Но плоть стрыги есть она наотрез отказалась. Тем вечером был ещё пойман крупный кабан, на которого она и рассчитывала, но её мать велела отпустить несчастное животное, мол, если убьют этого кабана, то погибнет целая стайка маленьких кабанят, и будет очень мало кабанов в будущие годы в этом лесу. Пришлось её послушать, возражать женщине-друиду, пока она гостила у них, никто не дерзил.

С матерью девочка простилась без слёз и истерик, довольно прохладно, когда та, наконец, решила оставить табор, а дочку передать цыганам на воспитание. Синеглазка была на ту сильно в обиде по ряду причин. И что она выкрала её из замка, заставив уехать, и что бросает на попечение незнакомцев, и что не помогает в освоении ремёсел — и шитью, и охоте, и готовке её здесь учили разные люди, но не родная мать.

Та по итогу пообещала вернуться, погладила девочку по волосам и, наклонившись, чмокнула в щёку. Сказала, что через пяток лет в мире всё наладится, что угнетённые будут свободны, рабство животных отменят, а урожаи станут такими, что забивать скот на корм народ перестанет.

Но не то, что детям типа Каце, продолжавшим веровать в разные сказки, а даже взрослым цыганам в это не верилось. Только деваться было некуда. Она, как поставила всех перед фактом, так и ушла из табора, не взяв с собой ни лошадь, ни припасов, словно у неё был некий план дальнейших действий.

Синеглазка начала жить с цыганами, слушать их песни, легенды, узнавать больше об окружающем мире, обучаться боевым стойкам, прыжкам и владению ножом. В том числе учили её и метать их в цель, вырисовывая особую круглую мишень с разными кольцами для удобства прицеливания и отмечания результатов её точности в процессе подготовки.

Для метания нужен был не один нож, а целый запас, так что со временем она разжилась кожаными и плетёными ремнями с ножнами для таких орудий. Могла воевать и с одним клинком, зажав тот, как положено, за рукоятку, и сразу с несколькими, удерживая лезвия меж пальцев. Стала настоящей «дикой кошкой», как хвалил её периодически Шандор.

Он рассказал ей, что «Стиль Кошки» лишь один из стилей умельцев боя, что есть ещё «Стиль Паука», «Стиль Змеи», «Стиль Ворона» и много кого ещё, объясняя отличия и различия, чтобы она в случае чего могла определить такого борца. Потому обучение её заключалось не только в овладении стоек, прыжков, зарядке для тела и орудованию лезвием, но и усвоением различной теоретической базой.

Да и Джофранка тоже к таким тренировкам присоединилась. Не то, слывя девкой не большого ума, захотела быть сильной или хотя бы давать сдачи тем, кто так решит её оскорбить. Не то попросту ревновала сколько времени её муж проводит с подрастающей малявкой. А та была только рада компании. Узнала, что молодые периодически собираются в банды, отнимая товар у бродячих торговцев и алхимиков, дабы унять скуку и подзаработать. Но обсуждать такое со взрослыми и при всех ей не советовали, несмотря на то, что руководили бандой как раз некоторые из мужчин табора.

А вместе со всеми она любила смотреть на звёзды, сидя у костра, запекать картошку да узнать побольше разных историй, что рассказывались здесь. Вайолка затягивала высоким голосом песнопения, Харман хвастал прошлыми охотничьими успехами и ведал о стычках с разными чудищами, Каце и другие малыши распивали детские хоровые песенки, Плеймн сипел о том, как в его время всё было куда лучше, и дети послушнее, и мир вокруг краше.

Синеглазка внимала сказкам о созвездиях, о смене цикла луны, о светлячках и лесных феях, о гремлинах и закопанных сокровищах, слушала цыганские романсы и баллады, наполненные искренностью и мелодичностью, рассказывая о любви и жизни, о дружбе и измене, о принятии судьбы и о радости тому, что имеешь.

Она смотрела, как поёт и танцует цыганская молодёжь, слушала исполнения горланящих часто пьяных взрослых и хриплых стариков, затягивающих нередко одну и ту же песню несколько раз подряд. И никогда не ходила с ними к городам, чтобы из-за её внешности народ не решил, что она украденный ребёнок, потом проблем не оберёшься.

