— Нет тут ничего лучше, — признался Телль, не поднимая глаз от клеток клеенки на столе.

— О, папа пришел!

В дверях кухни стоял заспанный Ханнес. Телль улыбнулся сыну. Ханнес спросил отца, почему тот грустный.

— С работы, — пожал плечами Телль.

Ханнес обратил внимание на мать, которая до сих пор не повернулась к нему, а сидела, спрятав голову в плечи. Телль взглянул на Фину. Губы у нее поджались, глаза бегали в ожидании нагоняя.

— Ты зачем встала? — легонько постучал пальцем по спине матери Ханнес. — Тебе лежать надо.

Подмигнув мужу, Фина сделала виноватое лицо и поднялась, оперевшись о стол. Сын помог ей дойти до кровати, а затем вернулся в кухню к Теллю.

— Не слушается, — развел руками Ханнес и сел рядом с отцом ужинать.

***

На работе Фины, куда Телль отнес справку из больницы, сперва настороженно отнеслись к ее травме. Ведь в столовую Фина ходила редко, а тут все случилось как раз именно там, вдобавок — после отказа в отпуске. Однако убедившись, что вины Фины тут нет, произошедшее посчитали несчастным случаем, не связанным с производством.

Просыпалась Фина в эти дни поздно и нехотя. Во сне было все по-другому — родители рядом, сыновья, незнакомые места, другие люди. А, самое главное, если там что-то случалось нехорошее, Фина понимала — это всего лишь сон.

Открыв глаза, она подолгу лежала, глядя, как солнечный свет заливает потолок и стену комнаты. Телль, уходя, приоткрывал штору, чтобы Фина не просыпалась в полумраке. Он старался по утрам все делать тихо, боясь разбудить жену. Телль даже обмотал тряпкой сбоку каркас кровати, чтобы о него не скрежетала сетка, когда он вставал.

Поначалу Фине было дико от того, что не надо подниматься до рассвета, спешить на работу и, оставив там все силы, возвращаться к сыну с мужем. Получалось: на тех, кто ее ждет, кто ей дорог, кто нужен ей, в день выходило каких-то три или четыре часа, а остальное забирала работа. Так она забирала годы Фины, ее жизнь.

Разве для этого она выходила замуж за Телля, рожала детей? Смотря на жизнь не в потоке дня, а со стороны, как остановившийся пешеход разглядывает проезжающие мимо машины, Фина понимала, что все устроено не так, все неправильно. Знания, опыт, накопленные веками, в итоге стали важнее самого человека. Не они служат человеку, а человек им. Для созданных заводов, магазинов, инспекций жизнь работников стала топливом, питающим их деятельность. Человек вынужденно отдает им время, здоровье, силы, которые, если бы имел возможность, посвящал бы дорогим людям и своему любимому делу.

Потом, когда у человека почти уже нет сил, здоровья, а времени осталось мало, его отправляют, а по сути — выбрасывают на "заслуженный отдых". На смену же состарившемуся поколению приходят другие — молодые, здоровые, сильные. Их со школы начинают готовить, чтобы они затем сами себя принесли в жертву, сознательно шагнув во взрослый мир после училища, института, а, иной раз — прямо с ученической скамьи. И конца этому пожиранию жизней не будет.

Жизнь, одна-единственная жизнь — она на самом деле важнее и дороже всего, что придумал человек. Можно построить дом, собрать машину, можно написать картину, сшить платье, но человека так сделать нельзя. Получится лишь бездушая кукла.

И человека одного другим заменить невозможно, разные они. Фина знала это по сыновьям. Никто из них не был для нее заменой своему умершему брату.

Поправлялась Фина медленно. То ли сказались ее скитания в тот день по поликлиникам и больницам, то ли усталость, — отек со ступни не сходил. Место ожога покрылось коркой, а еще оно жутко чесалось.

Ханнес в эти дни старался все время быть полезным матери. Он готовил еду, обрабатывал ногу — так, как говорила ему Фина, делал перевязку. Мазь от ожога закончилась быстро, и Ханнес сам пошел в аптеку за новым тюбиком. Пока сына не было, Фина, волнуясь, ждала его у окна. Успокоилась она только, когда Ханнес показался на их улице.

Днем, пока Ханнес читал в своей комнате, Фина закончила портрет отца. Папа у нее, наконец, получился таким, каким она его запомнила — и нос, и глаза, и даже борода рыжая с сединой, завивающаяся назад, к шее.

