Третьеклассник Валера Лобановский и представить, разумеется, не мог, что пройдёт время и ему вместе с ровесниками выпадет честь выполнить это пожелание. Из тех игроков, имена которых девятилетний Валера мог без запинки назвать, разбуди его посреди ночи, к моменту его появления в основном составе киевского «Динамо» остался лишь вратарь Олег Макаров.
Лобановский учился в 39-й школе. Сейчас между «тройкой» и «девяткой» поставили «единичку», она теперь 319-я, имени Героя Украины Валерия Васильевича Лобановского, в ней 3 сентября 2014 года был открыт бюст великого тренера. И находится школа не на Краснозвёздном проспекте, а на проспекте Лобановского. Когда в ней учился Валерий, она была одной из четырёх украинских школ Киева.
Через семь лет после смерти Лобановского на втором её этаже по инициативе тогдашнего директора Светланы Колесниковой и одноклассников Валерия создали музей: фотографии, книги, какие-то его награды, аттестат зрелости, велосипед, подаренный Валерием своему другу Николаю Шевченко, парта... Не та, конечно, за которой сидел Лобановский. «Просто, когда мы только задумывали организовать музей в школе, — говорит одноклассник Валерия Жорж Тимошенко, — посчитали, что парта — атрибут совершенно необходимый. “Парту Лобановского” мы искали по всей Украине, однако даже в глухих уголках страны парт послевоенного образца уже не осталось. Но мы нашли выход. Сели, повспоминали, нарисовали эскиз нужной нам парты и заказали её в киевской мастерской. Получилось очень похоже на оригинал».
«Рыжим», по воспоминаниям одноклассников, Лобановского называли за глаза. Он всегда выделялся из толпы. Не боялся слыть «белой вороной», очень часто поступал по-своему, вопреки устоявшимся стереотипам. «Рыжий, — говорит Юрий Рост, — не столько обилие веснушек и пожар на голове, сколько мировоззрение и образ жизни: лукавая простодушность, скрывающая терпящий насмешки ум, снисходительность к глупости, театральность и естественность».
Называли Валерия, понятно, и «Лобаном». Когда он заиграл и стал в городе узнаваем, к «Лобану» с гордостью добавляли — «наш». В глаза его называли «Подсолнухом». Он быстро сгорал на солнце, на лице выступали веснушки, а волосы становились ярко-оранжевыми. Сидел Лобановский, по свидетельству неизменного вратаря школьной футбольной команды Жоржа Тимошенко, у окна. Солнце в погожие дни подсвечивало его уши так, что и они светились. Улыбка, чуть склонённая голова дополняли картину — и в самом деле подсолнух!
На прозвища Лобановский не обижался. Мог и сам дать намертво приклеивавшееся к человеку. Володю Басенко — соседа по парте — прозвал «Человеком в футляре»: было смешно наблюдать, как Володя перед тем, как выйти на школьную футбольную площадку, снимал на кромке поля калоши, играл, после матча калоши надевал и уходил, как чеховский персонаж. Только что без зонтика и тёплого пальто на вате. «Человеком в футляре» школьные товарищи называли Басенко ещё долго. До той, пожалуй, поры, пока он не стал референтом Михаила Горбачева.
Лобановский не был похож на остальных ребят. Он никогда не дрался, не любил сердиться, всегда переживал, когда приходилось это делать, не ругался, не злословил, не унижал. Его всегда выбирали на роль миротворца в возникавших в классе конфликтах. Валерию доверяли, слово его становилось решающим, но гордыней он не страдал.
Вместе с одноклассниками бегал на Совские ставки, на Выдубецкое озеро, на пятое Глинище и обязательно на Голубое озеро на Дедоровке. Но в плавании Валерка не был таким маэстро, как в футболе. Нежиться на пляжах не любил. Кожа у него была такая, что не загорал он, а сгорал. К тому же время было жалко тратить на безделье.
После смерти Лобановского одноклассники вспоминали, как их поражало отношение Валерия к такому привычному для большинства явлению, как лень. Лень Лобановский считал болезнью, говорил, что её можно и нужно лечить. Зачем? Для чего? «Для того чтобы, не швыряя бездумно драгоценное время, получать знания — ведь мы ничего толком не ведаем о многообразии мира вокруг нас». Отговорку «Я не понимаю» не признавал: «Неправда, ты просто ленишься и не хочешь понять, надо в этом разобраться». Готов был объяснять каждому, обсуждать любой вопрос, настаивал, чтобы уроки делали вместе.
