Дудочник наблюдал за мной, но несколько отстраненно — я к этому уже привыкла за последние несколько дней после ухода Зои. Казалось, будто он где-то далеко, изучает расстояние за горизонтом моего лица.
Он ни разу не обвинил меня в том, что я отпугнула Зои. Этого и не требовалось. Теперь я видела себя ее глазами, находясь одновременно в своем теле и вне его. Я сознавала, как дрожу, когда приходит видение. Как просыпаюсь с широко открытым ртом, когда во сне вижу резервуары, словно только что вынырнула из липкой жидкости и жажду воздуха. Словно в первый раз услышала свои крики при виде взрыва. Подавленные вопли, которые никто не услышит, потому что не осталось никого, да и самого мира, в котором они могли бы раздаваться.
— Как думаешь, куда ушла Зои? — спросила я Дудочника.
— Есть одно место на востоке, где она собиралась поселиться с Лючией. Суровый край прямо на границе с мертвыми землями, но очень далеко от всего происходящего здесь. — Ему не потребовалось объяснять, что он имел в виду.
Когда-то я бы поспорила, сказала бы, что Зои не должна бросать Сопротивление. Но после всех допущенных ошибок я не имела права утверждать, что знаю ее. Или просить у нее больше, чем она уже дала.
— По-твоему, она вернется? — спросила я.
Дудочник не ответил.
Глава 31
Я почувствовала реку раньше, чем Ковчег. Мы вышли из леса на пастбище, и на безмолвной равнине я ощутила далекое течение воды. Дудочник указал на восток, где горизонт перекрывал горный хребет. Вспомнив рисунок из Ковчега, я узнала Разбитую гору и плоскую вершину горы Олсоп.
Через несколько часов езды я почуяла и сам Ковчег. Казалось, в земле притаилось нечто чужеродное. Впереди нас дальше по равнине я чувствовала упрямое твердое тело, сделанное не из земли и не из камня. И внутри этого закопанного в почву панциря на месте земли был воздух.
Я чувствовала и скопившихся там солдат. Словно наяву услышала голос Ксандера: «Шум в лабиринте костей». Ковчег мерно гудел. Если прежде я не была уверена, что Синедрион отыскал Ковчег, теперь сомнения испарились. Он представлял собой улей, из которого в любую минуту может вылететь рассерженный рой.
Мы остановились в рощице за несколько километров от реки и привязали лошадей. Мне не хотелось вот так их оставлять: за исключением парочки полузамерзших мелких луж там не было воды, а я не знала, надолго ли мы уходим. Но отпускать лошадей на свободу, где их могут заметить солдаты, весьма рискованно.
— И они еще могут нам понадобиться, — сказал Дудочник. Я отметила сослагательное наклонение; мы оба думали об одном: «если мы вернемся».
Пригнувшись в высокой траве, мы пустились в путь. Впереди возвышался широкий холм, где деревья боролись за каждый клочок земли с камнями и валунами. Река огибала его с запада. Темные воды не замерзли из-за глубины реки и скорости течения.
— Нам нужно через нее перебраться? — спросил Дудочник, настороженно глядя на реку.
Я покачала головой и указала на холм:
— Ковчег на этой стороне, внутри холма.
Теперь я чувствовала его яснее, чем раньше. Под холмом таился металл — я ощутила на языке привкус железа. Двери и коридоры, следы металла и воздуха под землей.
Я повела Дудочника на холм, лавируя между деревьями, к тому месту, где чувствовала выход на поверхность. Здесь еще сильнее ощущался металл — двери, листы железа, вгрызшиеся в склон.
Не дойдя до двери, мы заметили первых солдат. Накрытую брезентом телегу, запряженную четверкой лошадей, охраняли восемь верховых. Мы с Дудочником присели в снегу. Высокая трава скрывала нас, но каждый раз, когда кто-то из солдат поворачивался и обозревал равнину, я вздрагивала. На повороте дороги альфы были всего-то метрах в тридцати от нас, достаточно близко, чтобы я разглядела рыжую бороду возчика и тунику замыкающего всадника, протертую на боку рукоятью меча.
