Но на первом курсе был и отрицательный момент, связанный тоже с кафедрой физкультуры. Когда выпало достаточно снега, всем студентам первого курса, независимо от выбранной ими специализации, надлежало пробежать на лыжах дистанцию в 5 км. Проводилось это мероприятие в ЦПКО имени Кирова и надо было уложиться в норматив ГТО (Готов к Труду и Обороне). По результатам этой лыжной гонки очень многие, в том числе и я, оказались не готовыми ни к труду, ни к обороне. Тем не менее, зачёт получили все, но осадок от такого фиаско у меня остался надолго.

С остальными предметами первого курса никаких проблем я не испытывал, а от математики даже получал громадное удовольствие. Дело в том, что лекции по математике читал нам очень серьёзный учёный-алгебраист, зав. кафедрой высшей математики, Владимир Абрамович Тартаковский. Надо сказать, что нам, всем студентам ЛИТМО, и до нас, и после нас, сильно повезло, что нашим профессором был учёный такого уровня. А благодарить нам следует знаменитый своей кровожадностью 1949 год, когда многих выдающихся учёных погнали со своих постов за их еврейскую национальность. Владимир Абрамович был тогда зав. кафедрой Высшей алгебры и теории исчисления ЛГУ (Ленинградского государственного университета), а по совместительству ещё и профессором ЛИТМО. В тот год, поскольку его полностью «освободили» от преподавательской деятельности в ЛГУ, он стал и оставался им до самой своей смерти в 1972 году зав. кафедрой высшей математики ЛИТМО. Кстати сказать, он также был одним из организаторов Ленинградского отделения математического института АН СССР им. В. А. Стеклова, а также и его первым директором (1940–1941).

И вот настала пора первой экзаменационной сессии. К моему великому удивлению, я очень даже хорошо сдал все экзамены. Немного развеселю читателя своим необычным пари, которое перед началом экзаменационной сессии я придумал и предложил своей сестре Нэле: за каждый экзамен, на котором я получу 5 баллов, я обязуюсь в тот же день принести ей пирожное, которое стоило тогда, если кто забыл, 22 копейки; если мой экзаменационный балл ниже 5-ти, она ничего не получает. Нэля не стала возражать против такого беспроигрышного пари – от неё ведь взамен ничего не требовалось. В результате мне пришлось раскошеливаться почти после каждого экзамена. В этом месте у читателя может возникнуть вопрос: а откуда у меня вдруг взялись деньги на пирожные для Нэли? А всё очень просто: я начал получать стипендию, которая на первом курсе была целых 29 рублей. Когда я первый раз с нескрываемой гордостью принёс маме эти деньги, то спросил её:

– Мама, а нельзя ли мне каждый месяц с моей стипендии оставлять 3 рубля на мои личные расходы?

При этом я имел в виду мои будущие походы в кино, театр, да может быть и с девочкой, если сильно подфартит; ну в общем чтобы ни в чём себе не отказывать. К моей радости, мама не стала возражать. Забегая вперёд, скажу, что на каждом следующем курсе стипендия увеличивалась на 3 рубля и я набрался наглости получить от мамы согласие на увеличение моего ежемесячного пособия на половину этой добавки, т. е. на втором курсе размер моего пособия для всевозможных развлечений был уже 4,5 рубля, на третьем 6 рублей, и т. д. Таким образом, моё личное материальное благосостояние с каждым годом стремительно росло. Теперь вам понятно, что я совсем не блефовал, когда предлагал Нэле вышеназванное пари – деньги у меня и правда стали водиться.

Как и всегда и везде я стремился найти друзей. И вот нашёл – один из них был Зорик Функ, которого ЛИТМО’вцы хорошо знают, а другой – Валера Бутман, которого они точно не знают, хотя он и учился с нами на первом кусе, но только в первом семестре. Дело в том, что, как говаривали в наше время, он в математике был «ни в зуб ногой» настолько, что никакая помощь ему не могла помочь. В результате его отчислили после первого семестра. У читателя должен возникнуть вопрос: а как же тогда он поступил в ЛИТМО? Ответ очень прост и более понятен сегодняшним российским студентам, чем нам в то время. Его отец был подпольным промышленником и миллионером, о чём Валера мне по секрету рассказал, и нет никакого сомнения, что Валера был принят в институт за взятку. Как видите, коррупция имела место и тогда, но тогда богатых людей было на два порядка меньше, а честных – на порядок больше. Кстати, сам Валера был вполне приятным парнем.