Да и мать не велела её особо кому-то показывать. Она из табора с оставшимися стеречь добро и готовить ужин смотрела, как вдали домики испускают печной дым, как в почти безоблачном небе над ними к городу пролетают большой стаей сычи, как ветер колышет деревья, шелестя дубовой и буковой листвой.

И потому знать не знала о том, какая в поселении вспыхнула беда. Едва слышимые, доносящиеся до них крики и визг был вовсе от уличных песнопений, не от гуляний под цыганскую музыку заезжих артистов-кочевников.

Страшный недуг поразил жителей, сновавшихся по улочкам туда-сюда, натыкавшимся на столбы и заборы, не попадавших в распахнутые дверные проёмы, где частенько с петель или хотя бы с одной была сбита дверь, лезли в окна и верещали, что было сил.

Половина собак села лаяла, половина зажалась в будках да в сене, пятясь от шумной и дикой суматохи кругом. Дверцы хлевов тоже были выбиты или раскрыты оголтелыми и кричащими жителями, бегающими с места на место, держась руками за лицо. Блеянье коз, нервное похрюкивание толстых свиней, вой, шум и гам, всё в какофонии отчаяния и внезапности случившегося кошмара.

Только малые дети, сбившись кучками, с лицами, полными шока, настоящего панического страха и непонимания, глядели слёзно в окна или сквозь щели ставней, как буквально всё взрослое население было охвачено жутким кровотечением из раскрасневшихся глаз. Ослепшие и истекающие кровью, женщины рвали на себе волосы, мужчины хватались за оружие, махая вокруг, решив, что это происки напавших неведомых врагов…

Хозяйка таверны в разодранном красном платье бежала наугад, вопя, что было сил. Длинными ногтями она ковырялась в лице, не выдерживая от жжения и сильного зуда внутри глаз, буквально раздирая кровоточащие и неистово чешущиеся изнутри глазницы… Так поступали и многие другие, кто был не в силах совладать с напастью или забиться в тёмный уголок, пытаясь как-то унять пульсирующие боли.

Цыгане поспешили убраться восвояси, так как помогать в такой ситуации было себе дороже. Кругом безумцы машут наобум вилами да режут воздух топорами. К тому же было не понятно, что вообще вдруг вызвало подобные симптомы, что стало причиной распространения заразы и как вообще справляться со всем этим.

Но и следующая деревня чуть не пылала от оставленных без присмотра печей, в том числе и кузнечных, скот гулял сам по себе, собаки лаяли и скулили, люди, ослепнув, не знали, куда деваться, никакие способы промыть глаза не помогали, те продолжали течь кровью на ладони и крестьянские одежды.

Город за городом, посёлок за посёлком, всё повторялось и лишь шире распространялось. Одни и те же симптомы, идентичный хаос повсюду, цепочки пожаров под дикие вопли напуганных и ничего не понимающих жителей. Почти в одночасье по землям края Лотц промчалась загадочная эпидемия, которой не видно было ни причин, ни конца.

Ряд врачевателей, клириков и добровольцев спешили в край лихих болот и густых лесов, чтобы разведать обстановку и помогать, чем могут, однако без явного согласия и намерения там оказаться король не решился кого-либо отправлять и назначать на выяснение ситуации, так как мог попросту лишиться мастеров своего дела.

Однако, попытаться разузнать, что же там случилось и выяснить, можно ли помочь заражённым определённо кому-то было нужно, правда делать это приходилось в такой ситуации на свой страх и риск.

Соседние регионы: Астелия, Церкингем, Кхорн и Унтара, узнав о случившемся, тут же повелели взять Лотц в карантин и настрого закрыть все границы. Ничего не вывозить, никого не выпускать, опасаясь дальнейшего распространения заразы. Но цыганскому табору удалось-таки выйти за пределы графства династии Торнсвельд незадолго до полного закрытия на изоляцию.

Как удалось это и последним торговцам, и когда-то волей судьбы из стременного конюха при дворе графа ставшему всадником-гонцом старому Кириму, что, впрочем, отнюдь не означало, что он с успехом доберётся до цели и передаст целиком послание, что в спешке так старательно изложила Маргарита.