Я попыталась приземлиться мягко, но как только ноги встретились с металлом, с середины зала послышались торопливые шаги. В тусклом свете и через ряды стекла человека было не различить, но я уже знала, кто это.

Когда я наконец его разглядела, Зак в двадцати метрах от меня пробирался к дальней двери. Он остановился в тот момент, когда рядом со мной приземлился Дудочник. Его подошвы еще не коснулись лестницы, а рука уже вскинулась, готовая метнуть нож. Дудочник нежно сжимал рукоять между большим и указательным пальцами, однако я много раз видела, как он убивал, поэтому знала, что он пустит нож в горло отнюдь не нежно.

— Убьешь меня — убьешь ее, — произнес Зак.

— Если поднимешь тревогу, я все равно погибну, — ответил Дудочник. — Касс поместят в бак, а меня запытают до смерти. Мы с ней знаем, какой сделаем выбор, если до этого дойдет. — Он наверняка вспомнил то же, что и я: страшную минуту под Нью-Хобартом, когда мы проигрывали сражение и его нож был направлен на меня. Мы никогда это не обсуждали. Потому что и не требовалось.

— Даже не думай сбежать, — продолжил Дудочник. — Если ты увернешься от моего ножа, то она — уж точно нет.

— Черт побери, хоть лампу потуши! — крикнул мне Зак. — В некоторых трубках сероводород, тебе руки оторвет!

Я не до конца поняла, о чем он говорит, но паника в его глазах, когда они метались от лампы к трубам на потолке, выглядела очень убедительно. Я подняла шторку фонаря и задула пламя, погружая нас в тусклое зеленоватое свечение машин.

— Можешь тыкать в меня своим ножиком сколько хочешь, но тебе никогда не выбраться из Ковчега, — заявил Зак Дудочнику.

— Я знаю, что вы делаете, — сказала я. — Знаю о взрывном механизме и Далеком крае.

— Ничего ты не знаешь, — перебил он меня.

— Когда-то в камерах сохранения ты сказал, что хотел бы сделать что-то в своей жизни. Изменить мир. С тем, что вы здесь нашли, ты можешь это сделать. Не взрывные механизмы, другое. Ты мог бы покончить с рождением близнецов. Знаешь же, что это возможно. В Далеком крае этого добились.

— И всех нас сделать такими же уродами, как вы двое? Если покончить с рождением близнецов, так и произойдет. Это не избавит нас от омег. Это всех сделает омегами.

— Ты предпочел бы сохранить фатальную связь? — поинтересовался Дудочник.

Зак пренебрежительно отмахнулся:

— Теперь есть возможность ее обойти. Я нашел способ освободиться от вас с помощью резервуаров. Нам не нужен Далекий край. За четыреста лет мы сумели сохранить человечество. Правильное человечество. Мы пережили взрыв, Долгую зиму, засушливые годы, четыреста лет мертвых земель и все остальное, с чем пришлось бороться. И после всех усилий, если ты доберешься до Далекого края, он все уничтожит. Мы нашли способ освободиться от омег, но Далекий край может всех нас превратить в уродов.

Я покачала головой:

— Считаешь, в том, что ты предлагаешь, больше человечности? Создание еще одного взрыва и уничтожение Далекого края, а не отмена рождения близнецов и принятие того, что у всех будут мутации?

— Если ты правда думаешь, что быть омегой ничуть не стыдно, почему так долго это скрывала? — процедил Зак. — Почему лгала все наше детство, из кожи вон лезла, изображая, что ты одна из нас?

— Хотела остаться в семье. — Я не отводила глаз. — С тобой.

Эти разговоры с Заком всегда заканчивались одинаково. Мы говорили о взрыве, о будущем целых стран, судьбах людей как здесь, так и Далеком крае, но если проследить все его аргументы, мы в конце концов вернемся к тому же: испуганному обиженному ребенку, который боится, что никогда не добьется своего права, данного от рождения. Что люди сочтут уродом его, а не меня.

Такая мелочь по сравнению с судьбой целого мира! Но я чувствовала, что база его чудовищных планов кроется именно в ней. Если убрать резервуары, Синедрион, Ковчег, взрывной механизм, останется только мой сердитый и испуганный брат. Скрывая свои видения, свой дар, стараясь воспрепятствовать нашему разделению, я оттолкнула его гораздо дальше, чем если бы позволила заклеймить себя намного раньше.

