— Если не атаковать сейчас, потом будет уже поздно, — напирала я. — Сам понимаешь. Они забрали детей, а скоро заберут и взрослых. И ты собираешься сидеть здесь и смотреть, как мы пытаемся их остановить. Если у нас получится, ты будешь рад и воспользуешься этим в своих политических играх против Зака и Воительницы. А если нет, умоешь руки.

— Раз ты настолько просчитала мои ходы, зачем вообще явилась? На что надеялась?

Я посмотрела на его бледное лицо, на пальцы, крепко сжимающие ножку бокала.

— Почему ты так нас боишься? — спросила я. — Когда ты пришел в первый раз, я надеялась, что ты хочешь остановить программу резервуаров из сострадания. Но тобой двигал лишь страх. Ты сказал, что хочешь сохранить табу. Но твой страх перед машинами — это страх перед нами. Мы — порождение машин. Это нас ты боишься. Но нельзя сражаться с машинами, не будучи на нашей стороне.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — прохрипел он и оттолкнул бокал так резко, что вино перелилось через край. Я смотрела, как красная струйка сбегает по ножке, и на столе образуется лужица.

— Что мы тебе сделали?

Несколько секунд он молча смотрел на меня. На его поясе висел кинжал. Неужели я зашла слишком далеко? Он ведь может убить меня на месте. Его солдаты выволокут мой труп на улицу, и ему даже не придется вытирать кровь. Я так и видела, что он об этом размышляет. Но образ был не таким ярким, как видения последних дней: баки, ожидающие жителей Нью-Хобарта, битва, кровавое кольцо вокруг города, оставшееся после нашей тщетной попытки его освободить.

— У меня была жена. — Голос Инспектора выдернул меня из размышлений. — Мы поженились молодыми и готовились к рождению ребенка.

— Детей, — поправила я.

— Называй как хочешь. — Он поднял бокал и выпил, избегая моего взгляда. — Девять месяцев мы смотрели, как растет живот Джеммы. Я ушел со службы в армии и начал работать советником, потому что больше не хотел длительных командировок. Мне хотелось быть рядом и смотреть, как растет мой ребенок. Когда пришло время рожать, альфа появилась на свет первой. Она была прелестна. Идеальна. Я взял ее на руки, пока мы ждали рождения омеги. Но он никак не вылезал. Застрял. — Инспектор помолчал. — С нами была повитуха. Мы сделали все, что смогли. Но голова урода была деформирована. — Он опустил взгляд и скривил губы, словно воспоминания отдались горечью на языке. — Что-то с ним было не так. Повитуха думала, две головы. Короче, достать его не получалось. Моя жена просила привести доктора, чтобы он вырезал это из нее и попытался спасти хотя бы ребенка. Но я не решился. Надо было пойти, конечно. Я сглупил, и в результате потерял обоих.

На секунду я подумала, что он говорит об обоих близнецах. Что он хотя бы признает, что потерял и ребенка-омегу. Но он продолжил:

— Сначала мою малышку. А потом, через полтора дня, и жену. Второй ребенок застрял в ней, мертвый, и ей становилось все хуже и хуже. Она посерела, а температура поднялась так высоко, что Джемма находилась в полубреду. И все время спрашивала о ребенке, нашей малышке. Мне не хватило духу сказать ей, что она лежит на кухонном столе, завернутая в одеяльце, мертвая. — Он поднял на меня глаза. — Если кто-то говорит тебе, что не боится омег, этот человек лжет. Вы — проклятие, которое оставил нам взрыв. Вы — бремя, которые невинным приходится нести.

— Твой сын, — возразила я. — Разве он не был таким же невинным, как твоя дочь? И дети Нью-Хобарта — разве они не невинны?

— Ребенок-омега погубил всю мою семью.

— Нет. Он умер, и они тоже умерли. И это было ужасно и жестоко для всех вас. Но когда умерла твоя жена, вместе с ней умер и ее близнец, и в этом тоже нет ее вины. Если из-за подобных трагедий начать ненавидеть всех омег, мы окажемся на одной стороне с людьми вроде Зака и Воительницы, которые хотят всех омег засунуть в баки.

Он продолжил, как будто не услышал моих слов:

— После того, как она умерла, врачи вырезали это ее утробы. По моей просьбе. — Он поднял на меня глаза. — Я хотел увидеть это существо.