Подчиняя себя жёсткому расписанию, приучал к этому же одноклассников, поневоле старавшихся брать пример с человека, распределявшего ежедневные дела буквально по минутам и тщательно выполнявшего составленный на день план. План этот включал в себя непременный поход после уроков в посёлок монтажников, в яр, где ставили ворота из кирпичей и портфелей и два часа играли в футбол. Затем шли обедать к Вале Коваленко, после чего отправлялись к Лобановским пить клюквенный морс. Сделав — вместе — домашнее задание, расходились по своим делам. Кто-то занимался в оркестре народных инструментов, кто-то отправлялся в шахматную секцию или литературный кружок, кто-то — на репетицию хора или в балетную студию.
А Лобановский ехал в футбольную школу. Александре Максимовне увлечение сына по-прежнему не нравилось («Все дети как дети, — говорила она, — а у моего мяч в голове и на голове»), и она иногда вилкой прокалывала мячи, которыми сын жонглировал в коридоре длинного, барачного типа одноэтажного деревянного дома 68 по Большой Васильковской улице (в двух шагах от Голосеевской площади), в небольшой двухкомнатной квартирке которого (№ 3) Лобановские жили. Василий Михайлович увлечение сына поощрял. Отца, старавшегося ежедневно исподволь прививать сыновьям такие основополагающие, по его мнению, черты характера, как порядочность, честность, самостоятельность, твёрдость при отстаивании принятых решений и умение отвечать за свои поступки, привлекала не страсть сына к футбольному мячу, а поразительное трудолюбие, позволявшее Валерию преуспевать в любом занятии. Посещал Валерий и репетиции струнного оркестра, но продолжалось это недолго — не хватало времени.
Где старшеклассник Лобановский научился так танцевать, никто в толк взять не мог, но все заметили, насколько он преобразился после превращения их мужской школы в смешанную — а произошло это в девятом классе. Прекрасно, кстати, Лобановский танцевал всегда, и дочь свою Свету научил многим классическим танцам.
«Девочки, пришедшие к нам, — вспоминает Тимошенко, — обращали внимание на Валеру, а он на них вроде бы нет. В школе с их приходом начали организовывать танцевальные вечера, на которых все играли в “почту” — писали записки друг другу и передавали почтальону, чтобы он вручал адресату под тем или иным номером: бумажки с цифрами прикалывали к курточкам, пиджакам и платьям. И тут я впервые обратил внимание, как менялся наш Лобан. Он как-то незаметно повзрослел, стал стройным, лёгким, стремительным, модно подстриженным. Вальсировал с девчонками так, будто парил над танцевальной площадкой. И весь он светился каким-то новым светом».
Стройность, лёгкость, стремительность, модная стрижка и «новый свет» — не столько от футбола, сколько от взявшей Валерия в плен первой и, как потом оказалось, единственной в его жизни любви — к Аде Емельяненко, потрясающей красоты гордой двоюродной сестре Валериного одноклассника Валентина Коваленко.
Лобановский учился лучше всех, шёл на медаль. Он и получил её в итоге, серебряную. «Отлично» по пятнадцати из шестнадцати предметам: украинскому языку, украинской литературе, русской литературе, алгебре, геометрии, тригонометрии, естествознанию, истории СССР, всеобщей истории, конституции СССР, географии, физике, астрономии, химии, иностранному (немецкому) языку. Единственная «четвёрка» — по русскому языку. Ада рассказывала мне, что на оценку повлияла (так, во всяком случае, объяснили Валерию) одна неверно поставленная в сочинении запятая. В аттестате зрелости, выданном 2 июля 1956 года (за номером 059723), говорилось, что, «согласно параграфу 4 Положения о золотой и серебряной медалях “За отличные успехи и примерное поведение”, утверждённого Советом Народных Комиссаров Союза ССР от 30 мая 1945 года», он «даёт его владельцу право поступления в высшие учебные заведения Союза ССР без вступительных экзаменов».
