На следующий день Матео просыпается поздно. Лоика в его постели уже нет — наверняка позвали завтракать, — так что оставшуюся часть утра он проводит, скрываясь в своей комнате и пытаясь связаться с Лолой. Звонит ей на мобильный, отсылает сообщения, пишет на почту, но все безрезультатно. Даже находясь дома и за его пределами, она никогда не расстается со своим телефоном, поэтому должна знать, что он пытается ей дозвониться. Он оставляет несколько голосовых сообщений, в которых умоляет перезвонить ему. Дело не в том, что Лола охладела, отказывается разговаривать или обрывает все связи, нет. Просто для них двоих это пока что неизведанная территория. Но больше всего его пугает мысль, что он ранил ее чувства, и теперь это не исправить, что образовавшуюся между ними пропасть нельзя преодолеть, соединить, и она может положить конец их отношениям навсегда… Однако нельзя думать об этом, иначе он сойдет с ума. Он переживает, что она могла поговорить с кем-нибудь о произошедшем: с Изабель, Хьюго или, не дай Бог, с Джерри, — и новость о его поступке могла распространиться и безусловно быть расценена как преднамеренный акт насилия. Но больше всего он беспокоится, что мог серьезно ее ранить. Даже если это и был всего лишь рефлекс, он все равно толкнул ее слишком сильно, и она ударилась о стену.

Он мысленно возвращается к прошлой ночи — все начиналось так замечательно. Сначала они дурачились, смеялись и веселились, а потом уже оказались в ее спальне, страстно целуясь. Все его тело жаждало ее — они не были вместе так долго, — однако внезапно ощущение того, что к нему прикасаются, стало ужасающим и омерзительным. Он закрыл глаза, и она тут же превратилась в другого человека — того, кто хотел причинить ему вред, кто наслаждался его болью. Тот, кому он когда-то доверял, вдруг обратился монстром… Но Лола не имела об этом понятия: вот в одно мгновение парень побуждает ее к сексу, а в другое отталкивает, причем столь жестоко — швыряет о чертову стену! Конечно же, она не верит, что он собирался ее отталкивать! Конечно же, она не верит, что он сделал это специально! Но откуда ему знать?

Шагая по комнате с телефоном в руке, он ощущает все большее отчаяние, а утро постепенно проходит. Ему хочется пробраться к ее дому, увидеть ее лично, чтобы рассказать всю правду: поведать то, что произошло, сознаться во всем в надежде, что она его поймет. Но тогда ему придется встретиться с Джерри, а Матео уверен: Лола уже все ему рассказала. Джерри будет задавать вопросы, он всегда чувствует, когда его дочь расстроена. Но что еще хуже, у Матео стойкое ощущение, что ему не удастся покинуть свой дом без допроса, какой бы предлог он ни нашел. В кои-то веки его родители собрались за завтраком… он слышит их голоса через открытые балконные окна.

Стоит ясный погожий денек — так отличающийся от выражения его лица, — с ярко-голубого неба светит солнце. Дует теплый ветерок, развевающий белые сетчатые занавески. Доносящийся с террасы звон стеклянной посуды сообщает о том, что завтрак в самом разгаре. Гнусавый голос Консуэлы резко контрастирует с напыщенными разглагольствованиями отца о кризисе еврозоны, в то время как его мать перекрикивает их обоих, распаляясь на французском об отсутствии у Лоика аппетита и отдавая экономке приказы на безупречном испанском. В этой болтовне не слышно только Лоика, и Матео переживает, что события вчерашней ночи могли напугать его до такой степени, что он в конце концов расскажет родителям о кошмарах, несмотря на данное ему обещание. Увидев своего брата, старше его почти на десять лет, свернувшимся на полу и рыдающим как ребенок, он мог испытать потрясение. От этого воспоминания Матео краснеет. С другой стороны, все это время Лоик знал о страданиях Матео гораздо больше, чем эти трое вместе взятых… и несмотря на укол вины, это знание все же приносит ему облегчение: есть, по крайней мере, один человек, который знает, которому небезразлично, который имеет представление, хоть и небольшое, о его муках.

— Chéri, дорогой, иди сюда и садись с нами. Позавтракай, — мама успевает заметить его раньше, чем он доходит до двери.

— Да все нормально. Я не голоден. Хочу прогуляться, подышать свежим воздухом.

— Ты можешь подышать им в саду.

