Делать нечего, и я начинаю лезть эту стенку вверх во второй раз за сегодняшний день. Когда я долез почти до самого верха (а лезть пришлось без страховки – верёвка ведь не двигается), проблема выяснилась довольно просто: несмотря на то, что при спуске я разъединял верёвки скользящим карабином, они обе застряли между двумя острыми выступами скалы. Отведя их в сторону от этих выступов, я снова спустился к Мише и теперь мы без проблем продёрнули её. Но к этому моменту наступила полная темнота. Мы достаём налобные фонарики, укрепляем их на каски и начинаем движение к палатке. Весь оставшийся путь мы недоумевали, почему нам никто не светит из палатки в качестве ориентира, чтобы мы не сбились с пути в кромешной тьме. Ответ на этот вопрос мы получили только, когда дошли до самой палатки – там все сидели на рюкзаках и спали безмятежным сном – усталость взяла своё. От такого открытия мы с Мишей лишь обменялись взглядами, которые многое говорили и без слов: а что было бы с нами, если бы мы заблудились, что совсем нетрудно в ночной темноте и отсутствии луны? Хорошо, что этот день закончился без серьёзных происшествий, не считая, конечно, пробитой головы Гутмана. Правда, вина его самого в этом очевидна.

Теперь читателю должно быть понятно, что этот день в моей памяти остался как триумф моей альпинистской карьеры. Обычно после любого дня восхождения мне всегда есть в чём-то себя упрекнуть (не лучшим образом или не так быстро пролез такой-то участок, неправильно выбрал путь, через чур быстро шёл на другом участке и «загнал» себя и других и т. д.). Но этот день прошёл для меня лично просто безукоризненно, за исключением, конечно, последнего дюльфера, где я обязан был предусмотреть возможную проблему с верёвкой. Хорошо уже то, что не кто-нибудь, а я сам её благополучно исправил, однако, минут тридцать такого драгоценного светлого времени было потеряно, что легко могло создать нам серьёзную проблему.

Эпизод 7

Я не собираюсь здесь описывать первый скандал, который произошёл между двумя нашими начальниками – бывшим, Толей Носовым, и настоящим, Сашей Карасёвым, который имел место на следующий день, 30 июля, когда мы благополучно спустились в лагерь № 6 на высоте 6,400 метров. Надеюсь, что читатель уже ознакомился с этим эпизодом из рекомендованных мною источников. Отмечу только, что нам с Мишей и на этот раз сильно повезло: как только разговор на высоких тонах между Толей и Сашей закончился, Саша приказывает мне и Мише пристегнуть заболевшего Игоря Карпова в середину нашей связки, предварительно разгрузив его рюкзак, и, как можно быстрее, спускаться с ним в базовый лагерь. На веб сайте наших вспомогателей совершенно ошибочно указано, что Карпова сопровождает по приказу Носова связка Володи Мясникова – Алика Гутмана.

Более радостного приказа в тот момент быть просто не могло – теперь уже стало абсолютно ясно, что этой короткой ссорой скандал не ограничится, а продолжение его неизбежно. Может быть, я не прав, но тогда я расценил Сашино решение так, что он доверяет больного Игоря на попечение самой сильной связке. Наша связка, состоящая теперь из трёх человек, быстро собирается и уходит в направлении снежной пещеры. В ней мы ночуем, а утром, 31 июля, меняем валенки на оставленные там ботинки и, не задерживаясь, почти бежим вниз (насколько это возможно на стене и на такой высоте). Надо отметить, что Карпов сначала шатался из стороны в сторону, напоминая пьяного, но потом шёл всё ровнее и увереннее. А где-то после 5,500 метров ему и вовсе не требовалась наша помощь – он уже самостоятельно спускался по верёвке дюльфером. Это известное всем альпинистам поведение больного на высоте: с потерей каждой сотни метров к нему, как правило, возвращаются жизненные силы. Я же шёл и меня не оставляла радостная мысль, что судьба так милостиво обошлась сегодня со мной – увела от неминуемого скандала (да ещё на высоте!), а, как выяснилось позже, и от куда более серьёзных проблем. Хотя, как знать: моё присутствие наверху могло положительно повлиять на дальнейший ход событий.

1) Не могу не поделиться удовольствием, которое мы имели по ночам во время пребывания в базовом лагере. Я уже упоминал, что там у нас всё время стояла на треноге 60-кратная подзорная труба, которая до выхода команды на маршрут была предназначена для наблюдения за состоянием маршрута (снежных лавин и камнепадов), а после выхода – за передвижением команды по маршруту восхождения. Но первые три недели, т. е. до начала трагедийных событий, эта труба служила также и средством развлечения – в ясные лунные ночи, глядя в неё, мы наблюдали Луну. Для нас это зрелище было сродни космонавтам, созерцающим планету Земля с её околоземной орбиты. Мы правда ясно видели на поверхности Луны кратеры и глубокие линии, напоминающие реки, из которых ушла вода. К сожалению, разрешающей способности трубы не хватило, чтобы мы могли рассмотреть следы пребывания на ней Нила Армстронга и Базза Олдрина, которые гуляли там годом раньше, 21 июля 1969 года.

2) Читатель, возможно, уже догадался, что мужчины в таких экспедициях, как правило, не бреются в течение всего периода экспедиции, т. к. несмотря на все меры предосторожности, лицо всё равно сильно обгорает и брить его в таком состоянии довольно больно, да и было бы неправильно оголять его перед такой сильной солнечной радиацией. Таким образом, за месяц вырастает вполне приличная борода, которая в условиях базового лагеря не очень мешает. Но вот во время восхождения на морозе и сильном ветре, которые почти всегда присутствуют на такой высоте, пар изо рта конденсируется на бороде и превращается в ледовую корку, которая трётся об обожжённое лицо и постоянно доставляет очень неприятные ощущения. В современном мире уже давно появились специальные маски для лыжников и альпинистов-высотников, но в то время таковых не существовало и потому описываемые здесь ощущения лишь добавляли «прелести» к таким восхождениям.

3) Я совершенно не запомнил, как и сколько времени потребовалось нашей тройке спуститься из пещеры в базовый лагерь. Да это и понятно: хорошо запоминаются трудные или опасные события, а если всё прошло гладко, «без сучка и без задоринки», – что же там запоминать? Зато хорошо запомнил, что в базовом лагере к моменту нашего прихода уже было тревожное настроение: накануне Митя и остальные обитатели лагеря видели в 60-кратную подзорную трубу как кто-то кого-то тащил на своих плечах от лагеря № 6 к пещере в лагере № 5. Тем не менее, Митя при нашем с Мишей появлении не переставал говорить, обращаясь к нам:

– Вы, парни, хоть понимаете какие вы супермены (его слова я привожу здесь дословно)? Вы же взошли не куда-нибудь, а на вершину самого Хана!

Несмотря на то, что сам Митя был далеко неординарным человеком, взойти на Хан было его многолетней мечтой, которую ему так и не удалось осуществить. Я же с трудом понимал о чём он говорит – очень хотелось пить, есть и спать, и больше ничего. Когда пришло время отойти к такому желанному сну в условиях базового лагеря, выяснилось, что все мои вещи в рюкзаке, включая спальник, абсолютно мокрые. Пришлось проситься к Эпштейну в спальник, чтобы хоть как-то согреться и уснуть. На следующее утро мы с Мишей устроили себе баню – нагрели ведро воды с помощью трёх примусов и полили друг на друга – блаженство непередаваемое.

4) 6 августа спасатели на самодельных носилках доставили Толю Носова, невольного виновника всех наших проблем, в базовый лагерь. Сильно обгоревший и обросший, он был похож на 100-летнего старика и запомнился мне только тем, что уже на следующий день ковылял по лагерю, с трудом передвигая ноги и опираясь на два ледоруба, но при этом он постоянно произносил вслух одну и ту же фразу: «верните мне мою палатку». Сначала я не мог понять, о чём это он? Но вскоре мне объяснили, что тело Грифа, которое осталось на высоте 6,000 метров, завернули как раз в палатку, которая была Толиной собственностью. Вот только теперь мне стал понятен смысл Толиной фразы и тогда я понял, что он потерял не только телесное здоровье, но также и умственное. Вы только подумайте: там наверху лежит труп врача, который погиб, торопясь к нему на помощь, а у него в голове, кроме его палатки, никаких других мыслей нет! Выслушивать эту его белиберду было омерзительно, но и вступать в разговор с умственно больным человеком было бесполезно.