А тем временем в Башкортостане все шло своим чередом. Невзирая на наличие жалованных грамот Ивана Грозного и уложения Алексея Михайловича Романова от 1649 года, закреплявших права коренного населения, пришельцы все так же бесцеремонно продолжали теснить вотчинников с их законных земель.

Доведенные до отчаяния бесчеловечностью сборщиков податей башкиры Сибирской и других дорог бросали насиженные места и убегали к калмыкам и киргиз-кайсакам.

Не помогло и то, что старшина Тамьянской волости Садир-бей лично обращался к уфимскому и верхотурскому воеводам. Не было также никакого толку от жалоб, которые шли и шли в Москву одна за другой.

Между тем, словно в отместку никак не унимавшимся башкирам, воеводы затеяли строительство целой череды новых русских городов по берегам Исети, Асели и Миасса. Появились Арамильская, Камышевская, Багаряцкая, Верхне-Миасская-Чумляцская, Белоярская, Новопесчанская слободы, Колчеданский и Катайский остроги. На западе приступили к возведению Закамской линии, по которой за короткий срок были построены такие города, как Мензелинск, Заинек, Ерыклинск, Тиинск, Билярск, Новошешминск. Их заселяли пленными поляками.

Новый уфимский воевода, посулив калмыкам земли от Волги до Яика и Сакмары, стал подстрекать их против башкир и даже оказывал им военную помощь.

Положение коренных жителей становилось бедственным и отчаянным и, воспринимавшие поначалу переселенцев дружелюбно, башкиры стали испытывать враждебность по отношению к ним. Давние их мечты о создании самостоятельного государства терпели крах. Обнищавший от грабежей народ снова оказался на грани выживания.

Садир-бей не мог взять в толк, отчего так лютуют кильмешяки. И невольно закрадывалась мысль, что без царского благословения они вряд ли бы осмелились так поступать с башкирами — грабить их, в десятки раз взвинчивать подати, незаслуженно обижать и унижать, избивать их, измываться над женщинами.

Да, Белому царю наверняка все известно. Вон и стольник Языков да воевода Зеленов со своими казаками в укреплениях на Закамской линии объявились. Это явно неспроста…

А тем временем численность войска, присланного в Зауралье из центра России, выросла в несколько раз. Неуклонно увеличивалось и количество иноземных офицеров-наемников. Ходили также слухи, будто полковник Полуэктов[56], разместивший два своих полка между Тоболом и Исетью, пытается насильно крестить башкир. И это, судя по всему, правда…

Уж как ни ломал Садир-мулла голову, думая, каким образом вызволить народ из беды, но так ни до чего и не додумался. А в один из дней, когда он сидел, пригорюнившись, будто человек, уронивший в омут топор, пожаловал к нему Хары-Мэргэн.

Батыр тепло поздоровался с муллой, обхватив обеими ладонями его руки, после чего сообщил, что большинство башкир Сибирской дороги собираются перенести летовки в безопасное место, переправить женщин, детей, стариков, живность поближе к истокам Яика и Агидели.

— Большинство, говоришь? Значит, не все согласны переехать? Неужто есть такие, кто хочет остаться? — удивился Садир-бей.

— Да нет таких. Просто надо же было кого-то оставить аулы охранять. Вот мы и отобрали по одному человеку из каждой семьи.

— Уже начали переезжать?

— Нет еще. Но как только переправим своих в безопасное место, начнем готовиться к войне. Ты нам поможешь, хэзрэт?

— Какой разговор, конечно. Уж я-то в стороне не останусь, — ответил тот.

Хары-Мэргэн обрадовался.

— Тогда ладно. За тем я и приехал, чтобы мнение твое узнать, — признался он, поднимаясь.

— А как же чай? — спохватился Садир-бей, видя, что гость собирается уезжать.

— Ты уж не взыщи, недосуг мне пока рассиживаться. Тороплюсь, хочу еще кое-куда наведаться, — сказал батыр на прощанье и, вскочив в седло, ускакал…

Но получилось совсем не так, как замыслил Хары-Мэргэн.

После встреч с волостными старшинами он вернулся в родной аул. Переговорив с аксакалами, в каком порядке они начнут переселение, батыр повернул было к себе домой, но тут возле околицы неожиданно появился всадник. Толпа, стоявшая посреди улицы, застыла в тревожном ожидании.

