Лобановского ни разу не видели паникующим, как бы ни играли динамовцы. 5 октября 1997 года «Динамо» возвращалось из Львова, проиграв «Карпатам» 0:1. В самолёте гнетущая тишина. Настроение у братьев Суркисов, мягко говоря, неважное. Лобановский, обращаясь к ним и к сидевшему рядом Сабо, говорит: «Вот, если вы обратили внимание, сегодня постановка игры “Динамо” отвечала всем требованиям современного футбола. И необходимая подстраховка была, и забегания, и активная работа на флангах. Да, эти действия не завершились голами, а чуть ли не единственная ошибка привела к взятию наших ворот, но катастрофического ничего не произошло». Присутствовавший при этом Чубаров вспоминает, что Валерий Васильевич «настолько убедительно всё аргументировал, что ещё минута, и я подумал бы, будто мы выиграли 5:0. Обрисовал картину в таких красках, что не только успокоил, но и обнадёжил».
Виктор Скрипник вспоминает, что после общения с Лобановским тет-а-тет «можно было высушивать одежду — она вся пропитывалась потом». Футболисты говорили, что по пути в кабинет Лобановского на разговор вспоминали все свои последние прегрешения, но из кабинета чаще всего выходили окрылёнными: Лобановский никогда не кричал на них, не оскорблял, очень тонко чувствовал, когда и что игроку нужно сказать или что для него необходимо сделать.
Олег Кузнецов многие годы с дрожью вспоминал, как в бане на базе просил у Валерия Васильевича квартиру. «Я, — говорит он, — человек скромный: думал, раз не дают жилплощадь, значит, ещё не заслужил. Но старшие товарищи — Блохин с Балтачёй — убедили меня, что игроку сборной СССР как-то негоже жить в общежитии. Короче, решился я на разговор с тренером. А тут как раз случай удобный подвернулся.
Сидим мы в парилке после тренировки — и вдруг заходит Лобановский. Ребята, подмигнув друг другу, тут же вышли. Остались мы с наставником вдвоём. У меня сердце колотится, слов никак подобрать не могу. Хотел сказать одно, а выдал... В “Спартак”, говорю, приглашают, в московское “Динамо”, квартиру обещают. Васильич пристально так посмотрел мне в глаза и с удивлением говорит: “Тебя в ‘Спартак’ зовут? Вот повезло человеку! Так чего же ты ждёшь? Беги скорее в прославленный клуб!” После этого тренер употребил в мой адрес немало горячих слов. Я же словно в прострацию впал, даже не помню, как из парилки вышел. Думал, ну всё, вылечу из основного состава, как пробка из бутылки. Но мои опасения не подтвердились. Тренер вёл себя, словно и не было никакого разговора, а через месяца два-три я уже праздновал новоселье».
По мнению Владимира Трошкина, сила Лобановского заключалась не столько в предложенной им тренировочной методике с заоблачными нагрузками (хотя она, конечно, делала своё полезное дело), сколько в умении внушить футболистам, что все нагрузки, весь их огромный труд не окажутся напрасными. «Вооружившись конспектами Лобановского, — говорит Трошкин, — сегодня могут работать — и работают — многие тренеры. Однако второго Лобановского среди них нет и не будет. Так умело обращать игроков в свою футбольную веру, как это делал он, не дано никому».
Произносил ли Лобановский фразу, превратившуюся со временем в афоризм — «Футболист не должен думать, за него думаю я»? Скорее да, чем нет, хотя никто из тех, с кем он работал, не может подтвердить это. Почему же тогда — да? Только потому, что фраза эта никоим образом не относится непосредственно к игре, а только к подготовительной перед матчем работе. Она могла прозвучать, например, во время собеседования, когда футболист, получив исчерпывающие установки на матч, вдруг решал порассуждать: «А я думаю...» Андрею Гусину Лобановский однажды сказал в ответ на подобного рода рассуждения: «Если так считаешь, садись на моё место и тренируй, заканчивай играть!»
Никита Павлович Симонян подтверждает, что Лобановский на самом деле «суров и авторитарен», но добавляет при этом, что «подобные определения ещё ни о чём не говорят: любое абстрактное (назовём это так) свойство по-разному преломляется в личности». Симоняну импонировало, что Лобановский не терпел беспорядка даже в мелочах, малейшего нарушения дисциплины, никому, невзирая на имена и заслуги, не делал поблажек, но и никогда при этом Симонян не слышал, чтобы Лобановский кого-то оскорбил или унизил.