Она выдвигает стул и кончиком пальца с безупречным маникюром указывает Консуэле на кофейник. Матео слишком устал и не в состоянии с ней спорить, поэтому покидает прохладную кухню и выходит к ним на террасу, залитый солнцем настил согревает голые стопы. Его любимые джинсы, с тех пор как он их надевал в последний раз, растянулись, и сейчас без ремня сползают на бедра, сверху их закрывает выцветшая серая футболка. Несмотря на огромный раскрытый зонт от солнца, проникающий свет сильно режет ему глаза, и он морщится. Он и так истощен, еще и яркие солнечные лучи его добивают. Размешивая сахар в черном кофе, он откидывается на спинку стула и наблюдает за разворачивающейся перед ним знакомой картиной завтрака. Все настолько… ужасно предсказуемо. Непонятно, почему его это расстраивает, но все же это так — практически до состояния трагедии. Днем снова будет невероятно жарко: с безоблачного голубого неба палит солнце; вдали, как ни в чем ни бывало, заливается черный дрозд. Лоик сидит в одних пижамных штанах, его голая грудь кажется такой хрупкой, взъерошенные после сна волосы спадают на глаза неряшливой шевелюрой цвета соломы. Он выглядит сонным и скучающим, его взгляд безучастно следит за тем, как Консуэла намазывает круассан джемом — ему не хочется его есть, но он смиренно ждет, ссутулив узкие плечи. Отец в одежде для гольфа поглощен чтением «Файнэншл таймс» и время от времени безуспешно пытается прихлопнуть огромную муху, норовящую залезть к нему в тарелку. Мама же переоделась для спортивного зала, но умудряется в леггинсах и безразмерной футболке, сползающей с одного загорелого плеча, выглядеть элегантно, ее волосы стянуты сзади в тугой хвост. В одиннадцать часов отец и мать рассядутся по своим автомобилям и уедут каждый в свой спортивный центр, Консуэла поведет Лоика на занятие по теннису, потом на детскую площадку или в парк, а вечером родители отправятся на одну из коктейльных вечеринок или званый обед. На следующий день все повторится: его семья и дальше будет проводить свой досуг и развлекаться отдельно, прежде чем собраться за воскресным ужином и отметить окончание еще одной бессмысленной недели.

— Ты выглядишь усталым, chéri, — прорезается мамин голос сквозь тонкую паутину клацающих столовых приборов, шелеста газеты и жужжания мухи. — Плохо спал?

— Со мной все нормально, — решительно заявляет он, встречаясь с ней взглядом.

— Но ты же ужасно бледный, и под глазами у тебя огромные синяки. Митчелл, ты не замечаешь, что наш сын бледный?

Отец опускает газету и впивается в Матео хмурым взглядом.

— Слишком много отдыхает. А его тело к этому не привыкло, Перес должен потренировать его хотя бы в зале. — Он раздраженно отмахивается от мухи. — Когда врач сказал, ты сможешь снова нырять?

— После того как снимут швы и в зависимости от результатов ЭЭГ.

— И когда это будет?

— Через две недели.

Отец раздосадованно вздыхает.

— Перес же не говорил, что до тех пор ты должен полностью прекратить тренировки, да?

— Да мне все равно.

Он видит, как у отца округляются глаза.

— О чем ты говоришь?

Матео делает глубокий вдох и встает на ноги, собираясь быстрой уйти.

— Я больше не хочу видеть Переса никогда! — заявляет он, вылезая из-за стола. А потом вдруг произносит слова, на которые, как ему кажется, он никогда бы не решился: — Пап, я бросаю прыжки.

— Лола, впусти меня. Пожалуйста, я хочу с тобой поговорить. Мне нужно с тобой поговорить. Это очень важно, ты не представляешь как!

Покинув дом, он решил прогуляться и посмотреть, отсутствует ли до сих пор фургон Джерри на подъездной дорожке — к счастью, его так и нет, — но по-прежнему неясно, когда он вернется. Последние пять минут Матео колотил в дверь и уже услышал изнутри голос Лолы, решительно сообщивший, что она не в настроении разговаривать и чтобы он проваливал. Он приваливается к деревянной двери, повиснув на дверном молотке, и прижимается лицом к щели между дверью и дверным косяком. Он понимает: раз ответ Лолы звучит рядом, то она, скорее всего, недалеко и сидит на лестнице.