Лола продолжает стоять, застыв на месте, и смотрит на него. Тогда он понимает, что она больше никогда не увидит его прежним. С этих пор и до конца жизни он всегда будет парнем, которого изнасиловали, который стал жертвой.

— О, Мэтти, нет…

Видеть слезы в ее глазах подобно удару в живот. Он замечает ее жалость. Чувствует ее боль за него. И от этого ощущает себя таким грязным, таким пристыженным, что хочет содрать с себя собственную кожу. Хочет убежать, но заперт в ловушке. Отступая назад, он ударяется пяткой о нижнюю ступеньку, ноги резко подкашиваются, и по перилам сползает вниз, заглушая рыдания сжатым кулаком.

— Мэтти… — Вся в слезах она осторожно приближается к нему. Опускается перед ним на колени, пытается взять его за руку.

Но он отстраняется.

— Не надо!

Тогда она тянется к его щеке.

Он снова отворачивается.

— Пожалуйста, не надо! — Он плачет еще сильнее, закрывая рот обеими руками, чтобы снова не заговорить.

— Мэтти… Господи… скажи мне… скажи, что делать.

Но он не может ей ответить и просто молча рыдает.

— Позволь мне дотронуться до тебя. Можно? Я просто хочу тебя обнять…

Он пытается оградиться вскинутым локтем.

— Пожалуйста! — Слезы струятся по ее щекам. Она накрывает ладонью его руку, нежно сжимает его пальцы. — Позволь мне обнять тебя. Ты справишься, я обещаю! Я сделаю все. Только скажи мне…

На него вдруг наваливается усталость. Он позволяет Лоле отвести руку, устроиться рядом с ним, обвить его руками за шею и крепко обнять. Он чувствует, как распадается, разваливается на мелкие кусочки, и лишь сила ее объятья способна не дать ему окончательно упасть.

Как только ему удается взять себя в руки, он предпринимает попытку уйти под предлогом, что дома его к обеду ждут родители, а еще он не хочет, чтобы Джерри вернулся и увидел его в таком состоянии. В действительности же дело в том, что потрясение Лолы угасло настолько, что она начинает задавать вопросы. Она хочет, чтобы он обратился в полицию, хочет знать, разглядел ли он лицо человека, сможет ли его описать или опознать среди подозреваемых. Она спрашивает, не считает ли он, что этот парень из числа соперников, зрителей, безумных фанатов или сталкеров.

Но он уже и так сказал слишком много.

— Я не могу сейчас об этом говорить. Мне нужно идти, — говорит он, со злостью растирая лицо рукавом и решительным шагом направляясь к входной двери. Облегчение, которое он ожидал испытать, все ей рассказав, так и не наступило. Не нужно было этого делать. Но разве у него был выбор?

Она задерживает его в коридоре.

— Но, Мэтти, ты уже и так слишком долго ждал. Мы должны обратиться в полицию…

— Ты меня не слушаешь! — отмахивается он от нее. — Я же сказал, что не пойду в полицию — ни сейчас, ни потом! Прошло слишком много времени, и я ни за что не стану проходить через допросы, дачу показаний, медицинские осмотры и… — Он хватает ртом воздух. — Ты можешь себе представить, что значит описывать каждую секунду, каждую деталь случившегося перед судом, полным незнакомцев? Описывать то, что произошло? Как он… он… — На мгновение Матео крепко зажмуривает глаза.

— Хорошо, Мэтти, хорошо, дорогой. Но, может, они могли бы допросить тебя без свидетелей и записать твои показания для судебного дела. Я слышала, так делают для несовершеннолетних…

— К тому времени, как дело дойдет до суда, я больше не буду несовершеннолетним! А этот псих может попытаться перевести все стрелки на меня! Скажет, что я сам согласился и все такое. Или что я все выдумал, потому что разозлился на него за… за что-то… ну, не знаю, что угодно!

— Но никто не поверит, что ты добровольно пошел на секс с каким-то незнакомцем в лесу!

— А что, если он не был незнакомцем? То есть… то есть, он может утверждать, что не был незнакомцем. — Грудь пронзает боль, словно его ударили ножом. Он выходит из себя, ему нужно привести свои мысли в порядок. — Конечно же, он был незнакомцем! Но… но…

— Ш-ш-ш, ш-ш-ш. — Лола гладит его по лицу. — Дорогой, зачем ему вообще притворяться, что он тебя знает? Какой в этом смысл?

