С такими мыслями он миновал свой поворот, оказавшись не на той стороне улицы. Слева навстречу у самой стены дома двигалась колонна. Впереди шел вооруженный человек в военном плаще. Еще один шагал сбоку от колонны. Глядя на них, Телль остановился.

— С дороги! — крикнул ему первый военный.

Шедшие колонной по двое люди подняли на Телля скрытые капюшонами плащей головы. И Телль, отходя к краю проезжей части, увидел детские лица.

— Не смотреть! Не поворачиваться! — раздалось сбоку от колонны.

Их было одиннадцать пар, державшихся за руки. Дети шли быстро, хлюпая башмаками по серому небу в лужах. Как понял Телль, вели их со стороны здания городской комендатуры к вокзалу. Вели по улице, где не ходит транспорт, и специально в дождь, когда почти нет прохожих.

— Видишь: непослушных детей ведут, — донесся до Телля шепот, когда колонна с замыкающим ее третьим военным переходила дорогу.

С балкона второго этажа выглядывала женщина с мальчиком на руках.

— А куда их ведут? — спросил, испугавшись шепота женщины, мальчик.

Женщина не ответила. Поставив малыша на пол, она потянула его за руку домой, но мальчик не двинулся с места.

— Куда их ведут? — громко и настойчиво повторил он.

Дождь только что прекратился, и слова ребенка повисли в мокрой тишине улицы. Женщина силой потянула мальчика с балкона домой, тот заплакал. Тогда она схватила его, быстро запихнув в комнату. Дверь балкона закрылась, на улице вновь стало тихо.

Глядя на удаляющуюся колонну детей, Телль вспомнил, как в классе Ханнеса перестал учиться мальчик, назвавший слова Нацлидера глупостью. Это случилось на уроке патриотического воспитания. Наставник спросил учеников, в чем смысл высказывания Нацлидера "патриотизм — наше все". Один из мальчиков, которых подняли для ответа, сказал, что не понимает его. "Почему?" — спросил наставник. "Мне кажется, что это глупость", — признался ученик. "Но ведь это сказал наш лидер!" — наставник поднял указательный палец. "Ну и что. Разве он не может сказать глупости?" — пожал плечами мальчик. Наставник подошел к нему, взял за руку и вывел из класса. До конца занятия остальные ученики сидели сами по себе. Мальчик больше не пришел — ни на следующий урок, ни на следующий день. Ханнес еще долго его ждал, возвращался с занятий тревожным и грустным. "Не было твоего товарища?" — Фина не знала даже имени одноклассника. Ханнес только мотал головой.

Может, сейчас тот мальчик шагал в колонне? Телль успел заметить в ней нескольких ребят такого же возраста, как его сын. Хотя, столько времени прошло…

Но почему там не было маленьких детей? Не совсем малышей, а — лет пяти-восьми? Судя по росту, даже с высокими капюшонами плащей, шедшие ребята, если и младше Ханнеса, то ненамного.

"Где остальные?" — Теллю хотелось броситься за колонной, но та уже скрылась из вида.

Разбитый отчаянием и мрачными мыслями, он повернул домой. Про детей Телль решил не рассказывать жене.

Он полагал, что Фина к тому времени вернулась с работы, однако свет в окнах квартиры не горел. Постояв немного во дворе, Телль отправился навстречу жене. Фину он увидел за остановкой, жена собиралась переходить дорогу.

— Я думала, ты давно пришел, — улыбнувшись мужу глазами, она взяла его за руку.

— Что там одному делать, в этих стенах? — подавленно ответил Телль.

***

Объявленная чистка рядов от геев, предателей и других нежелательных элементов коснулась сына пожилых соседей. После того, как фамилия сына оказалась в списках, его членство в партии было сразу приостановлено. Забрав ребенка, от него ушла к своим родителям жена, а самого его на работе отстранили от исполнения обязанностей.

Фина видела, как пожилая соседка переживает за сына. Женщина даже поехала к нему, но тот не открыл ей дверь.

— Партия разберется, он не виноват, это ошибка, — твердила соседка.

