Он берет ее за плечи, ее ладони в его волосах сжимаются в кулаки. Теперь их поцелуи дикие, яростные, бесконтрольные. От приложенных усилий у него болят губы и язык. Он прижимается зубами к нижней губе Лолы, впивается в шею, пока ее руки гладят и тянут его за плечи, скользя вниз по спине. Он остро ощущает, как их смешанное дыхание разрывает окружающий воздух. Падая спиной на подушки, он пытается уложить ее сверху на себя, но она сопротивляется, и его вдруг охватывает паника.

— Лола, почему? Это нечестно…

— У нас нет презервативов, — поморщившись, шепчет она.

Он хватает с пола куртку. Сует руки в карманы. Достает кошелек и копается в нем.

— Та-дам!

Теперь уже голые, они снова падают на кровать, их тела вжимаются друг в друга. Они целуются жестко, неистово — их никто не остановит, нет страха, что помешают, никакого ограничения времени. Но они не пытаются растянуть удовольствие, напротив ситуация приобретает новый элемент волнения и торопливости. Между поцелуями он нежно дышит в ее шею, по всему его телу пульсацией проносится болезненное желание. Он целует ее лицо, уши, шею. Ему хочется касаться каждой ее части, чувствовать каждый сантиметр. Он хочет дышать ею. Желает ее до физической боли. Войдя в нее, он выгибается вперед, втягивает воздух, напрягается и смотрит на ее лицо, будто видит его впервые. С его губ слетает тихий вздох, и он закрывает глаза.

Ему приходится сдерживаться изо всех сил, он весь дрожит. Прошла почти неделя с тех пор, как они в последний раз занимались сексом — он знает, что долго не продержится.

— Помедленнее… помедленнее! — хрипло умоляет он, с трудом шепча каждое слово.

— Ш-ш-ш, хорошо! — Раскрасневшаяся и совершенная, Лола смотрит ему в глаза, тяжело дыша под ним.

Он зарывается лицом в ее шею. Натянутый, словно провод, он резко вздыхает и снова задерживает дыхание. Глаза закрываются, руки сжимают и царапают хлопковые жесткие простыни. Сердце гулко стучит в груди, воздух рывками вырывается из легких, и он старается не забывать о дыхании. Внутри него, как наэлектризованное тепло — почти боль — нарастает дрожь, все мышцы подрагивают. Тело накрывает удовольствие, и ему кажется, что от его силы он сейчас взорвется. Все его существо охвачено электрическим током, по нему пробегает дрожь, отчего он дергается вперед и хватает ртом воздух.

— Я сейчас кончу, — торопливо шепчет он ей.

Выгибая спину, Лола смотрит на него и тихонько вскрикивает. Он чувствует, насколько сильно напряжено его тело, он вот-вот взорвется. Снова и снова вздрагивает, его сносит на полной скорости сладостное безумие. Не в состоянии вздохнуть, он открывает рот, горло перехватывает. Он зажмуривает глаза, сжимает кулаки, Лола крепко держит его, пока судороги не ослабевают, безумие медленно и постепенно уходит.

Тяжело дыша, он скатывается набок и опускает голову на подушку. Лола гладит его по голове, отчего он вздрагивает. Пот струится сзади по шее, вдоль позвоночника. Его окутывает тепло, даже жар, сердце по-прежнему ударяется о ребра, по венам растекается искрящееся покалывание. Сделав глубокий вдох, он поднимает голову и целует Лолу, потом кладет голову ей на грудь. Его тело временами подрагивает, когда она обхватывает его руками. Пот между ними теплый и липкий; Матео цепляется за нее, как за мачту яхты в штормовом море, их тела дышат в молчаливом единении.

Он бы не смог вернуться домой вовремя, если бы Лоле не хватило ума поставить будильник на четыре утра. Он поспешно одевается и целует ее, пока та, теплая и раскрасневшаяся ото сна, почти не просыпаясь, кутается в одеяло. Матео прибегает домой с первыми лучами солнца, прокрадывается сзади во все еще спящий дом, переодевается в плавки и спортивный костюм, но уже слышит, как отец начинает греметь ложкой. Он обнаруживает его сидящим в костюме на своем обычном месте, за кухонным столом, он пьет кофе, густой и черный как смола, из своей большой кружки. Отец как обычно протягивает ему банан и энергетический батончик, когда Матео входит с перекинутой через плечо спортивной сумкой.

Всякий раз, когда отцу можно прийти на работу позже, он подвозит сына на тренировку. А если рано утром не запланировано встреч, то даже может остаться на целых два часа. Хотя обычно ему приходится срываться на работу еще до окончания тренировки, и Матео вынужден ловить автобус прямо до школы. К несчастью, сегодня отцу не нужно быть в офисе до полудня, и он намерен высидеть все занятие — о чем он сразу сообщил сыну при встрече.

