На последнем слове она поперхнулась. Я ждала, пока она смотрела вдаль, восстанавливая ритм дыхания.

— Я видела, как это происходило с ней и Ксандером, — наконец выдохнула она. — Когда появилась ты, поначалу я надеялась, что все будет иначе. Дудочник так тебя превозносил. И ты сама отыскала дорогу на Остров — этим нельзя было пренебрегать. Даже после личного знакомства я все еще надеялась, что ты научишься управлять видениями и не угодишь в ту же ловушку, что Лючия и все остальные. Я пыталась тебе помочь, но не преуспела. Все повторяется снова: видения, крики, то, как закатываются твои глаза при виде взрыва. Даже когда ты разговариваешь с нами, иногда кажется, будто ты наблюдаешь за чем-то еще прямо за нашими спинами. Или смотришь сквозь нас. — Она потупилась. — Лючия тоже так себя вела ближе к концу. Поэтому я больше не питаю иллюзий насчет провидцев. Когда ты просыпаешься с криком, я уже знаю, что это значит. А когда ты рассказываешь о том, что видела взрыв, я понимаю, что все это уже слышала, и знаю, чем все закончится.

Я привыкла к тому, что она смотрит на меня раздраженно или с презрением. Привыкла к резким фразам о том, что мои ночные вопли навлекут на нас патруль Синедриона, и жалобам на то, что без меня они с Дудочником могли бы передвигаться вдвое быстрее. Однако сейчас в ее взгляде читалась неожиданная жалость. Я представила беспокойные руки Ксандера, его мечущиеся глаза. Я вспомнила свое будущее.

Зои посмотрела мне в глаза:

— Пойми, я не могу снова рассчитывать на провидицу — ни в вопросах будущего Сопротивления, ни даже счастья Дудочника. Мне будет невыносимо видеть это снова.

Она отвернулась. Я несколько минут подождала, но она больше ничего не добавила. Я скользнула обратно в укрытие, под теплый бок Дудочника. Несколько часов я видела сны Зои. Серые воды штормового моря, его черное подбрюшье, скрывающее свои тайны.

Ω

Утром обнаружилось, что она ушла. Я нашла Дудочника у пустого караульного поста. По его поникшим плечам я догадалась, что он уже в курсе.

Рассвет окрашивал небо на востоке в розоватые тона.

— Она оставила нам фонарь, — прошептал Дудочник. — И все вяленое мясо.

— У тебя получится ее догнать?

— Если Зои не хочет, чтобы ее нашли, у меня нет шансов. — Он поднял голову. — Вы с ней ночью поговорили о Лючии?

Я кивнула.

— Я думала, сейчас, когда мы все прояснили, все будет иначе. Что она перестанет меня ненавидеть.

— Да не в тебе дело, Касс. И никогда в тебе не было.

Он вернулся к импровизированной палатке и присел на корточки, чтобы отвязать брезент от дерева, стряхнуть снег и убрать ткань в мешок.

— Ты знал, что она собиралась уйти? — спросила я.

— Нет. — Он надолго замолчал. — Но я не удивлен. — Он встал и повесил мешок на плечо. — Я видел, как тяжело она переживала гибель Лючии, и каково ей было смотреть, как вы с Ксандером сражаетесь с видениями.

Ω

Той ночью, сидя с Дудочником у костра, я думала о том, как море отказалось отдавать кости Лючии. Думала о Леонарде в неглубокой канаве. О теле Кипа на полу зернохранилища. Похоронили ли его? Или же заброшенное зернохранилище стало могилой и ему, и Исповеднице? Я не могла решить, что хуже: мысль о незнакомых солдатах, которые куда-то его тащат, чтобы закопать, или о том, что его не тронули.

Той ночью во сне я снова увидела Кипа плавающим в баке. Своим криком я напугала лошадей. Дудочник обнял меня и прижимал к себе, пока я не перестала трястись.

Позже, когда пот охладил лицо, а руки перестали дрожать, я села рядом с Дудочником и поведала ему правду о прошлом Кипа. Некоторые истории проще рассказывать в темноте. Дудочник слушал молча, не перебивая. Наконец он заговорил:

— Кип делал ужасные вещи. Но он ведь за них поплатился, верно? Когда ему отрезали руку и на долгие годы поместили его в резервуар. Когда он пожертвовал собой, чтобы спасти тебя.