Стоявший рядом с ней муж кивал опущенной головой.

Фине хотелось сказать, что тут не ошибка, а результат банального поиска крайних, но она боялась такими словами ранить стариков.

— Вам сейчас важно не остаться без работы и не заболеть, — с заботою произнесла Фина.

На почтовом ящике квартиры стариков и на их двери мелом было написано слово "геи". Пожилой сосед молча вытер надписи, но следующим вечером они появились снова, только на двери кто-то вывел уже "предатили".

Фина пошла к коменданту, хотя Телль отговаривал ее от этого.

— А если бы так с моими родителями поступали? — пронзительно взглянула она на мужа.

От коменданта Фина вернулась ни с чем.

— Он видел надписи, но не знает, кто это.

— Что ж он их не стер, если видел? — недовольный безрезультатным походом жены, спросил Телль.

— Потому что не знает, кто написал, — для Фины это было очевидно.

Сборы подписей с требованием привлечь виновных к ответственности сменились в стране митингами. Простые трудовые коллективы, известные актеры, спортсмены, ученые, писатели призывали по Нацвещанию, со страниц газет объединиться вокруг Нацлидера в борьбе с притаившимися внутренними врагами и для противостояния внешним.

В митингах участвовали все организации, которые только есть в городе. Сперва, по обыкновению, на площадь Свободы согнали профсоюзы. За ними настала очередь педагогов, потом, в воскресенье, когда не работали поликлиники, а в больницах находились лишь дежурные врачи, — медиков. После поддерживать Нацлидера и протестовать против врагов шли работники торговли, науки, искусства, пищепрома. Избежать похода на митинг Телль не смог. Отметившись на месте у мастера за свое участие, он попытался незаметно покинуть площадь, но был возвращен дежурившими повсюду вокруг нее нацполами.

Телль ненавидел себя за малодушие. Хоть никаких плакатов он не держал, не кричал с толпой "под суд", даже невольная причастность к травле не сделавших ему ничего плохого людей была противна. Придя домой, Телль сердито и виновато молчал.

— Зато всего раз сходил, — утешила его Фина. — Состоял бы в профсоюзе — еще и как член профсоюза там побывал бы.

Завтра на площадь Свободы предстояло ехать самой Фине. Из-за этого смену им на предприятии сократили на два часа. Но, чтобы выполнить дневной план, Фине пришлось задержаться. Когда она вышла из проходной, заказные автобусы уже увезли всех с работы на митинг.

Фине ничего не оставалось, как отправиться домой. Конечно, она могла бы добраться до площади пешком или подъехать несколько остановок на общественном транспорте, но, в лучшем случае, успела бы к середине этого митинга. А туда ей не хотелось вообще. Фина знала, что у нее спросят, почему она не поехала со всеми. "Доделывала план", — таким будет ее объяснение.

На почтовом ящике пожилых супругов опять вывели: "геи". Достав платок, Фина стерла надпись, смахнула следы мела. Привычно взбираясь по лестнице, она перед своим этажом услышала, как кто-то быстро зашел в квартиру, щелкнув замком. Фину это насторожило. Увидев на двери стариков написанное "пред", она все поняла.

Фина поднялась на пол-этажа выше и притаилась. Вскоре тихо повернулся замок, на полу хрустнула плитка, а о дерматиновую обивку двери зашуршал мел.

Бесшумно спустившись, Фина остановилась на нижней ступеньке лестницы, чтобы не наступить на плитку. Мужчина в рабочем костюме и кепке заканчивал надпись на двери пожилых соседей.

— Так геи или предатели? — неожиданно даже для себя произнесла Фина.

Мужчина застыл. Рука его опустилась. Он медленно повернулся на голос.

— Ага, — Фина узнала отца мальчика Антона.

Ни слова не говоря, тот равнодушно смотрел на нее, выжидая, что будет дальше.

— Кто бы говорил про предательство, — кивнула Фина на надпись.

Сосед молчал, не отводя взгляда.

— Сам сотрешь? — спросила Фина и, не дожидаясь ответа, добавила: — Лучше сам.

Говорить ему "вы" она не могла.