Упрек Фины ноющей болью застрял внутри Телля. Если б он не сказал тогда сыну! Как мучился Ханнес, как переживал после тех его слов! Как тяжело было ему принять такое решение! Маленький мужественный человек…

Остыв, Фина уверенно взглянула на Телля.

— Знаешь, что я придумала? Не стирать надпись.

— Как? — только и смог от неожиданности произнести Телль.

— Поглядим, что он сделает, — делилась своими мыслями Фина. — Мне интересно. Ведь он специально пишет, чтобы мы стирали, он так борется с нами. А мы не будем.

Несколько дней надпись оставалась нетронутой. Но потом дверь оказалась исписана полностью. Тем же почерком было опять выведено слово "предатили", а еще, по несколько раз, — "воры", "враги" и "вредитили". Поглядев исподлобья на все это, Телль взял тряпку.

— Нет, — сурово остановила его Фина. — Оставь.

Едва закончился по Нацвещанию выпуск новостей, как настойчиво зажужжал звонок. Зажмурившись от сверлящего голову звука, Телль повернул замок. На пороге стоял комендант.

— Вы бы помыли, — кивнув на дверь, предложил он.

Из-за мужа выглянула Фина.

— А вы бы сказали этому типу, чтоб он так не делал, — показала она на квартиру соседа.

Комендант позвонил ему в дверь. Роман выскочил быстро.

— Сын только заснул, — зашипел он.

Но злоба его разбилась о невозмутимость коменданта.

— Вообще, у нас нет предателей. Мы их победили всех, — сказав это, комендант ткнул на исписанную дверь. — Надо вымыть.

***

Других предателей государство нашло быстро. Ими вдруг стали ближайшие соседи.

"Они предали историческую, вековую дружбу ради подачек наших оппонентов", — заявил Нацлидер. Как именно предали, он не объяснил.

Теперь все выпуски Нацвещания начинались с того, что в соседней стране притесняют ту часть населения, которая говорит на одном языке с гражданами возглавляемого Нацлилером государства.

— Гражданами, — иронично отозвалась лишенная гражданства Фина.

В эти дни она внимательно и с тревогой слушала выпуски новостей. В одном из них известный ученый назвал ошибкой то, что "наши исторические земли" когда-то отошли соседней стране. Его слова про ошибку подхватили все.

В городах опять пошли митинги. На них в этот раз требовали вернуть отданную когда-то территорию, а в ту страну — ввести войска. Фину на работе впервые попросили нарисовать плакат к митингу.

— Чтоб на нем та территория была… Ну, которая наша, — объяснял ей председатель профкома.

— Что, плакаты пока такие еще не напечатали? — язвительно спросила Фина.

Слова ее задели предпрофкома.

— Давай только не умничать. Попросили — сделай.

— У меня просто много работы, я не успею нарисовать, — предупредила Фина.

— Ну, к другому разу тогда.

Чтобы не участвовать в митингах и не рисовать никакие плакаты, Фина взяла на себя часть нормы тех, кто из этих митингов не вылезал. На работе ей приходилось задерживаться, порой — подолгу. Телль терпеливо дожидался Фину возле проходной, в надежде, что хотя бы раз после ее смены они отправятся провожать солнце.

— Прости, сил нет, — от усталости не поднимая головы, признавалась Фина.

По дороге она садилась на скамейку остановки и, отдыхая, с тоской смотрела в ту сторону, где за домами начинался закат. Телль видел, как Фину тянет туда, но нужно было поскорее добраться до дома, чтобы включить телеприемник, сделать громче радио.

— Что-то случится, — говорила Фина мужу. — Оно все не просто так, само по себе происходит, а делается специально.

Телль и сам понимал это. У него на фабрике каждый день в перерыве проходили собрания, где обсуждали только что закончившийся выпуск новостей. Все как один говорили про соседнюю страну, а про рост цен никто не вспоминал, словно его и не было. Чтобы не находиться среди этого кипения гнева, Телль оставался на рабочем месте, где в тишине спокойно жевал свои бутерброды.

