Тогда тренеры рассуждали следующим образом: «Программа предусматривает лишь раскрытие функциональных возможностей футболиста, а помимо программы есть ещё масса вещей, необходимых игроку для наиболее полного проявления этих возможностей, — самоотверженность, смелость, риск, воля, мужество. К сожалению, некоторые игроки качеств этих не проявили. Программа даёт результат только тогда, когда подкреплена настойчивостью футболистов, их ответственным, профессиональным отношением к делу, упорными тренировками сверх программы по совершенствованию технических навыков».
С точки зрения футболистов, получалось так, что они, не успев как следует восстановиться после прошлогоднего сезона, стали выполнять огромный объём нагрузок с самого начала, с подготовки в Болгарии в условиях среднегорья. Накапливалась усталость от бесконечных перелётов, от постоянных интенсивных тренировок.
На собрании — и одном, и другом — игроки высказали свои претензии по подготовке, не углубляясь в теоретические тонкости (из-за отсутствия серьёзных знаний по этим вопросам), но основываясь на собственном самочувствии, физическом состоянии, опыте.
«Смысла вдаваться в расшифровку претензий нет, — говорил Лобановский. — Необходимо заострить внимание на том, почему же всё-таки не была реализована программа-76, в которой детально была расписана вся наша тренировочная и игровая деятельность с января по июль включительно».
Как ему представлялось, причины были следующие:
«Мы с самого начала своего пребывания в киевском “Динамо” решили отказаться от слова “эксперимент”, полагая, что в такой команде ставить эксперимент неразумно. Эксперимент имел место в командах, в которых мы работали до этого, — “Днепре” и “Шахтёре”. Здесь же нужны были, прежде всего, высокие конкретные результаты.
Но отказаться от слова, ещё не значит отказаться от самого процесса. Мы буквально на ощупь, маленькими шажками двигались по программе в том же, например, 75-м году. Вполне оправданно много доверяли своей интуиции, игрокам, зачастую справедливо заменяя по ходу дела тот или иной режим программы на другой. Рождалось творческое взаимопонимание между нами и футболистами. Был контакт. Мы были единомышленниками. А если и существовали какие-то шероховатости в отношениях, то они сглаживались успехами.
Я бы сказал, что успехи подействовали усыпляюще на всех. Никто не мог представить себе, что возможен иной поворот событий. Нас всех — и тренеров, и игроков — не хватило, видимо, на то, чтобы реально и трезво взглянуть на кубки, суперкубки, призы и, забыв о них, начать новый сезон, продолжая эксперимент, развивая его и совершенствуя. Нужен же он был хотя бы по той простой причине, что никто и нигде в мире не тренируется по научным программам. Ситуация перед 1976 годом оказалась совершенно новой: цель — олимпийский турнир, время подготовки — полгода.
Если раньше мы двигались по программе осторожно, то сейчас шагали по ней, не допуская отступлений.
Надо заметить, что (сейчас это становится совершенно очевидным) плохую службу нам сослужил навязанный команде план, нацеливший её, по существу, только на Олимпиаду. Психология — дело серьёзное. Мы понимали прекрасно, что строго с нас спросят лишь за неудачу в олимпийском турнире. Расчёт на отдалённый результат не позволял критически оценить выполнение программы на определённом этапе. Мы смотрели в “завтра”, забывая, что сегодняшние неудачи — как с “Сент-Этьенном”, так и с чехами на чемпионате Европы — наслаиваются на состояние команды, и наслоение это невозможно, как оказалось, снять».
Наверное, тренерам следовало бы в самом начале подготовки поговорить серьёзно всем вместе с позиций творческого содружества единомышленников. Это способствовало бы главному — достижению взаимопонимания. Возможно, Лобановский и Базилевич отступили бы от каких-то положений своей программы (но не от главного, разумеется, не от программы!); возможно, подобная мера перенастроила бы игроков, спустила бы их с небес на землю. Но разговор не состоялся.
Разрушался контакт. Росла взаимная раздражительность. Её усугубили поражения динамовцев в Кубке чемпионов и сборной — в чемпионате Европы, задевшие, безусловно, профессиональную гордость тренеров и игроков. Но даже после этих событий при достаточных усилиях с обеих сторон могло быть достигнуто взаимопонимание. Однако невидимая глазу трещина в отношениях между тренерами и футболистами продолжала расширяться, многое, вчера казавшееся очевидным и справедливым, сегодня выставлялось как несправедливое и субъективное. Контакт был потерян полностью. После неудачи в Монреале предполагаемый вывод из команды двух футболистов вызвал моментальную вспышку. Не будь этого повода, нашёлся бы другой, третий и события просто бы переместились во времени.
«Мы, — вспоминал Лобановский, — почернели тогда от переживаний, но теперь я понимаю: в жизни обязательно должно произойти нечто похожее на эту послемонреальскую историю. Она закалила всех её участников. Меня, во всяком случае, точно...
