Замечательный поэт, бард и учёный-океанолог Александр Городницкий в далёком прошлом написал такие стихи про свои школьные годы, а мне кажется, что он написал их про мои:

Для меня мучением когда-то

Физкультура школьная была.

Я кидал недалеко гранату,

Прыгать не умел через козла.

Я боялся, постоянно труся,

В зале физкультурном нежилец,

Шведской стенки, параллельных брусьев,

К потолку подвешенных колец.

Это после, полюбив дорогу,

Обогнул я Землю раза три,

Прыгал с Кулюмбинского порога

С пьяными бичами на пари,

Штурмовал обрывы на Памире,

Жил среди дрейфующего льда.

Но опять, как дважды два – четыре,

Помню эти школьные года,

Где не в силах побороть боязни

Ног моих предательских и рук,

Подвергался я гражданской казни,

Всеми презираемый вокруг.

И в пустой укрывшись раздевалке,

В щели между шкафом и стеной,

Всхлипывал, беспомощный и жалкий,

Проигравший бой очередной.

В общем, всё своё детство я чувствовал себя этаким «гадким утёнком». И, чтобы дополнить картину школьных лет, придётся дорисовать к ней ещё пару мазков из тех годов. В то время в первый день каждого нового учебного года классный руководитель заносил сведения о каждом ученике в последнюю страницу классного журнала. Сведения эти, по сути своей, заменяли паспорт и включали следующую информацию: дату, место рождения, национальность и адрес проживания. Но поскольку мы были детьми, то, совершенно естественно, туда же заносилась информация и о родителях – имя, должность и адрес места их работы. Всё было бы ничего, если бы учителя догадались собирать всю эту информацию в письменном виде. Но нет, они почему—то всегда делали это вслух – каждый ученик должен был встать и громогласно доложить это при всём классе. Как же это было по-советски – все и всё должны знать друг о друге, даже если ты этого очень не хочешь.

Вот тогда я, краснея и бледнея, называл местом моего рождения город Быхов, о существовании которого, наверное, никто и не подозревал, но мне казалось, что само его название отдаёт чем-то еврейским, что, как я позже понял, было вполне оправдано, поскольку он и принадлежал к бывшей черте еврейской оседлости. Но для меня в то время произносить публично этот город моего рождения было унизительным. В моём классе всегда было какое-то количество еврейских детей, но, насколько я помню, все они, в отличие от меня, были рождены в славном городе Ленинграде. В моих глазах все они были как бы «настоящими» ленинградцами, а я чувствовал себя ущербным даже и в этом, казалось бы, совершенно неважном вопросе. Конечно, если бы у меня в то время не было других, более существенных, комплексов неполноценности, то и этот не сыграл бы такой роли. Самое интересное, что ни брат Аркадий, ни сестра Нэля, этим «недостатком» не обладали, поскольку были рождены в Ленинграде, а мне не повезло, т. к. я ожидался к появлению на свет божий в середине лета.

Здесь уместно перепрыгнуть лет на 25 вперёд в мою уже американскую жизнь, где учились мои дети. В американской школе школьники, конечно, могут догадываться об успеваемости своих товарищей по классу, но не знают оценки друг друга, они никогда не озвучиваются вслух. Это же касается и информации о родителях. Нечто подобное происходит и на родительских собраниях: все учителя сидят за отдельными столами в большом спортивном зале, а родители по очереди подсаживаются к ним и узнают об успехах или неудачах своих детей один на один.

Вторая классная неловкость, которую я в эти моменты испытывал, была связана с родителями. Слава богу, что моя мама нигде не работала, иначе пришлось бы громогласно произносить её имя, Фира Абрамовна, что, конечно, меня очень смущало. В этом смысле с моим отцом, Борисом Григорьевичем, было значительно проще, но с его местом работы было куда как сложнее – сказать вслух, что он приёмщик утиля – я никак не мог. На самом деле этот факт ни для кого в школе не был секретом, т. к. его ларёк находился в одной трамвайной остановке от нашей школы, рядом с Дерябкиным рынком. На входной двери этого ларька 24 часа в сутки висела доска с Ф. И. О. приёмщика и его часами работы (напомню, что у моего отца и у меня одна и та же фамилия). Тем не менее произнести вслух эту унизительную информацию язык у меня не поворачивался. И если с местом своего рождения я ничего не мог придумать взамен, то место работы отца я стал называть ГлавВторСырьё, вообще не указывая его должность. Про себя я благодарил нашего классного руководителя в 9–10 классах, Марию Михайловну Куприянову, которая ограничивалась этой информацией и не пыталась узнать у меня должность отца в этой мудрёной конторе. Уверен, что она понимала моё смущение и не настаивала. Так было в школе.

Ну а что же всё это время происходило на семейном уровне? Здесь на мой детский взгляд, пожалуй, было даже хуже, чем в школе. Я понимаю, что это звучит кощунственно, но я дал обещание писать в этой книге правду, одну только правду и ничего кроме неё. Дело в том, что в нормальной семье любой ребёнок ожидает поддержки, если не от всех членов семьи, то, по крайней мере, от родителей. А вот с этим у меня всегда были проблемы. Заметьте – проблемы были у меня с родителями, но вовсе не у них со мной. Известно, что в семьях с несколькими детьми, как правило, больше всех любви достаётся самым младшим. В нашей семье всё как раз было наоборот. Этому факту есть несколько объяснений: 1) родители наши были малограмотны, книжек не читали совсем и потому им негде было получить информацию о том, как воспитывать детей; 2) трудная материальная жизнь, труднее, чем у большинства окружающих – ведь у нас работал один отец на пять человек; 3) стеснённые жилищные условия, комната 28 кв. м в коммуналке на тех же пять человек – а это скорее, как у всех в то время.

Выше я уже упоминал, что мы, трое детей в нашей семье, учились в трёх разных последовательных классах, т. е. когда Аркадий учился в 5-м классе, то Нэля в 4-м, а я в 3-м. Для Аркадия, как старшего, был куплен маленький письменный стол, который с большим трудом впихнули между единственным шкафом и окном. Стол имел три ящика, которые Аркадий сразу заполнил своими школьными принадлежностями. Когда я поднял свой голос и стал просить, чтобы мне выделили один ящик для моих школьных принадлежностей, от родителей последовал такой ответ:

– Он старший, он учится в 5-м классе, там учиться очень трудно и ему нужно много места для учебников, не то, что в твоём 3-м.

Когда через два года я опять поднял этот вопрос, ответ был тем же, только номера классов поменялись:

– Он старший, он учится в 7-м классе, там учиться очень трудно и ему нужно много места для учебников, не то, что в твоём 5-м.

И так было на протяжении всех школьных лет. Тоже касалось и выполнения домашних заданий за письменным столом – я имел право сидеть за ним только, когда Аркадия не было дома. Так что, мне почти всегда приходилось делать свои уроки за обеденным столом в центре комнаты. Таких несправедливостей по отношению ко мне было много, перечислять их здесь не имеет смысла. А однажды, когда он был не то в 8-м, не то в 9-м классе, Аркадий окончательно поставил обоих родителей «по струнке». Он и прежде неоднократно грозил им, что убежит из дома, если родители собирались сделать что-то не так, как он того хотел. И вот однажды этот день наступил – он действительно убежал из дома на ночь глядя. Мама «убивалась» не столько из-за самого факта его поступка, сколько из осознания того, что соседи слышали ругань в нашей комнате и грохот захлопнувшей двери квартиры за ним. А ведь это произошло в 12-м часу ночи! Она всё причитала: