По датам события той поры «разместились» следующим образом:

29 июля 1976, четверг. Матч на Олимпиаде-76 за третье место СССР — Бразилия.

13 августа 1976, пятница. Приём в Москве.

14 августа 1976, суббота. Несостоявшийся матч в Донецке.

15 августа 1976, воскресенье. Тренировка в Конча-Заспе. Баня. Заявление.

16 августа 1976, понедельник. Собрание.

17 августа 1976, вторник. Ультиматум.

18 августа 1976, среда. Матч с «Днепром» в Киеве.

19 августа 1976, четверг. Собрание в Конча-Заспе.

20 августа 1976, пятница. Тренировка в Конча-Заспе. Занятие проводил Лобановский. Базилевича и Петрашевского уже не было.

25 августа 1976, среда. В тренерской группе появился Коман.

«Сразу после возвращения из Монреаля, — рассказывает игравший тогда за «Динамо» Звягинцев, — я тайком на пару дней улетел в Донецк, чтобы сказать Салькову, что возвращаюсь в “Шахтёр”. Потом вернулся в Киев, позвонил Мише Фоменко — узнать, когда завтра отъезд на тренировку. Он мой вопрос словно мимо ушей пропустил, а попросил завтра к 10.00 подъехать к республиканскому Спорткомитету. Я сразу почувствовал: что-то стряслось. Назавтра еду к назначенному времени, стою на улице, жду неизвестно чего. Минут через пять Володя Онищенко возникает и, наконец, всё объясняет. Оказывается, пока я был в Донецке, в парной на тренировочной базе в Конча-Заспе ребята договорились “свалить” Лобановского. Для этого и решили собраться у начальника Управления футбола Фоминых, пригласив ещё и спортивного министра Баку. Сели вокруг большого стола, Колотов попросил у Фоминых лист чистой бумаги. Наш капитан написал коротенький текст, носивший сугубо ультимативный характер (дескать, или мы, или Лобановский — выбирайте), и пустил бумагу по кругу. 15 игроков поставили свои подписи... Ясное дело, разразился скандал. На следующий день нас собирают снова — теперь уже в присутствии начальства повыше: зампреда Совмина республики Семичастного, секретаря ЦК компартии Украины по идеологии Погребняка, всего динамовского генералитета. Поднимают каждого: “Ты за смену руководства или нет?” Только один “малодушничает”, все остальные стоят на своём. Решение выносится такое: второго тренера Базилевича и начальника команды Петрашевского уволить немедленно, Лобановского — временно отстранить от руководства командой. Надолго ли? Наверное, до тех пор, пока мы, игроки, не поймём, что без Лобановского — никуда. И этот расчёт оправдался. В первом же матче — в Киеве против “Днепра” — с Пузачем на тренерской скамейке садимся в лужу — 1:3. И “мятеж” бесславно угасает.

Недели через две после “бунта”, когда страсти немного улеглись, Лобановский пригласил меня и сказал: “Ты сам, наверное, понимаешь, что мы должны расстаться. Зарплату можешь получать у нас до конца сезона, но как игрок ты мне больше не нужен”. Я поблагодарил его за всё, что он сделал для меня, а сам мысленно был уже в Донецке».

Донецкий журналист Марк Левицкий, касаясь послеолимпийского бунта в «Динамо», отмечал, что «Звягинцев, по некоторым версиям, которые он, правда, не признает, был одним из зачинщиков». И в это несложно поверить, если ознакомиться с многочисленными интервью бывшего футболиста и арбитра, в которых с такой страстью выливаются ушаты грязи на Лобановского и Базилевича (особенно — на Лобановского, причём уже после его смерти).

Ещё одним зачинщиком «заговора» считали Мунтяна, но, наверное, только потому, что на собрании все те, кто накануне обещал камня на камне не оставить от тренеров, притихли, а Мунтян, обиженный на тренеров за то, что его не взяли на Олимпиаду, выступил резко.

«С годами, — рассказывал Мунтян журналисту Дмитрию Гордону, — я острее чувствовал внутри какое-то беспокойство и всё хотел перед Васильичем извиниться за свои, может, не совсем правильные высказывания. Только по телефону (никак не удавалось с ним встретиться). Я когда в симферопольской “Таврии” работал, часто с ним по телефону разговаривал. Когда по 40 минут, когда по часу — долго. Всё расспрашивал о методике, хотел узнать, нет ли чего нового, делился своими наблюдениями. И вот однажды, улучив момент, говорю: “Васильич, хотел бы встретиться, извиниться”. Он отмахнулся: “Да нет, всё нормально, Володя”. Так и получилось, что... В общем, не поговорили...»