Наконец они проехали мимо. Мы следили за тем, как они подъезжали к шраму на склоне холма, где когда-то скрывалась дверь. Но теперь ее там не было: осталось лишь выдолбленное укрытие площадью метров сорок. За четыреста прошедших лет каменистая земля поглотила металлический каркас двери, которую я чувствовала. Судя по всему, солдаты попотели, раскапывая склон, представлявший собой массу земли и валунов порой размером с лошадь. Деревья тоже выкорчевывали с корнями и стаскивали вниз, где они лежали жалкими обломками столетий. Перед входом выстроился по меньшей мере десяток солдат, словно красный язык, высунутый из раскрытого рта холма.
Больше часа мы наблюдали за входом. Солдаты сновали между холмом и телегой туда-сюда, но караульные не сходили с постов. Сторожили не только они — Дудочник засек лучницу чуть выше на холме метрах в двадцати от входа. Ее было почти не видно за валунами, меж которых она притаилась. Если бы Дудочник не сказал, на что именно надо обратить внимание, я приняла бы торчащий над валуном лук за молодое деревцо. Но он сдвинулся с места, когда лучница повернулась, обозревая происходящее внизу. Любой вышедший из высокой травы равнины, погиб бы, не приблизившись к двери и на пятьдесят метров.
Разделив руками траву, я соскребла с земли снег, закрыла глаза, прижалась щекой к промерзшей почве и попыталась нащупать размеры погребенного под холмом Ковчега. Ушло несколько минут, чтобы понять, почему он казался таким знакомым: он походил на Остров, но наоборот. В то время как Остров был конусом, выросшим из морских глубин, Ковчег представлял собой конус острием вниз. Внешние коридоры на уровне поверхности замыкались грубым кругом диаметром в несколько километров. В пределах этого круга, постепенно сужающегося по мере погружения в глубину, скрывалась сеть комнат и коридоров. Целое гнездо опоясывающих Ковчег коридоров уходило все ниже под землю. Но даже внешний контур Ковчега находился глубоко под землей. Перед нами, за закопанной в холме дверью, вниз круто спускался проход, примыкающий к первому коридору. И в архитектуре Ковчега соблюдалась симметрия, поняла я, мысленно блуждая среди камня и стали. Проходы на поверхность были сооружены на одинаковом расстоянии друг от друга по всей окружности внешнего кольца.
— Помнишь, что говорилось в документах? — прошептала я. — Замеры уровня радиации производились у выхода номер один. Там есть и другие. Я чувствую по меньшей мере три — по одному на каждую сторону света.
Остаток дня мы медленно огибали холм, прячась в высокой траве. Три раза я чувствовала ведущие к поверхности проходы, и все три раза, когда мы подползали ближе, взору представала одна и та же картина: караульные, мечи и луки. Перед западной дверью стоял палаточный лагерь, в котором могла расквартироваться по меньшей мере сотня солдат.
Ближайшую к реке южную дверь время пощадило, и нам открылся вид не на раскопку, а на проржавевшую стальную конструкцию. Она была круглой, скорее напоминая не дверь, а люк высотой в два человеческих роста. Похоже, Синедрион каким-то образом ее взорвал, чтобы проникнуть внутрь: в центре люка зияла дыра, обрамленная острыми рваными краями, которые загибались внутрь, словно чудовищные зубы.
Когда мы отползли от нее подальше, Дудочник тяжело выдохнул.
— Придется вернуться с войском. Даже будь с нами Зои, нам не удалось бы прорваться ни в один из входов. А если бы и получилось, нас сразу схватили бы внутри. — Он пнул снег.
На это не было времени. Некогда предпринимать рискованное путешествие обратно в Нью-Хобарт и снова сюда возвращаться. Некогда затевать очередную битву, в которой прольется немало крови. Сколько нам отмерено времени и везения? Солдаты Синедриона каждый день выкапывали из Ковчега новые знания и силы, а убежища неустанно поглощали новых омег.
Дудочник присел на валун и обреченно усмехнулся:
— Этот бедный дурень Хитон погиб, пытаясь оттуда выбраться, и вот они мы, рвемся внутрь.
При упоминании профессора Хитона я резко вскинула голову.
— Есть еще один вход.