Дудочник прервал мои мысли:

— Ты настолько глуп, что думаешь, будто взрыв можно сдержать? Если ты пошлешь его в Далекий край, он что, не повредит нам здесь?

Зак нетерпеливо мотнул головой:

— Это очень далеко.

— Вы его еще не нашли, — сказала я. Не столько заявление, сколько молитва.

— Найдем, — заверил он. — И найдем раньше Сопротивления. Мы знаем, где искать, знаем, на что они способны и что уже сделали.

— Так пусть и дальше делают! — воскликнула я. — Какая разница, если они живут где-то за океаном?

Зак вдохнул так, что сжались ноздри.

— Они нас ищут. Даже если тебе и Сопротивлению никогда не удастся отыскать Далекий край, они нас все еще ищут. Послали сообщение. Мы наткнулись на него здесь. Всего несколько слов. Оно пришло слишком поздно для жителей Ковчега — для них все заканчивалось, все разваливалось. Им не удалось даже ответить, не то что искать Далекий край. Но сообщение они сохранили. Мы знаем, что где-то там Далекий край существует. И знаем, что у них все еще есть машины. Они смогли отправить это сообщение многие годы назад. И они прекратили рождение близнецов.

— Ты не можешь этого сделать.

Зак рассмеялся.

— Не могу? Да мы уже это делаем. Мы почти закончили перенос взрывного механизма. Все найденное за эти годы я собирал по кусочкам. Ничего не было полностью укомплектовано, ничего не работало, нам постоянно не хватало топлива. Но все, что мы отыскали здесь, было тщательно защищено, детально задокументировано. Вы видели, чего мы добились с резервуарами. Со взрывным механизмом мы сделаем то же самое. Может, не так быстро — без Исповедницы стало труднее. — Зак замолк, громко сглотнул. Казалось, упоминание Исповедницы взволновало его больше, чем по-прежнему нацеленный на него нож Дудочника. — Она очень ловко справлялась с машинами, — продолжил он наконец. — Невероятно… она чувствовала, понимала их как никто другой. Ты даже не представляешь, чему она меня научила. Но даже без нее тебе нас не остановить. Она до своей смерти выполнила большую часть работы, а мои лучшие люди ее закончили. У нас уже есть почти все, что требовалось вынести из этого места. Ты смогла отыскать сюда дорогу. Мне было интересно — сможешь ли; мы знали, что часть документов где-то гуляет, а ты как клещ, которого невозможно стряхнуть. Но не более. Ты нас не остановишь. — Он повернулся к Дудочнику: — Можешь убить меня прямо сейчас — и ее заодно, но это не воспрепятствует ни взрыву, ни программе резервуаров. Неужели ты думаешь, что Воительница остановится, если я уйду? Именно по ее приказу мы установили тут больше баков. Для пяти тысяч омег только на этом уровне. — Зак улыбнулся. — Это идеальное место для них, после того, как отсюда забрали детали для взрывного механизма. И не похоже, что в баках вам потребуется красивый вид.

Я вдруг почувствовала себя ужасно уставшей, мне надоели речи Зака.

— Отведи меня к Кипу, — сказала я.

Я увидела, как затрепетала жилка у него на шее.

— Не понимаю, о чем ты, — выдавил он.

Я спустилась с лестницы. Теперь, когда я находилась среди баков, изогнутое стекло и тусклый свет искажали пространство, и сам воздух в комнате будто стал выпуклым и загустел.

Я без слов обошла Зака, оставив его на попечение Дудочника, и направилась туда, откуда показался брат, когда мы только проникли в зал. Я знала, что он делал тут посреди ночи один, когда солдаты ушли кто в лагерь, кто в караул. И знала, что там найду.

Неподалеку от центра зала среди рядов пустых баков стояли два заполненных. Я прижалась лицом к стенке ближнего. Все как впервые, когда я увидела Кипа. И все не так. Много лет назад, когда Кипу отрезали руку, чтобы выдать за омегу, ему так тщательно сшили кожу на культе, что я ни разу не заметила шва. На этот раз с ним поступили отнюдь не так деликатно. Весь торс покрывали ленты шрамов, он напоминал фаршированный кусок мяса, плотно обвязанный шпагатом. Широкий рубец тянулся от спины вокруг живота, еще один проходил прямо по центру груди. Кожу головы с одной стороны стягивали грубые стежки так туго, что левое ухо растянулось и оттопырилось. Я не осознала, как протянула руку, чтобы прижать его, пока моя ладонь не уперлась в стекло.