Колотов вспоминал, как однажды, в неудачном для «Динамо» выездном матче с «Мальме», посчитал свою замену «недоверием» к себе и, уходя с поля, сказал Лобановскому что-то обидное. Со стороны Лобановского не последовало никакой реакции. Ни сразу, ни потом. Колотов рассказывал, что ему долго ещё «было стыдно за те слова». «Тренер, — говорил Колотов, сам ставший тренером, — всегда прав. А тогда, будучи игроком, я на многие вещи смотрел со своей маленькой колокольни, которая казалась иногда повыше Останкинской телебашни».

Можно ли представить, что Щербицкий тогда, в августе 76-го, когда самые высокопоставленные партийные чиновники денно и нощно занимались возникшими в «Динамо» проблемами, ничего о происходившем не знал? Возможно, но только в том случае, если поверить одному из самых известных мифотворцев той поры, телекомментатору Владимиру Маслаченко. «От развала “Динамо” спас я», — заявил он. И пояснил, что сказал о конфликте в программе «Время», а «эту программу смотрел Владимир Васильевич Щербицкий, и, услышав мои слова, он тут же вызвал председателя Спорткомитета... и поручил: “Давай-ка, родной, на базу и быстренько разберись. Всё, что угодно, делай, чтобы команда была сохранена”».

Маслаченко, впрочем, на полном серьёзе утверждал многое: и то, что Лобановский дал ему согласие возглавить рухнувший в 1976 году в первую лигу московский «Спартак» («Лобановскому тогда уже было определённо тесно в Киеве. Ему нужна была Москва! Он не поломал бы спартаковский стиль»), и то, что именно он, Маслаченко, заставил в мае 1986 года своим выступлением в телеэфире тех, кто принимал решение, вместо Малофеева поставить в сборную СССР Лобановского. Но всё это, конечно, не более чем мифы.

Почти всё должностные лица в Киеве, имевшие отношение к «Динамо», задолго до Маслаченко были подняты по тревоге. По указанию Щербицкого каждому из них немедленно выделили свою «делянку», на которой требовалось убедить футболистов отказаться от подписанных ими ультиматумов. Только после того как заявления будут отозваны, в ЦК пообещали пойти на компромисс.

Борису Онуфриевичу Бауле, тогдашнему первому заместителю председателя украинского совета общества «Динамо» (а фактически председателю, поскольку им всегда был по должности «свадебный генерал» из МВД), «достались» жёны игроков. С каждой из них он беседовал тет-а-тет. И каждой объяснил простую вещь: мест в Советском Союзе, где могут служить их мужья-офицеры, — хоть отбавляй: от Кушки до Дальнего Востока (куда в своё время сослали служить капитана олимпийской сборной СССР спартаковца Сергея Ольшанского, чтобы заставить его выступать за ЦСКА). Наверное, мнение напуганных жён в какой-то степени сыграло свою роль. Однако более всего бунтовщиков убедило обещание высокого начальства пойти на основательные кадровые перемены в тренерском штабе команды.

Резко выступил на собрании не подписавший заявление Решко. «В том, — сказал он, — что мы проиграли в четвертьфиналах Кубка чемпионов, чемпионата Европы и в полуфинале Олимпиады, на девяносто процентов виноват тренерский штаб. Игроки — на десять процентов. Тренеры увлеклись голой наукой и забыли, что футболисты — это живые люди и нуждаются в индивидуальном подходе. Лобановский и Базилевич почему-то решили, что мы — роботы. Но мы должны собраться коллективом, обсудить все ошибки и продолжить работу вместе. Потому что если бы не Лобановский и Базилевич, мы не выиграли бы ни Кубок кубков, ни Суперкубок, ни — даже! — бронзовые медали Олимпиады».

После собрания Онищенко набросился на Решко за то, что тот не подписал заявление. До серьёзной драки дело не дошло — обоих растащили в стороны партнёры. «Хочешь — уходи, — сказал в ответ Решко. — Кто тебя держит? А я хочу играть в этой команде. Считаю, что и тренеры должны остаться. Без них мы ничего бы не выиграли». Решко говорил об обоих тренерах — Лобановском и Базилевиче.