славою в короткое время, достоин он встать наряду со всеми другими государями нашего времени, если только не превосходит их… Император руководствуется своими несложными законами, по которым он с величайшей справедливостью царствует и управляет всем государством… Император запросто разговаривает и обращается со всеми; он обедает со всеми вельможами всенародно, но с истинным благородством: с царским величием он соединяет приветливость и человечность».

Укрепиться в это роли заставил его страшный московский бунт 1547 года.

12, 20 и 21 апреля в Москве вспыхивали большие пожары. Последний из них приобрёл катастрофический масштаб. Рвались пороховые погреба, пылали церкви, падали колокола, были объяты пламенем Пушечный двор, Гостиный двор, Соляной двор, Оружейная палата, Постельная палата, Казённый двор, царская конюшня и добрая половина города. Горело Замоскворечье и Заяузье. Митрополита Макария пришлось спасать от нестерпимого жара, выводя из Кремля через подземный «тайник». Из крепостного тайника его попытались спустить на верёвках к Москве-реке. Но вожжи оборвались, и митрополит, ударившись оземь, чуть не отдал Богу душу.

В огне погибли 1700 москвичей…

Царь, к счастью, пребывал под городом, в селе Воробьёве, и не пострадал. Это бедствие, не случавшееся в Москве ни разу на памяти современников, воспринято было как Божья кара за грехи и, в частности, «беззакония». Среди москвичей разразился жестокий мятеж. Этот бунт остриём своим был направлен на группировку, поддерживавшую царя, в частности Глинских, которых вовремя пущенные слухи обвиняли в колдовстве и беззакониях. Возможно, партия Шуйских или иная группировка знати спровоцировала посадских людей на это страшное, бессмысленное, разрушительное выступление. Игры «великих людей царства» наложились на брожение низов, раздражённых нестроениями последних лет. Историк Сигурд Оттович Шмидт считает, что в тот момент «повсеместно выявлялось широкое недовольство политикой правительства» — в «публицистике» и в бунтах.

Летопись рассказывает о мятеже кратко, без особых цветов красноречия: «Чёрные люди града Москвы от великие скорби пожарные восколебашася, яко юроди, и пришедше в град и на площади убиша камением царёва великого князя болярина князя Юрья Василиевича Глинскаго и детей боярских многих побиша, и живот княжей розграби-ша, рекуще безумием своим, яко «вашим зажиганием дворы наши и животы погореша». Царь… повелел тех людей имати и казнити; они же мнози разбегошася по иным градом». Иван Васильевич пережил смертный ужас: к нему в Воробьёве явилась бунтовская чернь и потребовала выдать «главную колдунью» княгиню Анну Глинскую и её сына князя Михаила Васильевича Глинского, оставшегося главой рода. Недалеко было и до того, что руки мятежников потянутся к государеву горлу…

Впоследствии царь станет с ужасом вспоминать события 1547 года: «…вниде страх в душу мою и трепет в кости моя, и смирися дух мой, и умилися, и познах свои согрешения». Иван Васильевич получил представление о том, как страшна может быть народная стихия, как дорого может обойтись любой повод для массового недовольства.

Страна в ту пору управлялась сложно и пестро. Каждая область имела собственные административные и правовые обычаи. «Церковная область», рассыпанная по всей державе, управлялась по особым законам и правилам. Служилая знать получала в «кормление» доходы от административной деятельности на местах, занимая должности по очереди, на сравнительно короткий срок. Чаще всего на год. Следовательно, эти доходы распределялись неравномерно — в зависимости от силы и слабости аристократических партий, способных продвинуть на кормление своих людей. А люди, получавшие должности как разновидность жалованья, отличались большими или меньшими способностями к работе, которую им вменялось в обязанности выполнять.

Центральное управление не успевало за всё нарастающим валом задач, возникавших на колоссальной территории. Ведь за полстолетия — с 1470-х по 1520-е годы — территория страны увеличилась в несколько раз!

Административной структуре, правовой сфере и церковному устройству требовались реформы. В 1530-х — середине 1540-х годов преобразованиям уделялось мало внимания. Борьба за власть пожирала творческие силы политической элиты. В активе того периода — лишь денежная реформа Елены Глинской. Ко второй половине 1540-х проблем накопилось выше крыши.

После венчания государя наступает период, благоприятный для реформаторства.

У кормила власти стоят всё те же аристократические кланы, но среди них нет первенствующей партии. Долгая боярская распря утомила и обескровила главных её участников. И во второй половине 1540-х годов русская аристократия пришла к соглашению: несколько десятков могущественнейших родов России (примерно 50–80) мирно правят страной, договорившись между собой о более или менее равномерном распределении власти. Между их представителями делятся все ключевые посты Российской державы; места в Боярской думе, назначение в наместники, управляющие богатейшими городами, воеводские должности в полках и крепостях. Число «думных людей» возросло: «кресел» в правительстве должно хватать всем достойным того по праву рождения.

Государь уже не являлся мальчишкой, которым нетрудно помыкать, теперь он мог выполнять роль арбитра и влиять на политический курс в желательном для себя направлении; однако совокупной силе аристократии Иван Васильевич мало что мог противопоставить. Сам он впоследствии напишет об аристократическом окружении тех времён (конец 1540-х — 1550-е годы) следующее: «…всю власть вершили по своей воле, не спрашивая нас ни о чём, словно нас не существовало… Если мы предлагали даже что-либо хорошее, им это было неугодно, а их даже негодные… плохие и скверные советы считались хорошими». Впрочем, источники показывают, что влиять на дела в то время государь всё-таки мог. Особенно — с середины 1550-х годов.

Формальное примирение между монархом и его недоброжелателями происходит в 1549 году: царь публично снимает с них вину за прежние злоупотребления, кается за собственную суровость.

Позднее он сам напишет об этом, обращаясь к одному из представителей горделивого слоя «княжат» — Андрею Курбскому: «Собрали мы всех архиепископов, епископов и весь священный собор русской митрополии и получили прощение на соборе том от нашего отца и богомольца митрополита всея Руси Макария за то, что мы в юности возлагали опалы на вас, бояр. Так же и вы, бояре наши, за всё, в чём выступали против нас, получили тогда прощение. Вас же, бояр своих, и всех прочих людей своих мы в проступках пожаловали и впредь об этом не вспоминали, и так признали всех вас верными слугами»[13].