Из тамбура, куда Света и я вышли за минуту до того, как поезд остановился, увидели, как к нашему седьмому вагону бежит группа людей. Они подбежали ровно в тот момент, когда И ван Петрович открыл дверь вагона. Лобановский с Адой, Юрий Андреевич Морозов, возглавлявший тогда ленинградский «Зенит», с женой Галей и Юра Борисов, сын Олега Ивановича. Олег улетел тогда с БДТ на гастроли в Аргентину и сокрушался по возвращении, когда ему рассказали о «ручьёвской эпопее», что не было у него возможности присоединиться к такой компании.
Только мы начали было прощаться на перроне, как Иван Петрович решительно скомандовал: «Заходите в вагон быстро! Все!» Он открыл ещё одно купе. Мы всемером в нём разместились и приступили к раннему — на часах около четырёх утра — завтраку: Светины пирожки, необыкновенной вкусноты мясо, приготовленное отменной кулинаркой Галей Морозовой, солёные огурцы, хлеб, и всё это, конечно же, под водочку.
Васильич рассказал, как ему с Адой удалось успеть к короткой ночной стоянке поезда Москва — Хельсинки. Билетами на самолёт из Киева в Ленинград он запасся заранее. Как только закончился матч, прошёл в раздевалку, поздравил каждого футболиста, объявил время тренировки, назначенной на 2 ноября, отправился затем к поджидавшей его машине, в которой уже сидела Ада, и на большой скорости автомобиль помчался в аэропорт Борисполь вслед за машиной сопровождения, относительно которой Васильич договорился опять же заранее с милицейским начальством. Только так можно было успеть на последний авиарейс до Ленинграда, где Лобановского встретил Юрий Андреевич и привёз к себе домой. Спать они не ложились, чтобы не проспать, и зенитовский автобус затем доставил их в Ручьи. Автобус с надписью «Зенит» на боку ждал компанию провожавших: прощание ведь, как все думали, должно было ограничиться перроном. И тронулся с места автобус только тогда, когда водитель увидел, что все переместились в вагон. Юра Борисов о затее тренеров, к сожалению, не знал и до Ручьёв добирался на такси.
Два незабываемых утренних часа, проведённые в тесноватом, что и говорить, купе (но на тесноту никто не обращал внимания), пролетели как одно мгновение. В Выборге в те времена поезд Москва — Хельсинки фактически окружали пограничники. Они ещё до прибытия выстраивались цепью на перроне, для обычных граждан в те часы недоступном. И не забыть выражение лица пограничного лейтенанта, когда он увидел выходящих из седьмого вагона «провожающих». Изумление от увиденного было настолько мощным, что лейтенант даже не стал делать втык Ивану Петровичу за неположенный провоз безбилетников, да ещё в вагоне, следующем за границу. Лишь спросил меня, показывая на Васильича: «Это — Лобановский?» Услышав, что он не ошибся, вымолвил: «Как же так?.. Я ведь вчера по телевизору матч из Киева смотрел... Он же там на скамейке раскачивался... Они же “Спартак” обыграли... В девять вечера... А сейчас раннее утро, и он на вокзале в Выборге... Как же так?..»
Лобановский рассказывал мне потом, что они всей компанией побродили по Выборгу, пообедали в ресторане, а затем на такси отправились в Ленинград, и вечером он с Адой вернулся в Киев.
12 ноября 1980 года Лобановский вновь прилетел в Ленинград. На этот раз с командой. Матч с «Зенитом», проходивший в манеже (погода не позволяла играть на стадионе), завершился вничью (2:2). Уже в следующем туре киевляне стали чемпионами СССР, а морозовский «Зенит» впервые в истории клуба оказался на призовом — третьем — месте.
...Дочь Валерий Васильевич никогда не баловал. Говорил, что если баловать, то ей впоследствии постоянно будет чего-то не хватать: «Когда потребности выходят за рамки разумности, это очень плохо».
«В детстве, — вспоминает Света, — мне казалось, что детям, которым родители иногда “дают ремня” в воспитательных целях, легче, чем мне, которую пальцем ни разу не тронули. На самом деле отцу достаточно было повысить голос — и душа уходила в пятки».