Я не знала, что на это ответить. Какую меру прощения можно купить ценой руки или жизни? И кому дозволено отмерять наказание и назначать плату? Точно не мне, терзаемой собственной виной.

Ω

Мы ехали еще пять дней. Единственный раз нам повстречалась погоня: одинокий всадник, который настиг нас однажды вечером вскоре после заката. На каменистой равнине негде было укрыться, и когда мы пересекли ведущий на север широкий тракт, Дудочник решил рискнуть и доскакать до леса в нескольких километрах впереди.

Всадник заметил нас первым — к моменту, когда я углядела красный плащ в сотне метров впереди, он уже разворачивал коня. Даже с такого расстояния он разглядел, что у Дудочника недостает руки. Ездить верхом омегам не дозволялось — если всадник доберется до своего гарнизона, погони не избежать.

Дудочник не стал задавать вопросов, лишь пригнулся и пустил лошадь в галоп. Я последовала за ним, не уверенная, гонюсь ли за всадником или хочу остановить Дудочника.

Нам не суждено было его нагнать — слишком большая была фора, а наши лошади проголодались и устали от долгого путешествия среди снегов и льдов. Но Дудочник и не собирался его догонять. Мы были метрах в тридцати, когда он метнул нож. Поначалу мне показалось, что Дудочник промахнулся — наездник не дернулся и не крикнул. Но через несколько метров он начал падать вперед. Когда он уткнулся лицом в конскую гриву, я увидела блеск лезвия, вошедшего в шею. Затем альфа чудовищно медленно начал сползать в сторону, и когда соскользнул с седла, одна нога запуталась в стремени. Конь испугался и понес, таща мертвого всадника за собой. К топоту копыт присоединилось ритмичное постукивание головы солдата по обледенелой дороге.

Эта невероятная погоня продолжалась как будто вечно: конь скакал вперед, а мы медленно к нему приближались. Солдат висел вверх тормашками, его голова подпрыгивала, отскакивала и порой болталась между задними ногами животного. Когда мы наконец поравнялись, конь был весь в мыле, с бешено вращающимися глазами. Дудочник перехватил поводья, и конь встряхнулся, словно пытаясь сбросить собственную голову. Копыта гулко топали по льду, пока конь гарцевал на месте.

Были времена, когда я накричала бы на Дудочника, спросила бы его, зачем он убил двоих людей. Теперь я не сказала ничего. Если бы нас поймали, Ковчег и Далекий край ускользнули бы от Сопротивления еще дальше. Зак и Воительница победили бы, а резервуары приняли новых жертв.

Дудочник соскочил с лошади и высвободил ногу солдата из стремени. Я тоже спешилась, сложила все три повода вместе и придавила к земле тяжелым валуном. Мы стащили тело с дороги, чтобы спрятать в мелкой канаве; я встала на колени рядом с Дудочником, помогая забрасывать коченеющий труп снегом. Кровь черной лужицей вытекала из шеи, края раны розовели на белом снегу.

Как никогда мне показались правдивыми слова Зака на дороге близ Нью-Хобарта. Я отрава. Он был прав. Я, фигура в капюшоне на белой пустоши, олицетворяла саму смерть. Мои передвижения за последние несколько месяцев нанесли на землю карту костей.

Если я и пророчица, то предсказываю только смерть и сама выполняю свои пророчества. С того самого дня в зернохранилище я пыталась узнать такого знакомого Кипа в человеке, которого описала Исповедница. Теперь впервые в жизни я задалась вопросом, а узнал бы он меня.

Дудочник протянул руку ладонью вверх и вслух порадовался снегопаду:

— По меньшей мере скроет следы. И выиграет нам время — больше, чем если бы солдат поднял тревогу. До рассвета они тело не найдут, даже если станет ясно, что патрульный пропал. Но нам сейчас же надо уходить с дороги.

Уходя, мы увели с собой коня солдата. Тот все еще пугливо дергал за поводья, а мы с Дудочником вымотались и хотели отдохнуть. К полуночи мы добрались до леса, распрягли и привязали лошадей, и Дудочник вызвался дежурить первым. Я проснулась, вновь увидев взрыв, и не смогла не оценить противоположность ощущений: тело дрожало от холода, а разум полыхал огнем.