Сейчас, встречаясь изредка с игроками команды-75, мы не вспоминаем конфликт-76, а если и вспоминаем, то как досадный эпизод в нашей совместной деятельности. Мы соглашаемся, что допустили тогда ряд ошибок. Ребята признаются в своих ошибках, связанных прежде всего с “шаляйваляйским” настроением и неумением в отдельных решающих матчах превозмочь себя, выложиться до предела. В целом же футболисты из той команды во всём были бойцами. Даже в конфликте, о котором рассказано выше».
С тем, что в первой половине 76-го были допущены ошибки, Лобановский согласился не сразу. О первой своей реакции на возникшую после Монреаля ситуацию он говорил мне в августе 1976 года в Киеве: «Программа верная. Они заигрались. Жалко их. Поймут, может быть, потом». Виктор Колотов спустя годы назвал тот демарш «нашим эмоциональным взрывом».
Участниками бунта были все, кто прошёл школу Лобановского и стал тренером. «Опыт прожитых лет, — говорит Владимир Онищенко, — подсказывает нам, мне во всяком случае, насколько же мы были тогда прямолинейны и безапелляционны, пойдя на поводу у эмоций и совершенно неоправданного эгоизма. Сейчас бы мы так не поступили». «Разве они не могли в их возрасте совершать глупости? — размышляет о тренерах Владимир Трошкин. — Могли. Они поднялись на такую вершину, стали лучшими тренерами! Мы тоже, можно сказать, были звёздами. Вот и схлестнулись. Хотя всё можно было решить по-другому. Решить между собой, а не выносить “наверх”».
Тренеры тоже, не будь они тогда такими молодыми — Лобановскому 37 лет, Базилевичу 38, — поступили бы, по всей вероятности, иначе. «Если хотите, — говорит Базилевич, — это свидетельствует о нашем славянском менталитете: поднявшись на вершину, мы самоуспокаиваемся, какое-то время почиваем на лаврах, перестаём работать с прежней целеустремлённостью. Это касается не только игроков — мы с Валерием, наверное, тоже не избежали эйфории. И с высоты возраста, с позиции накопленной житейской мудрости понимаешь: мы тоже были не безгрешны, вели себя, может быть, слишком прямолинейно, безапелляционно — кто теперь знает? Повторяю: мы были молоды и честолюбивы, и этим всё сказано».
Первопричиной конфликта действительно была гипертрофированная, сверхэмоциональная реакция футболистов на нагрузки, усталость, но самое главное — на отсутствие победного результата хотя бы в одном из трёх важнейших турниров. «Всё, — вспоминает Базилевич, — моментально окрасилось в чёрный цвет, всё стало плохо: и нагрузки чрезмерные, и форма ведения тренировок не та, и тактика ошибочная... Никто почему-то не заикался полуголом ранее, когда “Динамо” выиграло всё подряд, в том числе — в футболках сборной СССР, и, кстати, было признано лучшей командой мира 1975 года в игровых видах спорта».
Последним матчем, который Лобановский и Базилевич проводили вместе, стал матч за третье место на Олимпийских играх в Монреале 29 июля 1976 года с Бразилией (2:0). Следующим должен был стать матч чемпионата СССР с днепропетровским «Днепром» (игра с «Шахтёром» 14 августа не состоялась, её перенесли), но игроки киевского «Динамо» потребовали от республиканского руководства увольнения обоих тренеров. Игроки заявили, что не выйдут на поле, если тренеры появятся на тренировочной базе. Это потом футболисты того поколения киевского «Динамо» — Владимир Трошкин, Михаил Фоменко, Стефан Решко, Виктор Матвиенко, Владимир Мунтян, Виктор Колотов, Анатолий Коньков, Владимир Веремеев, Леонид Буряк, Владимир Онищенко, Олег Блохин — спокойно признавали свою неправоту. Тогда же... Ультиматум оказал воздействие. Впервые Лобановского и Базилевича не было не только в раздевалке, но и на трибунах. Впервые на киевском стадионе были убраны скамейки, на которых во время игры сидели запасные, тренеры, врачи. Убрали их, чтобы зрители не обнаружили отсутствие тренеров и не поняли, что в команде происходит что-то неладное. Ту игру («Днепр» победил 3:1) Лобановский и Базилевич смотрели дома по телевизору. «Переживали так, — рассказывал Лобановский, — словно сидели на скамейке, обменивались по обыкновению репликами, совершенно забыв о том дурацком положении, в котором оказались. Едва прозвучал сигнал на перерыв, я рефлекторно встал, чтобы идти в раздевалку, и... всё вспомнил»... Конфликт, как водится, потребовал разбирательства. Завершилось оно уходом Базилевича. Мог уйти из киевского «Динамо» и Лобановский. Но воздержался от опрометчивого шага.
