Когда моя группа достигла «Австрийских ночёвок», что в шести часах ходу от лагеря, мы встретили там группу, которая под руководством Артёма только что поднялась и спустилась как раз по нашему маршруту. Я спросил у Артёма: каково состояние всего маршрута на данный момент и нужны ли на нём кошки. Артём очень уверенно ответил: «нет, не нужны; оставьте их здесь под камушком». Тогда я сказал своим ребятам, чтобы они оставили свои кошки прямо здесь на ночёвке, но свои кошки всё-таки оставлять не стал – так, на всякий случай. На разборе восхождения, который проводил сам Митя в присутствии Артёма, как-то случайно выяснилось, что три пары кошек были оставлены на ночёвке. Конечно, формально это было нарушением правил техники безопасности в горах, о которых, безусловно, на разборах следует обращать серьёзное внимание всех участников сбора. Я оправдался тем, что «кого же мне следует слушать, если не Артёма – старшего тренера нашего же сбора?». На этом разбор закончился, всем было засчитано восхождение, а мне руководство. Мы разъехались по домам и, казалось, ничто не предвещало бури.
Но, месяц спустя уже в Ленинграде во Дворце Профсоюзов, где Митя отчитывался о результатах сбора, он, к удивлению всех присутствующих, зачитал список (который сразу получил название «чёрного списка») из восьми человек, которым закрывается путь ко всем последующим спортивным сборам. Это, в свою очередь, означало практически полную остановку в спортивном росте. Для меня это было бы полным крушением моих новых надежд. В то время я ещё не ходил на собрания ДСО «Труд», где, как правило, собирались уже серьёзные спортсмены, ко мнению которых прислушивались, а я себя к таковым отнести никак не мог. Когда через несколько дней до меня дошло это известие, я был вне себя от ярости и сразу же поехал в ДСО «Труд» узнать, за что мне выпала такая честь – попадание в «чёрный список»? Милейший С. М. Керш показал мне этот список, и я понял, что у каждого, кто в него попал, была своя индивидуальная провинность. Из восьми наказанных мне известны только трое. Похоже, что остальные пятеро действительно были отлучены от альпинизма за реальные провинности или же сами «завязали» с ним навсегда после этого инцидента. А известные мне трое – это всё тот же Боб Бененсон, Игорь Виноградский и я.
Что касается Бененсона, который уже давно проживает в Нью-Йорке, то я только что (на дворе август 2018 года) переговорил с ним по телефону и вот что он мне рассказал:
На базе а/л «Безенги» в городе Нальчик несколько парней с нашего сбора не то до его начала, не то после окончания, были замечены недостойным поведением. Начальство лагеря доложило об этом Мите как начальнику сбора. Вот всех их, в том числе и Боба, Митя включил в «чёрный список». Когда Боб попытался объяснить Мите, что в то время его там вообще не было, ответ Мити был ну очень интересным: «но, если бы ты там был, ты повёл бы себя также, как и они». Неправда ли – очень убедительная логика, особенно для доктора физ. – мат наук и профессора?
Что же касается Игоря Виноградского, то в один из моих многочисленных приездов в Питер уже в 2000-х годах, я спросил его, что он помнит об этом эпизоде. К моему удивлению, он сказал, что тоже был в этом списке, но за что попал туда, уже не помнит. Обсудив это с Игорем, мы тогда пришли к общему выводу, что да, Митя при всех его несомненных достоинствах, иногда становился в позу «фюрера», т. е. позволял себе наказывать людей, которые ему по каким-то причинам просто были не симпатичны. Справедливости ради следует заметить, что через четыре года после этого события, в 1969 году, Митя взял меня в экспедицию на пик Энгельса (6 к. т.), а также включил меня, как впрочем и Игоря Виноградского, в состав штурмовой группы для восхождения на Хан-Тенгри с Севера (тоже 6 к. т.) в рамках чемпионата СССР 1970 года. Об этих двух экспедициях, и особенно о второй имеется много публикаций, как печатных, так и электронных, но о них я расскажу в соответствии с хронологией чуть позже. Больше того, когда в 1987 году я первый раз вернулся из эмиграции в свой родной Ленинград, Саша Эпштейн передал мне Митину просьбу о встрече со мной «в любом удобном мне месте и в любое удобное мне время». Мы тогда действительно повидались с ним в Сашиной квартире к обоюдной радости.