А теперь один эпизод, связанный с Функом, который врезался в мою память на всю жизнь. На Невском проспекте, напротив Казанского Собора, в то время было кафе-мороженое под народным названием «Лягушатник». Вот туда мы с ним и отправились отметить успешное завершение первой экзаменационной сессии. Следует напомнить, что это был январь, когда в Ленинграде в те годы стоял приличный мороз. Покончив с мороженым, мы вышли в коридор за нашими пальто. Сначала швейцар принёс моё пальто и пытался мне помочь его одеть, на что я, поблагодарив его, категорически отказался. Кстати, я не позволяю делать это со мной даже и сегодня, поскольку считаю, что, если я не способен без помощи одеть своё пальто – это значит, что дела мои так плохи, что «дальше ехать некуда». Сегодня это распространяется на все сферы моей жизни, учитывая, что вот уже 27 лет, как я живу один и надеюсь на такой же ещё срок впереди.

Однако вернёмся в кафе-мороженое, где после меня швейцар приносит пальто Зорьке и теперь уже ему предлагает помощь в надевании пальто. Зорик очень театрально поворачивается к нему спиной и позволяет ему надеть на себя пальто. Затем он поворачивается ко мне и спрашивает:

– У тебя есть рубль?

На что я отвечаю:

– Да, есть, но он последний.

Он нисколько не смутившись, говорит:

– Давай.

Я даю ему свой последний рубль, он его берёт и так галантно передаёт швейцару. Не подумайте, что он когда-нибудь вернул мне его. В самом деле, какая мелочь – рубль, стоит ли помнить о таких глупостях! Тем более, что этот рубль пошёл на самое благородное дело – чтобы мой друг почувствовал себя хотя бы на мгновение богатым и галантным одновременно. Как часто в то время мы могли доставить такое удовольствие другу?

Второй курс в 1957 году, как и первый, тоже начался с трудовой повинности, но на сей раз куда более серьёзной. Как только мы появились в родном институте 1 сентября, нам объявили, что через день мы отправляемся в Омскую область на целый месяц поднимать целину – один из первых полномасштабных проектов Н. С. Хрущёва. Впереди у него будет ещё много подобных проектов, но этот самый запомнившийся советскому народу. Туда нас отправили в таких же теплушках, в которых в 1941 году везли на фронтовой Запад советских солдат, а несколькими годами раньше – миллионы ни в чём не повинных людей на обширный советский Восток. Там были двухъярусные дощатые нары, на которых мы спали вповалку, укрывшись кто ватниками, кто бушлатами. Ехали мы до Омска дня три или четыре с остановками в крупных железнодорожных узлах, где нас один раз в день кормили в гигантских размерах столовых, предназначенных для солдат Советской армии.

Работали мы в совхозе имени Абая – кто-то на строительстве домов-мазанок, кто-то, как я, например, на сборе урожая копнителем. Копнитель – это человек, который стоит на высокой площадке громадного кузова в 27 м³, прицепленного к зерновому комбайну, куда после обмолота сбрасывается солома. Его задача с помощью вил равномерно загружать и уплотнять весь объём кузова. Когда набирается полный кузов, копнитель нажимает на педаль сброса, которая открывает заднюю стенку, и громадная копна соломы вываливается на землю, освобождая кузов для следующей загрузки. Грязнее этой работы я в своей жизни не встречал, даже и в Мордовском Исправительно-Трудовом лагере для иностранцев, о чём речь ещё впереди. А тогда самым неприятным было то, что после такой работы негде было умыться. На эту тему одна из наших самых скромных студенток, Алла Ведмеденко, даже сочинила такой стишок: