Что же касается Бориса Годунова, то для него убийство Ивана IV вроде бы сулило определённые выгоды: будучи шурином царевича Фёдора, он мог высоко подняться после смерти его отца, с воцарением сына. Как, собственно, и произошло. Но первые два года после кончины Ивана Грозного Борис Годунов вёл тяжёлую политическую борьбу и едва устоял у подножия трона. Против него, аристократа «второго сорта», ополчилась высокородная знать, и ей малого не хватило, чтобы разгромить «партию» Годуновых. Притом вождь «партии» не мог не знать, что ему предстоит смертельно опасное столкновение с самыми влиятельными родами Московского царства. Искал ли этой борьбы Борис Фёдорович? Хотел ли приблизить её, поторопив смерть старого государя? Крайне сомнительно.

Иван Васильевич ушёл из жизни, пяти месяцев не добрав до 54-летия. Для наших дней это далеко не старость. Как будто можно сделать вывод, что первого русского царя «поторопили» с уходом на тот свет недоброжелатели.

Но в XVI столетии всё было иначе, не так, как сейчас. В этом веке Россией правили, сменяя друг друга, пять государей: Иван III Великий, Василий III, Иван IV, Фёдор Иванович и Борис Годунов. Вот сведения о возрасте, в котором они скончались:

Иван III — 65 лет;

Василий III — 54 года;

Иван IV — 54 года;

Фёдор Иванович — 40 лет;

Борис Годунов — 53 года.

Выходит, срок жизни Ивана Васильевича даже несколько выше, нежели средний срок жизни прочих государей российских…

Итак, загадка остаётся загадкой.

Невозможно, неправильно говорить о правлении Ивана Грозного вне контекста всей истории Русской цивилизации[127], вне понимания, что она собой представляет. Державство первого русского царя завершило блистательный, цветущий период в судьбе Русской цивилизации. Побывав на пике, она начала входить в период великих испытаний и больших катастроф. Поэтому финал в очерке жизни и деяний этого правителя — объяснение того, к каким разрушительным итогам, к каким тяготам близкого будущего он подвёл весь цивилизационный строй Руси.

Русская цивилизация — прежде всего цивилизация церковная, религиозная. Православие — самый глубинный её код. Всё в России можно объяснить исходя либо из православия, либо из нарочитого противостояния православию.

Лучшее в русской культуре, так или иначе, вышло из православной веры. С XIV столетия христианство на Руси укрепилось. Его закалило иноплеменное и иноверное иго. Церковь — одна на всю раздробленную до состояния политического крошева страну — была самым мощным объединяющим фактором. А укрепившись, русский побег христианского куста дал прекрасный цветок Северной Фиваиды. Возникшая в местах диких, лесных, суровых, на неплодородных землях и в условиях неласкового северного климата, Русская Фиваида оказалась, может быть, лучшим из всего, что подарила Россия миру. Русская Фиваида, раскинувшаяся на просторах от Северного Подмосковья до Кольского полуострова и Соловков, свидетельствует о великом времени, когда тысячи людей ради Христа и веры Христовой искали тишины, уединения, спокойствия духа и бежали суетной жизни, оставляя мирские блага, не думая об условиях простейшего комфорта.

Русская Фиваида — место во времени и пространстве, где монашество сладостно.

Если кто-нибудь приезжает в северные наши земли неспокойным, мятущимся, духовно бездомным, то здесь он чувствует: вот он, истинный дом! Где-нибудь у стен Спасо-Прилуцкого монастыря на окраине Вологды, или в ферапонтовской глуши, или в маленькой лодочке посреди лабиринта соловецких каналов, или на пустошах макарьевских находишь необыкновенную, неповторимую тишину. Приехав из шумных мест, из Питера какого-нибудь, из Москвы или Нижнего, здесь находишь нечто более родное, нежели в местах, где родился и провёл всю жизнь. Здешняя трава, здешний ветер, здешние иконы в старинных церквях как будто приглашают: «Останься тут! Останься тут навсегда! Разве не видишь — тут тебе лучше всего…» Вся пестрота городов, биение делового нерва, вся некрасивая громада политики тут обретают смысл и оправдание. И если бы дала Русь только одну эту молитвенную тишину, только монастырские стены в лесной глухомани, только подвиги пустынников и постников на берегах неспешных северных рек и вечных озёр, то и тогда лоно её следовало бы считать плодоносным и благословенным.