Митинги в стране стали стихийными. Разговор двух человек в парке или на улице уже через полчаса превращался в клокочущую толпу, которую обходили и нацдружинники, и нацполы. Люди не понимали, почему бездействует Нацлидер, возмущались, злились.

Небольшие митинги возникали перед сменой и у проходной фабрики. Телль, когда шел мимо, всегда опасался, что его позовут присоединиться. Слыша слова ораторов, он отворачивался.

— Слушай, а ты что про это думаешь? — поинтересовался у Телля напарник.

Тридцать первый тоже не участвовал ни в митингах, ни в собраниях в перерыве. Только, в отличие от Телля, не уходил, а стоял и смотрел на все со стороны.

— Зачем тебе? — с недоверием спросил Телль.

Фина каждый вечер просила мужа, чтобы он ни с кем не обсуждал происходящее и нигде ничего не говорил. Конечно, все это было не в характере Телля, но Фина боялась, что его специально начнут дергать, а тогда он заведется.

Тридцать первый не отступал, настаивая на ответе.

— Ведь что-то ты думаешь? Не может быть такого, чтобы не думал.

Телль небрежно взглянул на него.

— Лучше чтоб ничего не было, — нашел он такие слова.

***

Волнения в городах оказались столь сильными, что пришлось выступить Нацлилеру. Он сказал, что не имеет права вмешиваться в дела другого государства, однако, если проживающее на "исторически нашей" территории население попросит помощи, то — поддержит его и возьмет под защиту.

После слов Нацлидера там как-то сразу началось восстание. Восстанием произошедшее первым назвало Нацвещание, которое с утра до ночи говорило теперь только о нем. Повстанцы освобождали один населенный пункт за другим, а отступавшие правительственные войска везде перед отходом проводили карательные операции.

— У них форма, как у нашей армии, — заметил Телль, кивая на повстанцев в телеприемнике. — Помнишь, с Ханнесом когда на парад ходили? Такую же видели. Только у этих знаков отличия нет… И техника у них такая же.

— Пожалуйста, никому не говори это. И не отвечай, если тебе об этом скажут, — попросила Фина.

— Хорошо, — чтобы успокоить жену, согласился Телль.

На экране командиры повстанцев показывали корреспонденту Нацвещания могилы закопанных наспех расстрелянных мирных жителей, рассказывали о повешенных детях.

"Их убили за то, что они говорили на другом языке. На нашем с вами языке", — резюмировал в конце своего репортажа корреспондент Нацвещания.

Страна взорвалась от гнева и возмущения. К разбитым на улицах палатках, где записывали добровольцев, выстраивались очереди. Рядом собирали одежду и обувь для населения восставших территорий. Нацбанк открыл специальный счет помощи, на который каждый должен был перечислить, сколько может.

Сразу переведя туда небольшую сумму, Фина посоветовала мужу сделать то же самое.

— Еще чего! — недовольно покосился на жену Телль. — Зачем это нужно?

— Чтоб вопросов не возникло, — объясняла Фина очевидные для нее вещи. — Понимаешь: то, сколько мы можем им отдать, на нас никак не отразится. Когда вокруг творится такое, не надо привлекать к себе внимание.

— Не хочу, чтобы на мои деньги убивали людей, — твердо произнес Телль.

Наивные слова мужа разозлили Фину.

— Не говори глупости. Еще от тебя слышать их не хватало.

Те слова она припомнила Теллю после того, как Нацвещание невольно раскрыло, откуда взялось у восставших обмундирование и техника с оружием.

"Наше государство оказывает всяческую помощь сражающимся за свободу повстанцам", — сказал диктор в сюжете о формировании колонны грузовиков с медикаментами и продовольствием для восставших.

— Все ясно тогда. Вопрос: как все это через границу пропускают? — размышляла Фина. — Значит, уже нет никакой границы…

Вздохнув, она печально покачала головой.

— Чтобы понять, что там на самом деле происходит, надо поглядеть на это с другой стороны, — задумчиво сказала себе Фина. — А как?

Отложив свои мысли, она повернулась к мужу.