— Он был твоим сыном.

— Думаешь, поэтому мне хотелось на него взглянуть? — Он медленно покачал головой. — Мне хотелось увидеть тварь, которая убила мою жену. Не две головы у него было, не совсем. Одна огромная башка со вторым лицом сбоку. — Его лицо исказилось от отвращения. — Я велел повитухе от него избавиться. Не хотел, чтобы оно лежало в могиле вместе с моими женой и дочерью.

— Он был твоим сыном, — повторила я.

— Думаешь, если ты будешь мне это талдычить, твои слова каким-то образом обретут для меня смысл?

— А ты думаешь, что если будешь это отрицать, они станут неправдой?

Инспектор встал.

— Я не могу помочь вам освободить Нью-Хобарт. Даже если бы хотел, сейчас просто не могу.

— По крайней мере ответь мне на один вопрос. Что тебе известно о Ковчеге и Далеком крае?

— Ничего, — ответил Инспектор. Я заглянула ему в глаза и поняла, что он не лжет. — Ничего, только разговоры, которые смолкают, едва я захожу в комнату. Эти темы они не обсуждают открыто в залах заседаний. Я слышал перешептывания о Ковчеге. Знаю, что он — часть их плана, но не понимаю, как сложить кусочки головоломки вместе. И Ковчег определенно связан с тем, что они ищут в Нью-Хобарте.

— Если мы освободим город, я могу помочь тебе в поисках. Мы можем найти Ковчег и все изменить.

— Ты в это веришь?

Я встала и откинула полог шатра. Из-за налипшего льда брезент потяжелел.

— Нельзя изменить то, что случилось с твоей женой и детьми, — произнесла я напоследок. — Но ты в силах изменить то, что происходит сейчас. Или ты не пошевелишь пальцем, всех омег упекут в резервуары, а Воительница с Заком найдут искомое, или ты вступишь в борьбу за перемены.

Инспектор вышел из шатра, глядя мне вслед и не обращая внимания на солдат, которые тоже провожали меня взглядами.

— Я не в силах тебе помочь, — крикнул он мне в спину.

— В полночь новолуния, — повторила я. Эти слова показались такими же жалкими и абсурдными, как наши сообщения, вырезанные на тыквах. Если Инспектор предупредит Синедрион, наша атака обречена еще до ее начала. Но больше ничего я предпринять не могла, и поэтому рискнула. Я видела кровь и баки, ожидающие Нью-Хобарт. И адресовала Инспектору эти три слова, потому что кроме них ничего предложить ему не могла. К тому же, если мне хочется, чтобы альфы считали нас за людей, нужно ответить тем же и наделить Инспектора хоть какой-то человечностью.

На выходе из оврага часовой подвел ко мне мою лошадь. Нож оставался у него, пока я забиралась в седло, а потом он аккуратно передал мне оружие, держа его за лезвие, чтобы случайно ко мне не прикоснуться.

Пока я извилистыми тропками вела лошадь по болотам, занялся рассвет. Я устала до предела, а лошадь дрожала от холода, когда мы шлепали по ледяной воде, обходя часовых Саймона на внешнем периметре. У ведущей в лагерь тропинки, по обеим сторонам от которой плескалась глубокая вода, меня поджидала Салли.

— Ну что, он поможет? — спросила она.

Я покачала головой.

— Мы должны были попробовать, — добавила я, протягивая ей поводья.

Салли ничего не ответила, но забираясь обратно в палатку к спящим, я радовалась, что она знала о моем поступке. Если я предала Сопротивление, по крайней мере, мы с ней повязаны. Мое предательство было ее предательством, моя надежда — ее надеждой.

Все оставшиеся до атаки три дня я думала об Инспекторе. Пока в заметенном снегом лагере точили и распределяли щиты, мечи и луки, я представляла его в уютном шатре и задавалась вопросом, выдаст ли он Синедриону наши планы. Пока Саймон и Дудочник муштровали войско, а Салли вместе с ними прорабатывала план нападения, я ждала и ждала хоть какой-то весточки от Инспектора. Если он не стал терять времени, то может успеть привести к нам помощь до начала наступления. Я вглядывалась в горизонт на севере и западе. Салли держалась поодаль, но в последний день поймала меня в одиночестве, когда я всматривалась в окружавшие лагерь камыши.