— Лола, все разваливается. Если… если после этого ты больше никогда не захочешь меня видеть, то все нормально. Ну, не нормально. Господи, нет, не нормально, но… но я пойму. Обещаю, я оставлю тебя в покое. Но я хочу убедиться, что ты не ранена и… и хочу рассказать тебе. Лола! Должен рассказать. Я обязан это сделать и… и если в ближайшее время я ни с кем не поделюсь, то действительно сойду с ума! Мне нужна… думаю, мне нужна помощь. Лола, пожалуйста! — его голос надламывается: у него больше нет слов, больше нет времени. Она уже решила бросить его. Теперь всю оставшуюся жизнь он проведет без нее, пытаясь найти причину жить дальше. Он закрывает глаза и совершенно без сил прижимается лбом к арке; мягкая ткань футболки прилипает к спине. Внезапно дверь распахивается, и он, споткнувшись, чуть ли не падает в коридор.

— Господи! — Она ловит его рукой.

У него перед глазами пляшут алые пятна. Он чувствует прохладное прикосновение руки Лолы и пытается удержать это ощущение. Ему вдруг кажется, что позади нее стоит еще один человек, и его кожу начинает покалывать от страха. Он старается встать прямо, усмирить взбунтовавшееся сердце, но страх настолько реальный, что он буквально ощущает его вкус.

Он захлопывает за собой дверь, не давая яркому свету проникать внутрь, и приваливается к стене узкого коридора.

— Так что ты хотел мне рассказать? — спрашивает Лола, держа между ними непривычную дистанцию. Руками она обнимает себя за талию, будто защищается от холодного ветра, ощущаемого только ею. Она выглядит такой слабой и бледной, на измученном лице тускло поблескивают огромные покрасневшие глаза, под ними пролегли фиолетовые круги; рукава ее синего кардигана натянуты на руки.

— Лола, я сделал тебе больно? Я… я имею в виду, физически.

Она не отвечает. Вместо этого слегка отворачивает голову, и он видит в ее глазах глубокую печаль.

— Я думала, ты хочешь что-то мне рассказать, — спустя минуту говорит она, отступая назад и обхватывая себя еще сильнее.

Между ними пролегла ужасная пустота, и он, боясь реакции Лолы, не осмеливается ее преодолеть. Они сейчас словно два человека на противоположных берегах реки глядят друг на друга, а посреди них бушуют воды.

— Д-да, — запинаясь, произносит он. — Но сначала мне нужно осмотреть твою руку, убедиться, что я не ранил тебя.

Она отшатывается и отступает еще дальше, будто бы боится его прикосновения.

— Как видишь, со мной все в порядке, — холодно отвечает она. — Ничего не сломано.

— Но… но твоя рука. Плечо. Ты ударилась им о стену. Оно… оно болит?

Какое-то мгновение она медлит, а потом закусывает нижнюю губу в попытке, как ему кажется, сдержать слезы.

Его голос прорезается сам по себе:

— Черт побери, Лола, пожалуйста… дай мне посмотреть!

Он инстинктивно протягивает к ней руку, но она тут же отшатывается от него.

— Там всего лишь синяк, — тихо говорит она.

— Можно… можно мне взглянуть?

— Нет.

— Ты… ты должна мне поверить, — говорит он, закрывая ладонями рот, в его приглушенном голосе слышится отчаяние. — Я не хотел причинять тебе боль. Меньше всего на свете мне бы этого хотелось.

— Послушай, давай ты уже расскажешь мне, почему отшвырнул меня к стене, и уйдешь, — говорит Лола, на глазах у нее блестят слезы. — Потому что мне действительно нужно побыть одной.

— Ладно, — в отчаянии произносит он. — Ладно. За этим я сюда и пришел. Я… я… — Он заполняет легкие воздухом и медленно их опустошает, проводит ладонью по влажному лицу, взъерошивает пальцами волосы. Внезапно в его коленях возникает слабость. — Можно… можно мы присядем?

Она молча разворачивается и ведет его в небольшую гостиную. На диване растянулся Роки, поэтому Матео устраивается на ковре, откинувшись спиной на подлокотник и подтянув к себе колени. Лола забирается в кресло у окна.

В комнате повисает тяжелое молчание. Не столько чтобы избежать выжидательный взгляд Лолы, сколько собраться с мыслями, Матео прижимает ладони к лицу, надавливая подушечками пальцев на веки; перед глазами моментально вспыхивают ярко-красные звездочки. Ты должен ей рассказать, напоминает он себе. Ты все равно ее потеряешь, но если хочешь воспользоваться малейшим шансом ее вернуть, то у тебя нет иного выбора, как рассказать. И это должно произойти сейчас. Прямо сейчас. В эту самую минуту. Потому что Джерри может вернуться в любой момент. И если ты просидишь молча еще секунду, она решит, что ты обманом заставил ее пустить тебя внутрь и потребует, чтобы ты ушел. А она уже зла. Зла, расстроена, сбита с толку и… Давай уже! Говори, ради Бога!