Русская церковь и русская вера привыкли жить в условиях осаждённой цитадели. То противник на дальних подступах, то у самых стен, вот он занял первую линию укреплений, а вот обессилел и отступает… В XIV–XVI столетиях наша Церковь по необходимости превратилась в воинствующую и благословляла пересветов на рать с басурманами.

В XV–XVI веках наше православие имело вид пёстрый и разнообразный. Оно вмещало в себя заволжских старцев с их проповедью скитского пустынножительства, бедности, отказа от сокровищ материальных ради главного сокровища — стяжания Духа Святого; рядом с ними существовало и до поры до времени относительно мирно уживалось домовитое, практичное иосифлянство; народная стихия плодила романтические образы христианства, а заодно и корявые, неуклюжие апокрифы. Казали рожки горластые еретики, но их не жаловали, хотя до поры кое-кто и увлекался их речами…

Да и рясофорная Русь в середине XTV — первой половине XVI века отличалась многоцветьем: знала и монастырскую киновию, заботливо поддержанную святителем Алексием и Сергием Радонежским, и скиты, и величественную монашескую колонизацию, и хозяйство больших обителей, работавшее как часы, и одинокое нищее пустынничество, и утончённое исихастское учение, и византийскую обрядовую строгость, и византийскую же литургическую роскошь.

Церковь удельно-ордынских времён выпестовала Русь, дала ей правильную, регулярную форму и открыла ей дорогу в Россию…

Монархическая власть знала в эпоху Русского акме разные виды и формы. Патриархальная её форма досталась в наследство от XIV столетия, прошла испытание на прочность в горниле междоусобной войны второй четверти XV века. Не выдержав этого испытания, она была переделана Иваном III в спокойное эффективное единодержавие, стоящее над военно-служилым сословием, хотя и зависимое от него в разумных пределах.

Из хаоса XV века родилась стройная, почти византийская иерархия следующего столетия. И единодержавие, и подчёркнуто иерархичная структура политической власти, и весьма значительный комплекс её прав по отношению к подданным также стали частью русского цивилизационного узора. Мощь центральной власти была абсолютно необходима. В пору, когда рыхлая, аморфная, неоднородная администрация пыталась управлять огромной страной, откуда можно было уйти на Север, на Юг или в Сибирь, страной, бедной природными ресурсами (богатой ими она станет только в XVIII веке, с началом горнорудного освоения Урала и Сибири), страной, с трёх сторон не защищённой от сильных врагов, самодержавная («македонская»)[128] форма высшей власти обязана была родиться. Наличие её впоследствии неоднократно оказывалось спасительным для России.

Вместе с благой стороной «русской македонщины» родилась и её противоположность. Суровое и прагматичное единодержавие хорошо только тогда, когда государь — первый из христиан, сам осознает это и к подданным относится как к братьям и сёстрам во Христе, когда он помнит свой главный долг — защитить своих подданных и создать наилучшие условия для спасения души каждого из них. Если этого нет, жестокость правления (та же опричнина, например) не имеет оправдания. Впрочем, такой же дух должен овевать лиц, стоящих ближе всего к монарху, иначе нет оправдания и их честолюбию; простое стремление к свободе, независимости и процветанию таким оправданием служить не может.

У монарха российского — как бы он ни назывался — есть только три ограничителя власти, и ни один из них к правовой сфере не относится. Это, во-первых, бунт, который подданные могут устроить, если увидят в монархе разрушителя веры или же бессмысленно жестокого мучителя христиан[129]; во-вторых, заговор вельмож, высшей аристократии любого рода, если её самовластие допущено при дворе; и, в-третьих, непримиримый конфликт с Церковью. Монархическая власть, если Церковь не поддерживает её своим пастырским словом, бесконечно много теряет в авторитете, поскольку в глубинной сути своей царское служение это служение Богу. А служение Богу невозможно в состоянии отступничества, спора с Церковью и тем более отхода от Церкви, пребывания вне Церкви. Только симфония Священства и Царства даёт России благое состояние. Так было, например, в середине XVI века при митрополите Макарии.