Они покидают дремлющий дом в привычном молчании и влезают на переднее сиденье отцовского «БМВ». Под шинами хрустит гравий, когда они едут по дорожке. Матео отворачивает лицо и смотрит в окно в надежде, что отец не заметит фиолетовые круги под его глазами. Несмотря на мучительно короткую ночь, он чувствует восторг от того, что провел это время с Лолой.

Люди полагают: раз он так долго занимается прыжками в воду — почти половину своей жизни, — то уже наверняка привык к ним, считает их легкими и переборол все свои страхи. Но на самом деле, прыгун никогда не победит все свои страхи окончательно. Он научился справляться с ними в возрасте тринадцати лет — тогда отец привел его к спортивному психологу, потому что он отказывался выполнять прыжок спиной. Бросаться назад и падать с десяти метров, не видя, куда летишь — о таком было слишком страшно даже подумать. Когда ему прочитал лекцию сначала Перес, а потом отец, Матео разрыдался в самом начале трамплина и отказывался сдвинуться с места. С тех пор он научился скорее контролировать свой страх, нежели перебарывать его, но тот всегда присутствует, и с каждым шагом вверх по бесконечным железным перекладинам лестницы его сердце бьется все чаще. А еще люди думают, что участвующий в соревнованиях прыгун — особенно самый лучший на десятиметровой вышке — не может бояться высоты. Но на деле прыжки в воду очень много говорят тебе о высоте: разница между заваленным прыжком с пяти метров и десяти огромна. Плохой вход в воду с десятиметровой вышки подобен автомобильной аварии — в лучшем случае у тебя перехватит дыхание, в худшем ты потеряешь сознание. Матео знает прыгунов, которые разбивали лица о воду при входе под неправильным углом и которые умирали. Когда прыгаешь, вращаешься и скручиваешься в воздухе со скоростью пятьдесят пять километров в час, лучше все делать правильно, иначе ошибка может стать фатальной.

Однако первоклассный прыжок — особенно тот, что высоко оценивается на соревнованиях, — практически неописуемый опыт. Прилив чистого адреналина, когда ты входишь в идеальную гладь; нарастающая эйфория, когда под водой до тебя долетает приглушенный звук аплодисментов со стадиона; внезапный всплеск необузданной энергии, когда ты выныриваешь на поверхность и ищешь глазами табло, где отображается счет; и рев толпы, когда огромные мерцающие цифры выводят тебя в лидеры — опережая твоих товарищей по команде, опережая всегда идеальных китайцев, опережая весь мир. Матео живет ради этих мгновений, с ними он расцветает — они помогают ему двигаться дальше: сквозь однообразные тренировки, часы в бассейне, часы в гимнастическом зале, часы в тренажерном зале. На горизонте всегда маячит новое соревнование, еще одно соревнование, которое необходимо выиграть…

Ошибка, конечно, болезненна — чертовски болезненна. Отвлекшись на огни, вспышки камер, развевающиеся баннеры и флаги, крики группы поддержки, ты тут же можешь лишиться концентрации, на долю секунды потеряться в воздухе, не вовремя оттолкнуться, не рассчитать оборот, неправильно войти в воду. И ты это знаешь, чувствуешь костями и мышцами в тот миг, когда ударяешься о воду. И будь то обычный прыжок или самый сложный в твоем наборе прыжков, которые ты тренировал каждый день на протяжении нескольких месяцев, тебе все равно больно. Это гораздо хуже болезненного приземления. Тебе будто вонзают кол в сердце. И ты нагибаешься в сторону, вытряхивая воду из ушей, стараясь игнорировать сочувствующие аплодисменты, пытаясь не терять самообладания, когда глядишь на табло и видишь, как твое имя в рейтинге спускается вниз. Но вот тут возникает злость — злость на самого себя, на вселенную. И то, как ты используешь эту злость, по словам его тренера и психолога, возникает разница между чемпионом и аутсайдером. Если ты сможешь направить эту злость, чувство несправедливости, на свои оставшиеся прыжки, то сумеешь снова отвоевать эти очки, иногда даже полностью вырваться вперед и побороться за победу в соревновании. Ты думаешь: «Я им покажу — покажу, на что способен, покажу, что не проиграю, меня нельзя победить, этот проигрыш — ничто». После этого возвращаешься на десятиметровую вышку и выполняешь идеальный прыжок. И знаешь, о чем думают твои соперники: «Черт, этого парня нельзя победить».