После кончины митрополита Макария в декабре 1563 года у царя Ивана не оказалось советника и духовного попечителя, исполненного христианской добродетели. Страшное давление обстоятельств, чувство угрозы, исходящей от собственной аристократии, открытая измена большого вельможи Курбского вызвали у Ивана Васильевича необычное и роковое решение.
Со времён казанских походов Иван IV пребывал в состоянии вынужденного компромисса со служилой аристократией, поставлявшей основные кадры командного состава и значительную часть войск. Несколько десятков человек являлись ядром начальствующего состава русской армии с середины 40-х по середину 60-х годов XVI столетия. Заменить их было некем, поскольку иного общественного слоя, равного служилой аристократии по организационному и тактическому опыту, просто не существовало. Обойтись без служилой знати царь никак не мог. Аристократические семейства, в свою очередь, не симпатизируя растущему самовластию царя, отнюдь не планировали изменить государственный строй России. Таким образом, как было показано, обе стороны поддерживали «худой мир». Он продержался до тех пор, пока не перестал удовлетворять и царя, и княжат. Аристократическая верхушка, не вынося давления центральной власти, принялась, как можно убедиться, «перетекать» в стан противника; но это полбеды: аристократия русская вообще нередко бегала от монаршей суровости за литовский рубеж. Хуже другое. Аристократия перестала быть надёжным орудием для решения военных задач. Невель, Ула и разор рязанских земель (остановленный, следует напомнить, не «княжатами»-воеводами, а выходцами из нетитулованной знати, особенно Плещеевыми-Басмановыми) показали: высшее командование не справляется со своими обязанностями, оно не эффективно. Следовательно, для продолжения войны требуются большие перемены.
Трудно отделаться от впечатления, что именно военные неудачи, особенно после успеха, достигнутого русскими полками под командой самого царя, привели Ивана Васильевича к мысли о введении опричнины. Значит, опричнина должна была принести значительные изменения в систему управления государством, и особенно в русскую армию. Так и случилось.
Иван IV, нервная артистическая натура, решил разрубить Гордиев узел отношений со знатью, поскольку развязать его не получалось. Для этого ему потребовалось сначала вырвать себя и свою семью из аристократического окружения — хотя бы и невиданным, экстравагантным способом. Поэтому государь предпринял отчаянный радикальный шаг, какого до сих пор не совершали московские правители.
В декабре 1564 года Иван Васильевич покинул Москву и отправился на богомолье. Но на этот раз поведение государя со свитой слабо напоминало обычные царские выезды в монашеские обители.
Ещё в столице царь прилюдно сложил с себя монаршее облачение, венец и посох. Он сообщил, что уверен в ненависти духовных и светских вельмож к своей семье, а также в их желании «передать русское государство чужеземному господству»; поэтому он расстаётся с положением правителя. После этого Иван Васильевич долго ходил по храмам и монастырям, а затем стал основательно собираться в дорогу. Царский поезд нагружен был казной, драгоценностями, множеством икон и иных святынь[58]. Расставаясь с высшим духовенством и «думными» людьми, государь благословил их всех.
Митрополит Афанасий, церковные иерархи и Боярская дума пребывали в «недоумении»: зачем царь собрался с великой казной, куда и зачем едет?
Вместе с Иваном Васильевичем уезжали его вторая жена, Мария Темрюковна Черкасская, а также два сына — царевичи Иван и Фёдор. Избранные самим царём приказные, дворяне, а также представители старомосковских боярских родов в полном боевом снаряжении и с заводными конями сопровождали его. В их числе: Алексей Данилович Плещеев-Басманов, Михаил Львович Салтыков[59], Иван Яковлевич Чёботов, князь Афанасий Иванович Вяземский. Некоторых, в том числе Салтыкова и Чеботова, государь отправил назад, видимо, не вполне уверенный в их преданности. С ними он отправил письмо митрополиту Афанасию с владыками, а также боярам, воеводам, дьякам и прочим служильцам, в котором сообщал, что «передаёт… своё царство, но может прийти время, когда он снова потребует и возьмёт его».
Путь царя был долог и сложен. Отметив Николу зимнего в Коломенском, правитель задержался там из-за «непогодия и беспуты», но оставаться надолго не собирался. Как только реки облеклись ледяным одеянием, Иван Васильевич вышел в поход через село Тайнинское к Троице, и память Петра-митрополита государь праздновал в обители преподобного Сергия 21 декабря.
До сих пор всё шло как великолепная театральная постановка. По всей видимости, Иван Васильевич ожидал быстрой реакции публики, то есть митрополита и «думных» людей. Играл он уверенно, с воодушевлением, но его не остановили ни в Москве, ни по дороге к Троице. Ему требовалось навязать верхам общества жёсткие условия грядущей реформы, но, вероятно, государь не предполагал, что игра затянется, и собирался решить поставленные задачи «малой кровью».
А митрополит с «чинами» между тем не торопились звать царя назад. Должно быть, у них появились свои планы.
Тогда государь, покинув Троицу, добирается до Александровской слободы[60] и там затевает новый спектакль. В первых числах января 1565 года он отправляет с Константином Дмитриевичем Поливановым новое письмо в Москву. Царское послание полно гневных обвинений: старый Государев двор занимался казнокрадством и разворовыванием земельных владений, главную же свою работу — военную службу — перестал должным образом исполнять. «Бояре и воеводы… от службы учали удалятися и за православных крестиян кровопролитие против безсермен и против латын и немец стояти не похотели». А когда государь изъявил желание «понаказати» виновных, «архиепископы и епископы и архимандриты и игумены, сложася з бояры и з дворяны и з дьяки и со всеми приказными людьми, почали по них… царю и великому князю покрывати». Не видя выхода из этой ситуации, правитель «оставил своё государьство и поехал… вселитися, иде же его, государя, Бог наставит».
Коротко говоря, Иван Васильевич ясно выразил свою претензию ко всей громаде русской военно-политической элиты, а вместе с ней и церковному начальству: он отказывается от власти, поскольку честно биться на поле брани никто не желает, среди знати полно изменников и казнокрадов, а ему, монарху, церковные иерархи не дают их казнить, «сложася» с ними и «покрывая» их.
Столичный посад («гости», «купцы» и «всё православное крестиянство града Москвы») получил от государя письмо совершенно иного содержания. На посадских людей, говорилось там, «гневу… и опалы никоторые нет». Это была откровенная угроза Церкви и служилой аристократии направить против них ярость посада, повторив ужасы памятного мятежа 1547 года. Видимо, угроза оказалась действенной. Московский посад проявил активность — «бита челом» митрополиту о возвращении Ивана Васильевича на царство. Москвичи заволновались, ситуация могла привести к массовому выступлению. Их челобитье наполнено нотами гнева. Они требуют от главы Церкви и освящённого собора[61] идти к государю с нижайшей просьбою, «чтобы он над ними милость показал, государства не оставлял и их на расхищение волкам не давал, наипаче же от рук сильных избавлял, а хто будет [из] государевых лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят».
Очевидно, опасность большого восстания сделалась серьёзной: громадный столичный посад стоял за власть одного сильного государя, ожидая для себя большего разора, насилия и несправедливости от правления сотни маленьких «сильных во Израиле». Стоит заметить, что москвичи обратились со своим челобитьем только к духовным властям, а не к Боярской думе и не к чинам Государева двора. Уже сам факт этот говорил красноречивее любых политических заявлений: «Вы для нас без царя — не власть!»