Однако вернёмся в 1965 год. Конкретно мне вменялось в вину «оставление трёх пар кошек на «Австрийских ночёвках» во время восхождения на вершину Шхара по 4Б к.т., когда этого делать не следовало. С этого момента мысль о том, что фортуна опять от меня отвернулась, не покидала меня. Первым делом я позвонил Артёму Варжапетяну и попросил у него защиты – ведь это его совету старшего тренера нашего сбора я последовал. Ещё хорошо, что я тогда, несмотря на совет Артёма, решил оставить свои кошки при себе, так, на всякий случай. Если бы я этого не сделал, у Мити было бы больше оснований для ещё более серьёзного наказания. Артём в ответ промямлил что-то формальное и я понял, что он не будет ввязываться в это дело и защищать меня перед своим другом Митей. Тогда я начал лихорадочно перебирать в своей памяти всех, кто был на нашем сборе и кто, по моим понятиям, мог бы восстановить справедливость. Я не нашёл никого лучше, чем Коля Романенко. Интересно, что в то время меня с ним абсолютно ничего не связывало – он был старше меня, уже сильным мастером спорта и, несмотря на то что мы уже второй год подряд были на одном сборе, по уровню подготовки мы были с ним «в разных весовых категориях». Т. е. для меня он выглядел старшим товарищем, на которого я смотрел с восхищением, и не более того. Так почему же я выбрал для помощи Колю, а не кого-нибудь другого? Дело в том, что Коля всем своим поведением «излучал» доброжелательность, надёжность, уверенность и, в то же время, ярко выраженное отношение к справедливости. Недаром, Коля был членом комиссии ДСО «Труд» по этике. И надо сказать, что интуиция меня не подвела.
Я узнал номер его домашнего телефона и позвонил, прося о встрече. Коля, даже не спросив зачем он мне понадобился, пригласил меня к себе домой, где я ему и рассказал о своей проблеме. Коля внимательно меня выслушал и пообещал разобраться. Очень скоро я узнал, что моё имя было вычеркнуто из «чёрного списка», как несправедливо туда попавшее. Я уверен, что кроме Коли, никто другой не стал бы тратить на меня время. Вот так неожиданно возникшая проблема, можно сказать «на пустом месте», так же неожиданно и разрешилась. К сожалению, жизнь Коли трагически оборвалась 5 декабря 1973 г. в Кавголово во время лыжной тренировки при тридцатиградусном морозе вследствие переохлаждения в сочетании с сердечной недостаточностью. Вся их команда бегала там 20 км дистанцию. И несмотря на то, что произошло это не в горах, а почти в центре цивилизации (всего в 30 км от Ленинграда) его не удалось спасти. Здесь хочется ещё раз вспомнить пословицу, говорящую о том, что «хорошие люди долго не живут».
В результате Колиного вмешательства я опять без труда попал на такой же сбор в следующем, 1966 году. Этот сбор был не очень продуктивный из-за длительных спасательных работ на склоне вершины Джанги – Тау, где чехословацкая двойка была сорвана воздушной волной от ледового обвала, в результате которого один из них был убит, а второй сильно поломан. Эти спасательные работы запомнились мне ещё и тем, что во время их проведения разбился вертолёт, который прилетел, чтобы забрать труп и пострадавшего:
https://tinyurl.com/bde5etw8
В результате за этот сбор я сделал всего три восхождения, в том числе свою первую пятёрку – пик «Урал» (5А к. т.).
Вечерняя аспирантура в «Электроприборе», 1966–1967
В августе 1965 года под прямым воздействием постоянных технических дискуссий с другом Лёвой я принимаю решение поступать в аспирантуру «Электроприбора». В это время я всё ещё ощущаю какую-то неполноценность, оставшуюся со мной со времён детства и юности, хотя уже не в такой степени, как это было тогда. Теперь мне время от времени приходила в голову мысль, что аспирантура – это уже через чур, не для моего уровня знаний и способностей. Но сейчас я, наверное, сильно удивлю читателя, сообщив, что своё решение по поводу аспирантуры я принял в большой степени под влиянием своих успехов в альпинизме. Поверьте, я совсем ничего не сочиняю. В то время я мысленно часто анализировал влияние альпинизма на мою психику: когда я первый раз приехал в а/л «Баксан» и заработал значок «Альпинист СССР», мне казалось, что это может каждый; вот если бы я заработал 3-й разряд – это было бы что-то, но для меня это очень мало вероятно; когда на следующий год я-таки заработал 3-й разряд, теперь я также начал думать о 2-м разряде, как годом раньше думал о 3-м; и так продолжалось все эти годы. Теперь я уже реально приблизился к 1-му разряду. И вот вам результат психологического эффекта спорта вообще и альпинизма, в частности: если у меня получилось в спорте то, о чём я не мог даже мечтать, то почему то же самое не может произойти и в науке? Понятно, что и в науке надо будет много работать, но мне ведь не привыкать?