При поступлении на филологический факультет Киевского госуниверситета пришлось выдержать серьёзный конкурс. За спиной Света иногда слышала шепоток: дескать, дочь Лобановского, ясное дело, без папиной протекции не обошлось. «Только люди, так говорившие, — рассказывает она, — плохо знали отца. Когда я объявила дома, что собираюсь поступать в университет, он очень серьёзно сказал: “Прежде чем отнесёшь документы, я сам проверю твои познания в русском языке и литературе. Не хочу, чтобы дочь меня опозорила”».
Знаменитая фамилия Свете больше мешала, чем помогала. К ней зачастую относились с каким-то предубеждением. Хотя она и старалась не афишировать свою причастность к этой фамилии, шила в мешке не утаишь. Молодые люди, с которыми она знакомилась, как правило, сразу проявляли футбольный интерес. Просили, например, билеты на матч. Или автографы клянчили — тренеров, футболистов.
«Из-за “фамилии”, — говорит Света, — я, к сожалению, не окончила университет так, как хотел бы мой папа. После каждой сессии в зачётке у меня обязательно была тройка. Делалось это для того, чтобы я, не дай бог, не получила стипендию. Дескать, для Лобановской это было бы роскошью. “Вы и так из обеспеченной семьи”, — объясняли мне. А папа никак не мог понять, почему я получаю тройки по литературе. «Боже мой, Света! Ну как можно не выучить ‘литературу’? Это возмутительно!” — строго говорил папа в ответ на мои робкие попытки объяснить, что дело вовсе не в моих знаниях. Он не мог в это поверить, а я не могла ничего доказать. В университете я просила не ставить мне тройку только ради того, чтобы не давать стипендию, ставьте, говорила, по знанию предмета, а стипендию я буду вам возвращать. “Нет, — отвечали, — так нельзя”».
Для того чтобы разозлить Валерия Васильевича, вывести его из себя, не надо было делать ничего особенного. Надо было просто затеять с ним спор. Желательно о футболе. «Мы, — говорит Света, — с папой похожи не только внешне, но и характерами. Оба, что называется, упёртые.
Каждый стоял на своём “до последнего патрона”. А черту под дискуссией он всегда подводил одинаково: “Думай...” И тут же добавлял: “Если можешь”. Когда я заходила слишком далеко, он иронично-снисходительно улыбался, характерно вскидывая брови: “О, так ты и в футболе разбираешься?!.”».
Взять кого-то из семьи на выездной матч «Динамо» в Европу — это было исключено. Света, случалось, намекала отцу, но в ответ слышала одно и то же: «Что вам там делать? Хочешь, чтобы потом все рассказывали, как Лобановский возит родственников на футбол?..» Репутация значила для него очень и очень много.
Представить Лобановского вернувшимся из поездки за границу с пакетами было невозможно. Во время командировок он никогда не ходил по магазинам, считая это занятие бессмысленной тратой времени в тот момент, когда нужно сосредоточиться только на подготовке к игре. Футболистам дозволялось посещать магазины только после матчей. В том случае, правда, если команда не улетала сразу. Однажды сборная СССР улетала домой на следующий день после матча в ГДР. По пути в аэропорт был какой-то большой магазин. К нему и подъехали, поскольку до этого купить что-то не было никакой возможности. Игроки поинтересовались у остававшегося в автобусе Лобановского: «Сколько у нас времени?» Он, взглянув на часы, ответил с непроницаемым, как всегда, лицом: «Семь минут». «И мы, хоть и понимали, что это всего лишь шутка, — вспоминает Александр Бородюк, — буквально носились по лабазу, заставляя восточных немцев жаться по стеночкам».
Когда у Ады и Светы появилась возможность выезжать за границу, Валерий Васильевич обрадовался: вот теперь, пожалуйста, — сами... Света иногда пыталась что-то заказывать отцу, но максимум, что он привозил, — это аудиокассеты с её любимой музыкой. Только раз, в 1986 году, в Мексике, где проходил чемпионат мира, приобрёл 12-томное издание «Музеи мира». На испанском языке — другого не нашёл. «Как он только их довёз, — удивляется Света, — ведь книги были очень тяжёлые... Он и в наши-то магазины почти никогда не заглядывал, даже не знал, по-моему, сколько хлеб стоит».
