А в 1954 году, когда ввели совместное обучение мальчиков и девочек, одновременно ввели и школьную форму. Может показаться, что с тех пор в школе все дети одеты были одинаково. Но не тут-то было. Форма для мальчиков изготавливалась двух видов – одна из приличной шерстяной ткани более светлого цвета, другая – из хлопчатобумажной ткани с начёсом грязно-серого цвета. Более всего бросалась в глаза разница в брюках: из шерстяной ткани стрелки и спереди и сзади хорошо просматривались, придавая определённую элегантность одежде мальчика, а вот брюки из хлопчатобумажной ткани выглядели, как два круглых раструба, что, мягко говоря, не придавало элегантности их владельцу. Что в этих двух формах было одинакового, так это ремень с бляхой. Естественно, что цена этих двух форм разнилась в разы. Очевидно, что Министерство Образования, вводя эту форму, преследовало лишь одну цель – унифицировать школьников чтобы не бросалась в глаза принадлежность детей к разным сословиям (тогда это называлось прослойками), а, значит, и материальному достатку их семей. Цель эта, хотя и была благой, но вовсе не была достигнута, т. к. детям из обеспеченных семей покупали шерстяную форму, а из необеспеченных – дешёвую хлопчатобумажную. Последняя висела на фигуре мальчика, напоминая мешок. Думаю, излишне говорить, в какой форме мне пришлось посещать школу два её последних года. Много позже, а именно через 20 лет, под самый занавес моего советского прошлого, волею судьбы я оказался в Мордовском исправительно-трудовом лагере для иностранцев. Тогда мне пришлось носить арестантскую робу, правда совсем чёрного цвета, которая сидела на мне точно также, как когда-то школьная форма.
А вот ещё один эпизод из области нашего быта, датированный 1950 годом. Я тогда учился в 4-м классе, а моим соседом по парте был Витя Щербатов, отец которого был инспектором районного отдела образования, а мать учительницей начальных классов. Витя ходил в районный Дом пионеров, где играл на мандолине в составе оркестра русских народных инструментов. Он пригласил меня ходить туда вместе с ним. Я с радостью принял это приглашение. Мне всё там понравилось – и учитель, и ребята, а, главное, то, что я получил мандолину в личное пользование. Окрылённый, я явился домой с мандолиной. Там никто не обрадовался моей новой игрушке, что меня совсем не затронуло. Но меня поджидала неожиданная проблема, которую я никак не мог предусмотреть. Любому понятно: если хочешь научиться играть на музыкальном инструменте, надо много упражняться, и чем больше, тем лучше. Именно этим я и занялся всерьёз, как только пришёл домой. Но не тут-то было, я зря радовался своему новому увлечению. Я не успел поупражняться и 15 минут, как возник Аркадий, утверждая, что своими упражнениями я мешаю ему делать домашние уроки. Родительский приговор последовал незамедлительно – я должен прекратить этот шум. Немного подумав, я ухожу в туалет, надеясь, что там-то я никому мешать не буду. И опять оказался не прав: я совсем забыл, что мы живём в коммунальной квартире, в которой, кроме меня, проживает ещё девять человек и всем им он нужен не меньше, чем мне для игры на мандолине. Уверен, что читатель уже догадался о финале этой истории. Да-да, вы правы: через неделю, когда я понял, что без домашних тренировок на фоне остальных ребят я выгляжу белой вороной, мне пришлось вернуть так полюбившуюся мне мандолину. С тех пор у меня особая слабость к русским народным инструментам. В новое время, т. е. в последние 30 лет, когда я бываю в Питере (а было это более 60 раз), я никогда не пропускаю концерты русских народных инструментов, отдавая им предпочтение даже перед симфоническими оркестрами и струнными квартетами. Похоже, та моя «музыкальная» неделя оставила свой весьма положительный след в моей душе. Я даже поделюсь с читателем своей сегодняшней мечтой: когда закончу писать эту книгу, собираюсь брать уроки игры на пианино. Понимаю, что в моём возрасте это звучит абсурдно, но я ведь хочу научиться играть только для себя и только в своём доме чтобы никто мою «игру» не мог слышать. Просто очень хочется проигрывать мелодии своими руками и своей головой.
Теперь мне хочется немного отвлечь читателя от грустного и развлечь его двумя смешными эпизодами того времени, оба связаны со мной. В конце 40-х годов досуг моих родителей был чрезвычайно ограничен. Одним таким увлечением отца была игра в карты на даче, а в зимнее время его дачная кампания попеременно собиралась у кого-нибудь из игроков дома. В какую именно игру они играли я не помню, но могу с уверенностью сказать, что это не были ни покер, ни преферанс. И вот однажды они играют в нашем доме. Мама по этому случаю спекла мой любимый бисквит и в перерыве подала с ним чай дорогим гостям. Выждав некоторое время, она спрашивает гостей:
– Ну как вам бисквит?