— Мэтти, если ты не…

— Сейчас, сейчас! — Он почти срывается на крик и видит, как она пугается. — Просто я… Черт, надо было обдумать, как об этом сказать, прежде чем приходить сюда…

— Чтобы история выглядела более убедительной, ты это имеешь в виду?

— Нет! Чтобы знать, какими словами можно это описать… это чертово, отвратительное… — Горло сжимает боль, вынуждая его замолчать, и он в отчаянии хватается за свое лицо. Тебе нужно успокоиться. Нужно рассказать ей. С каждой секундой она ускользает от тебя. Как та девушка в ванне. Она уже тебе не верит, а ты еще даже не начал. Еще минута — и ты потеряешь ее навсегда!

— Мэтти, я не могу сейчас с этим разбираться. Пожалуйста, уходи.

Он с трудом отводит руки от лица. Его пальцы влажные.

— Лола, пожалуйста… позволь мне рассказать…

— Тогда говори!

— Я пытаюсь! Только пообещай, что не возненавидишь меня!

Она встает и осторожно приближается к нему.

— Ты мне изменил.

— Да… Нет! — Измена — он вдруг не сразу осознает значение этого слова. — О Боже…

— Господи, — она морщится, как от удара. Отворачивает лицо и закрывает глаза. — Убирайся.

— Я тебе не изменял! — Он вскакивает на ноги и хватает ее за плечи, слыша, как она охает. — Я не изменял, не изменял, не изменял! По крайней мере, я этого не хотел! — Он прижимает ко рту кулак, пытаясь остановить рыдания.

— Отпусти меня, Мэтти! Отпусти меня сейчас же! — кричит она.

— Нет! Ты должна это услышать… должна знать, должна понять!

— Отпусти меня!

— Послушай!

— Я не хочу слушать! — Она хватает его за руки и пытается отпихнуть.

— Ты должна!

— Нет! Отвали от меня, Мэтти, или я закричу, клянусь!

— На меня напали!

— Что?

Он трясет ее за плечи.

— На меня напали, понятно? Меня принудили… меня принудили… меня принудили… черт!

Она перестает сопротивляться и смотрит на него, внезапно притихнув.

— Принудили к чему?

Тяжело дыша, он приказывает себе посмотреть ей в глаза, сердце колотится, капельки пота стекают по лицу.

— Принудили… ох, черт побери, Лола… принудили к сексу…

Она со злостью отшатывается.

— О, так тебя принудили изменить мне? — теперь ее голос звучит насмешливо, в нем сквозит сарказм. — На тебя набросилась какая-то девчонка?

— Это была не девчонка. Это… это был парень. Намного больше. И гораздо тяжелее. Я сопротивлялся изо всех сил, но он… Лола, прости. Он меня избил, угрожал убить — у него был нож, и я ему поверил. Я испугался, так испугался. Я больше не мог сопротивляться, поэтому… поэтому позволил ему! — Из его глаз струятся слезы. Из груди вырывается сдавленное рыдание.

Повисает ужасная тишина. Он отпускает плечи Лолы, и та потрясенная чуть не падает назад.

— Тебя… — Она с трудом договаривает предложение: — Тебя изнасиловали?

Затаив дыхание, он кивает, молчаливые слезы, горячие и тяжелые, текут по его щекам, сползают с подбородка и капают на воротник футболки.

— Когда? — выдыхает Лола.

— На… на Национальном Чемпионате в Брайтоне. В н-ночь после победы. Я возвращался в отель и… и этот парень попросил помощи. Так что я пошел за ним!

Он видит, как меняется ее лицо: сначала потрясение, потом ужас, после смесь страха и отчаяния.

— Мэтти! О, нет… Боже…

Он прислоняется к стене, но чувствует небольшое облегчение. Теперь, когда он произнес эти слова, когда его тайна раскрыта, он понимает, что никогда не оправится, никогда не сотрет это признание. Так же, как не смог полностью выкинуть события той ночи из самых глубинных уголков своего сознания. Они всегда были там, скрывались в тени, но он не мог их раскрыть или слишком боялся это сделать, пока не произошел тот несчастный случай во время прыжка, заставивший его вернуться назад и столкнуться с правдой той ночи… ночи, когда он повел себя как настоящий трус, позволив случиться немыслимому, потом вернулся домой, напился и в ярости разнес комнату — в ярости на себя за то, что разрешил этому произойти.