«Диктатор» Лобановский никогда ничего не забывал, никогда не нарушал данного им слова, всё, о чём он говорил, делал, всё, что пообещал, — выполнял. Не щадил ни себя, ни тех, кто находился рядом. «Такого же отношения, — говорит Леонид Буряк, — требовал и от остальных. Поэтому с ним бывало трудно. Он суховат, очень скуп на похвалы, уклончив и не слишком откровенен». Футболисты — народ наблюдательный и ранимый. Ни один из игроков, с которыми работал Лобановский, — а это несколько поколений: футболисты, родившиеся и в 1942 году, и в 1979-м, — не мог и не может сказать, что Лобановский сваливал на них вину за неудачу. «Игру, — всегда говорил он на публике и держа ответ перед начальством, — проиграли все. Мы сами разберёмся».
Магическое воздействие Лобановского на окружающих — не просто слова. Николай Павлов, работавший в 90-х годах тренером в «Динамо», рассказывал, как однажды ему домой позвонил Лобановский, для того чтобы получить информацию о динамовских игроках — Валерий Васильевич уже готовился к возвращению домой. Трубку взяла тёща Павлова: «Коля, тебя кто-то спрашивает». А после разговора, к которому прислушивалась, потрясённая спросила: «Коля, это тебе Лобановский звонил?» «Для неё, — говорит Павлов, — как и для многих девушек 39-го года рождения, Лобановский был и остался кумиром на всю жизнь. Трудно представить себе, как я после этого поднялся в её глазах...»
Когда Лобановский звонил Реброву в Лондон, жена Сергея, по его словам, цепенела, услышав в трубке его голос.
Одним своим присутствием Лобановский заставлял людей жить рядом с ним по-другому.
Однажды на зимнем итальянском сборе в год чемпионата Европы-88 вдруг «взбрыкнул» Заваров. Стал на глазах меняться, халтурил на занятиях, врезал на тренировках партнёрам, неадекватно себя вёл, нагрубил Лобановскому во время работы по скоростной выносливости. «Не понимает Саша наших целей и задач, — сказал Валерий Васильевич с улыбкой Симоняну. — Нам такие футболисты на чемпионате Европы не нужны». После тренировки Лобановский попросил Симоняна: «Заварова нужно отправить домой. Он не хочет готовиться, не хочет тренироваться». — «Отправить — нет проблем, — отвечал Симонин. — Сейчас позвоню, ему возьмут билет из Рима или Милана. Господи, но это всё-таки Заваров! Может, принять какие-то меры? Надо бы с ним поговорить...» — «Вот вы и поговорите».
Симонин посадил Заварова перед собой: «Саша, что случилось? Какая муха тебя укусила? Ты понимаешь, что вопрос стоит о том, чтобы тебя отправить домой?» — «Да, Никита Павлович, — я понимаю, что действительно вышел из рамок. Попросите Валерия Васильевича, чтобы меня оставили». Симонян рассказал Лобановскому о содержании разговора и сделал вывод: «Он всё понял». — «Хорошо, — сказал Лобановский, — тогда пусть работает».
Лобановский мог выгнать футболиста, даже ведущего, за неправильное поведение или халатное отношение к делу с тренировки. Но что потом, ведь важный матч на носу? Обратиться к изгнанному при всех с занятия? Ни в коем случае. Не поставить на игру? А замены нет. И поэтому Лобановский просил зайти к нему самых авторитетных игроков, которые, после беседы с тренером, шли к нарушителю, объясняли ему — будто бы от себя, — что самым лучшим выходом для него было бы извиниться перед Лобановским, чтобы тот вернул его в состав. Извинения принимались, и возвращённый в состав футболист выкладывался на поле полностью.
Конкуренцию в команде за место в составе и на поле Лобановский считал одним из основополагающих элементов её жизнеспособности. Ещё в 1974 году, первый раз придя в «Динамо» в роли тренера, Лобановский обнаружил незримый барьер, отделявший игроков основного состава от дублёров. Своего рода дедовщина. Молодняк не били, конечно, и не унижали, но, например, когда обедали футболисты первого состава, резервисты не имели права зайти в столовую. Та же история — в душевых комнатах. Лобановский эту складывавшуюся годами систему поломал, разъяснив: все игроки «Динамо» — одна команда.