Поставив рисунок к спинке кровати, Фина отодвинулась, посмотрела на него, потом отошла к двери и взглянула на свою работу оттуда.

— Ну вот, — с облегчением произнесла она.

Фина взяла портрет и на здоровой ноге поскакала в комнату сына.

***

В один из дней Фина проснулась, почувствовав, что на нее смотрят. Она приоткрыла глаза — конечно, это был Ханнес. Руки его обнимали кружку с чаем для матери. Фина улыбнулась сыну.

— Здравствуй, родной! Ты меня ждешь?

— Да. Я хотел узнать… — Ханнес в сомнении опустил голову, но потом решительно взглянул на мать. — Сколько у меня еще времени?

Фину обожгло внутри. Она знала, что Ханнес когда-нибудь об этом спросит. Фина приподнялась на кровати и вытерла рукой сон с лица.

— Время есть, — словно вспомнив, сказала она. — Не день и не два.

— Мне важно точно знать — сколько? — просил ответа сын.

— Я хочу спасти тебя… — пыталась оправдаться Фина, но Ханнес, закрыв глаза, покачал головой.

— Мама. Сколько? — четко и уверенно потребовал ответа он.

Фина оттолкнулась от кровати. Она встала прежде, чем Ханнес подал ей руку. Достав из шкафа предписание, Фина протянула его сыну.

Ханнес читал предписание медленно. Губы его шевелились, глаза иногда возвращались к прочитанному, останавливались. Потом он свернул документ и положил на кровать.

— Понятно, — произнес тихо Ханнес, глядя перед собой.

Фине было больно дышать, больно думать, больно двигаться, но больнее всего — смотреть на сына. От горя, отчаяния и бессилия хотелось сгореть.

— Мама, — теплая ладонь сына гладила ей руку. — Мама, не плачь.

Фина не могла сказать сыну, что она чувствует. Только подкатившая к горлу вина вырвалась наружу.

— Прости нас, сынок.

Ханнес обнял ладони матери своими ладонями.

— Не говори так. Вы самые лучшие родители на свете. Самые честные, самые любящие.

— Ты меня успокаиваешь, — улыбнулась Фина и провела рукой по волосам сына.

— Нет, — твердо произнес Ханнес. — Я думаю: вы должны знать это.

— Спасибо, — с сердцем сказала Фина.

Ханнес полностью отодвинул штору. Фина зажмурилась от наполнившего комнату солнца. Поднявшись на цыпочки, сын открыл форточку и втянул носом воздух. Потом он переставил стул на другую от кровати сторону, чтобы солнце не мешало ему видеть слов матери.

— Я много думал, после того, как вы мне сказали… — Ханнес поправил себя: — Как отец сказал… Я и так не очень хотел расти — слишком у взрослых все неправильно. Не у вас, моих родителей, а — вообще.

Повернувшись к окну, он посмотрел на синее, без единого облачка, небо.

— Мне просто хочется увидеть самому — я много читал, как люди летали, но не знаю, каково это… И море еще, — глаза Ханнеса зажглись мечтой.

— А что тебе приготовить вкусного? — Фина не знала, как отдать сыну всю свою любовь, нежность, заботу.

— Блинчики, — не задумываясь, ответил Ханнес, — с творогом.

— А еще?

— Подумать надо. Ты только ничего не делай, пока не поправишься.

— Договорились.

Ханнес переставил стул, чтобы тот не мешал матери.

— Вот больше всего мне хочется, чтобы у вас с папой все было хорошо, — руки его, задержавшись на спинке стула, чуть приподняли его. — Больше всего-всего.

"Без тебя?" — едва не вырвалось у Фины. Но она сдержалась, поняв, что эти слова могут болью отозваться в ее сыне.

***

Вечером Фина рассказала Теллю про свой разговор с Ханнесом.

— Чтобы поехать на море, нужны деньги, — думая, где их взять, произнесла Фина.

— У нас должно хватить, — посчитав про себя, ответил Телль.

Фина лишь покосилась на мужа и вернулась к своим размышлениям.

— Да нет, тут билеты в оба конца, еще там на что-то жить… Получится много.

— Должно хватить, — уверенно сказал Телль и, немного смущаясь, добавил: — Я тут собирал…