— Что случилось?

— Да отведет Аллах от нас недобрую весть!..

Однако джигит, загнавший до пены коня, приехал как раз с дурной вестью. Осадив резким движением скакуна, он остановился, как вкопанный, и прохрипел:

— Плохи наши дела!..

— Что стряслось? — спросил Хары-Мэргэн упавшим голосом.

— У нас в ауле… У нас в Мештиме… — задыхался парень, точно рыба на суше, — т-т-такое творится!.. У-у-у-жас!..

— Да говори же толком, не томи!..

— Резня, кровь!..

Еще не успев разобраться, что к чему, Хары-Мэргэн резво вскочил на лошадь.

— Братья, за мной! Не отставать! — крикнул он, пришпоривая скакуна каблуками сапог, и устремился в сторону аула Мештим.

…В самый разгар приготовлений к переезду на язлау[57] мештимские башкиры узнали, что едет к ним русский боярин Максимов. Они растерялись. Такой визит не сулил им ничего доброго. Ведь кто бы ни появлялся в их ауле, без грабежа не обходилось. Обирали жителей до последнего.

Настроение у людей испортилось. А тут еще и староста Яубасар Исламов постарался. Обязанный встретить боярина хлебом-солью, он приготовился к торжественному приему. Но гость почему-то задерживался.

Народ, заполнивший улицу, томился в ожидании. От скуки люди начали развлекать друг друга, рассказывая разные были и небылицы.

Кто-то высказал предположение, что боярин будет разбираться с письмом, написанным царю. Возник спор. Потом всеобщее внимание переключилось на того, кто завел речь о мятеже башкир Ногайской дороги. Он поведал, что восставшие прогнали русских помещиков, а церкви сожгли.

— Вот так вот. Ногайские башкорты за свободу борются, а мы тут слюни пускаем, боярина-урыса поджидаючи, — ворчливо заметил человек по имени Давлетбай.

— Верно, — подхватил его слова другой. — Башкорты других дорог не дают разгуляться кильмешякам, а мы собственной тени боимся! Вот потому они и не чикаются с нами. Средь бела дня налетают, грабят, наших жен бесчестят, без конца строятся, где вздумается, церквушки свои повсюду ставят.

Тут завелись и остальные.

— Ну да, а нам не дают мечети строить, запрещают детей по-своему учить.

— Сами виноваты. Зачем нам пенять на кого-то, когда сами трусливее зайцев?

— Так кто ж тебе мешает, Исхак-кусты? Иди, воюй с кильмешяками, раз ты такой храбрый!

— Один что ли?!

— Начни, авось и другие за тобой поднимутся!

— Ишь, ты какой прыткий, Давлетбай! Сам и начинай!..

Стоявший неподалеку Ягуда-мулла, наблюдавший перепалку молодых, не выдержал и решил вмешаться:

— Да уймитесь вы, нечего друг друга подстрекать!

Между тем староста Яубасар, не обращая внимания на разговоры, стоял, не сводя с дороги глаз.

Лишь к вечеру вдалеке показался отряд конных казаков, сопровождавших боярскую коляску.

Максимов прибыл в компании с капитаном Замараткиным.

Когда упряжка, поравнявшись с толпой, остановилась, боярин первым приветствовал встречающих:

— Здоровы ли, башкирцы?

— Здоровы, Аллага шюгюр! — откликнулись староста с муллой. — А сами-то вы как, боярин?

Народ же молчал. Офицер побагровел от негодования и рявкнул:

— А прочие языки проглотили, что ли?! Почто не здороваетесь? Сейчас я вам покажу, басурманам…

— Оставьте, капитан, не надо, — коснулся его плеча Максимов и, оглаживая окладистую черную бороду, повернулся к Яубасару. — Ты ведь староста этого села?

— Я… — промямлил тот.

Боярин сошел вниз.

— Вы что, готовитесь перебираться на вешнюю стоянку?

— Послезавтра собираемся.

— Далеко ли отсюда ваше кочевье?

— Да нет, версты три-четыре, на речке Сюмюк.

— А где бывают летовки да осенние стоянки?