— Он может все выставить так, будто я пошел на это добровольно! И ты вообще представляешь, что будет, если все всплывет наружу? Для прессы это настоящая сенсация! Я стану знаменит, благодаря… этой истории, а не своим прыжкам в воду. И никогда не смогу к ним вернуться. На каждом интервью пресса станет задавать вопросы. Мои поклонники, мои болельщики — весь мир прыжков будет знать!

— Хорошо. Ш-ш-ш. Хорошо… — Лола нежно водит пальцами по его лицу. — Но, дорогой, ты же расскажешь своим родителям, да?

— Нет! — отчаянно вскрикивает он. — Они заставят меня пойти в полицию!

— Но, Мэтти, тебе нужна поддержка, нужна какая-то помощь. Произошедшее с тобой оставило глубокую травму! Ты не можешь все держать в тайне и делать вид, будто ничего не случилось!

— Могу. — Огромным усилием воли он надевает на себя маску спокойствия. — Я уже это делаю несколько недель. Сначала было трудно, но теперь все в порядке. До тех пор пока ты остаешься в моей жизни и понимаешь, почему… почему сейчас для меня некоторые вещи трудно…

— Но, Мэтти…

— Нет! Послушай, Лола, если… если ты по-прежнему любишь меня, если хочешь мне помочь, то должна пообещать, что никому не расскажешь!

Ее нижняя губа начинает трястись.

— Конечно, я люблю тебя.

Из его глаз проливаются слезы облегчения.

— Значит, ты обещаешь?

— Хорошо.

— Ты никогда никому не расскажешь? — настаивает он. — Даже своему отцу или Иззи?

— Обещаю. Никому. Мэтти… — Она снова тянется к его лицу, но он уворачивается от ее руки, боясь того, что может сказать или сделать.

— Мне правда нужно идти. — На мгновение он прижимает подушечки пальцев к векам, делает глубокий вдох и открывает входную дверь. — Поговорим позже, ладно? Мне… мне очень жаль, Лола!

Она качает головой и сглатывает, в ее глазах блестят слезы. Он сжимает ее руку и быстро ныряет в дверь навстречу безжалостному полуденному солнцу, пока вид ее убитого горем лица не расстроил его окончательно.

Уже дома, оказавшись в безопасности своей спальни, он запирает дверь, задергивает шторы и, не раздеваясь, залезает в кровать, плотно закутываясь в одеяло. Несмотря на теплый ветерок, задувающий сквозь тюлевые занавески, его колотит сильная дрожь. Теперь Лола знает. Через сколько она поймет, что не хочет заниматься сексом с жертвой изнасилования, не говоря уже о том, чтобы иметь с ним отношения? Через сколько она начнет представлять себе нападение? Через сколько ее жалость превратится в отвращение… Он зарывается лицом в подушку, молчаливые слезы влагой пропитывают ткань. Он старается успокоить себя мыслью о том, что теперь она, по крайней мере, понимает, почему тогда он оттолкнул ее; осознает, что с ней это никак не связано; теперь у нее есть объяснение его странному поведению за последние несколько недель, — но все это слабое утешение. Лола на этом не остановится. Со временем она станет задавать еще больше вопросов, требовать больше подробностей, просить ответы, которые он никогда не сможет дать. В голове проносятся образы, звуки и запахи, кружась, извиваясь, смешиваясь, как вспыхивающие картинки во время поездки на американских горках. Его дико тошнит, он заставляет себя дышать медленно, думать спокойно, остановить вихрь воспоминаний и выкинуть их из головы. Никто не узнает, напоминает он себе. Лоле можно доверять. Ему больше не придется в этом признаваться.

Следующие сорок восемь часов он прячется в своей постели: спит урывками, ему снятся кошмары, после которых он просыпается в холодном поту, тяжело дыша и дрожа. Он выключает мобильник и говорит Консуэле, что у него болит голова всякий раз, когда она зовет его есть или сообщает о звонках Лолы и Хьюго. Он даже не отвечает на встревоженный голос Лоика, доносящийся из-за двери и интересующийся все ли с ним в порядке. К счастью, в начале недели родители при делах… Но вечером в понедельник его будит резкий и отрывистый стук в дверь, в котором он тут же узнает маму.