Один из гостей, кстати сказать, преподаватель истории КПСС в одном из вузов Ленинграда, отвечает ей:
– Не важнецкий.
На что я, сидящий в углу комнаты и уже облизываясь, глядя на этот бисквит, произношу возможно громче:
– Не важнецкий, не важнецкий, а уплетаете.
Всеобщий хохот заглушил мои слова. Мне тогда было лет 8 и в тот раз за такую дерзость со взрослым и уважаемым гостем мне даже выговора не последовало.
Другой смешной эпизод произошёл в 4-м классе, когда я по пению принёс в дневнике не то тройку, не то даже двойку. Когда дома меня стали расспрашивать как же это могло случиться, ответ мой был по-детски прост:
– Потому что я не певик.
Кстати, у нас в школе был хор, в котором участвовало много хороших ребят, им я тоже завидовал, но понимал, что проситься туда с моим музыкальным слухом было бы чересчур большой наглостью, а результат всё равно был бы, как всегда.
В 1952 году, когда я перешёл в 7-й класс, в нашей семье случилась большая неприятность – Нэлю оставили на второй год в том же 7-м классе из-за проблем с математикой, моим любимым предметом, по которому, кроме пятёрок я никогда других оценок не получал все школьные годы, как, впрочем, и позже, в институте. К моему удивлению, родители приняли это сообщение довольно спокойно и уж точно без паники. Наверное, они были заранее предупреждены Нэлиным учителем математики о таком повороте событий и ко времени, когда это случилось, они уже свыклись с этим неприятным событием – ведь мама регулярно ходила на все наши родительские собрания. Не знаю, был ли посвящён Аркадий в это трагическое событие, но для меня это было как гром среди ясного неба. Очевидно, что меня за малостью лет решили не посвящать в это неприятное событие раньше времени. В связи с этим обстоятельством у меня появилась новая обязанность в семье – весь следующий год заниматься с Нэлей математикой, чтобы она, хотя бы на этот раз, закончила 7-й класс. Эту повинность я послушно исполнял без всяких возражений.
Затем наступает самый знаменитый послевоенный год, 1953-й. 5 марта умирает Сталин, вся школа выстраивается на торжественную линейку, учителя искренне рыдают, а школьники только хмурятся, не очень понимая, что всё это означает. Прихожу домой, а там никто не рыдает, но и не радуется, как будто ничего и не произошло.
В этом году Нэля, наконец, не без трудностей, но всё-таки заканчивает 7-й класс и у родителей новая проблема: куда её направить чтобы она получила хоть какую-нибудь специальность. И опять, в который раз, на выручку приходит тётя Аня. К этому времени она начальник литейного цеха телефонного завода «Красная Заря». Она знает всех руководителей завода, а при заводе имеется 4-годичный техникум, который готовит молодые кадры для своего завода, а также и для телевизионного завода им. Козицкого. Так, с помощью тёти Аниной протекции, Нэля легко становится студенткой. Через 4 года она заканчивает техникум и получает свою единственную работу в жизни на заводе имени Козицкого, т. е. работает там техником до самой пенсии.
В том же году я ведь тоже закончил 7-й класс, в то время как брат – 9-й. Что касается Аркадия, то с ним всё ясно: он через год, по окончании 10 классов, будет поступать в Энергетический техникум, где для выпускников средней школы организован ускоренный 2-годичный курс обучения. Всем понятно, что об институте (университете на современном языке) и речи быть не может, т. к. он, мягко говоря, не усердствует и не «блестит» в учёбе. Этот вариант даже не обсуждается. И вот, в начале июля, когда мы уже живём на даче, кажется, на Всеволожской, теперь уже надо мной «прогремел гром среди ясного неба». Оказывается, родители вот уже две недели, как обсуждают мою дальнейшую судьбу, поскольку судьба Аркадия и Нэли уже определена – их обоих ждут техникумы. По договорённости с отцом, мама озвучивает мне их решение: они хотят, чтобы я в этом же году тоже поступил в техникум, какой не важно, по моему усмотрению. Намёками она дала мне понять, что сама она не рада этому решению, но должна ему подчиниться, поскольку так хочет отец, ведь это он – единственный добытчик в семье, а работа у него тяжёлая и он просто физически очень устал и не может дождаться, когда можно будет «сбавить обороты». Тогда по их раскладке, через четыре года все трое уйдут с их иждивения, и они смогут немного отдохнуть и пожить для себя.
