Закорючками своих крепких когтей на длинны растопыренных пальцах они рвали ткани, копошась во внутренностях, обгладывая рёберные кости, выгрызая самые вкусные на свой взгляд органы под своё рокочущее стрекотание. Ильнар не знал, сколько их вокруг. Одна ли это стая или сборище слетевшихся на кровь одиночек. Он старался не смотреть, когда видел в свете огня, как эти полуслепые голые чудовища, выглядящие на первый взгляд костлявыми и немощными, а на деле представая довольно сильными и свирепыми, поедали мясо с убиенных в лагере бедолаг.

Лучник пятился, неторопливо двигался сам к ближайшему телу, а точнее к лежащему возле того оружию. Заодно на поясе заприметил морской кортик со звездчатым или крестовым лезвием, как если бы два симметричных обоюдоострых ножа были крест-накрест впаяны друг в друга. Ещё одно оружие, кроме широкого палаша, к которому он подбирался, тоже бы в такой ситуации весьма не помешало.

Он слышал, как в тумане переступают вогнутые коленями назад их когтистые обтянутые плотной серой кожей конечности, как хрустят ветки и сучья под их ногами, как шелестит трава под тонкими длинными пальцами, граблями или веером расставленные на максимально широкий охват покрываемой площади.

Буквально уже ощущал их смрадное дыхание голодной бледно-розовой пасти, привыкшей питаться падалью да гниющими трупами, озираясь по сторонам, чтобы ни одна из этих тварей не приближалась к нему. Руки наконец подобрали лежащий меч с красивым эфесом, так что теперь в случае чего можно было хотя бы попытаться защититься. А сам стрелок подвинулся ближе к трупу флибустьера, неспешно дотягиваясь и до кортика в ножнах.

Но по злому року судьбы этот валявшийся труп с перерезанным горлом и многочисленными кровоточившими ранениями левого плеча и груди привлёк не только его, но сбежавшихся к бойне в пиратском лагере лесных падальщиков. За спиной послышалось грозное шипение, а затем шумное вдыхание носовыми щелями крупной стрыги окружающего воздуха с примесями запахов смерти и страха.

Слух одноглазого лучника ловил звук капель прозрачной слюны из приоткрытой голодной пасти капающей сейчас на кожаный жилет лежавшего пирата. Хруст примятой травы совсем рядом сигнализировал, что существо приблизилось ещё сильнее, уже вовсю чуя свою добычу, присматриваясь и выбирая удачный момент для нападения.

Ильнара прошибал холодный пот, руки начинали трястись, да и всё тело в целом, отчего интерес к подвижной жертве у чудовища лишь возрастал. Мясистый конусовидный язык скользил по загнутым назад двум рядам зубов, напоминавших цветочные плотные шипы. Казалось губ, как таковых, у твари не было, кожа, покрывавшая череп и челюсти просто плавно переходила в ротовую щель.

Округлый лишенный глаз и носовых хрящей выдавался вперёд, под его черепом крылись важнейшие хорошо развитые рецепторы обоняния, а кожа вокруг треугольных щелей ноздрей усиливала пульсацию, провоцируя прожорливую пасть на ещё более обильное слюноотделение.

Стрелок прислушивался, чтобы не упустить своего момента, но при этом едва не терял сознание от мысли быть заживо сожранным такими тварями, что подкрадывались сзади и сновали вокруг то в тумане, то в свете горящих огней. Глаза от ужаса наполнялись влагой, заставляя часто моргать, чтобы зрению в столь ответственный миг ничего не мешало, трясущиеся пальцы были крепко сжаты на сложной гарде широкого палаша, приподнятого наготове.

И едва звуки вдыхающего воздуха щелями ноздрей приблизились вплотную, а зловонная приоткрытая пасть вместо шипения издала бурчащий утробный рык, Ильнар ощутил шелест травы, но не вплотную к телу, у которого сидел, а чуть дальше, что означало, что тварь приседает задними лапами, готовясь к прыжку, сжимает пальцы и напрягает мышцы ног перед атакой.

Именно этого звука он по сути и ждал. В момент этого рычания он завалился набок, выставляя вверх крупное лезвие, так, что бросившаяся на него тварь и клацнувшими челюстями промахнулась, так и не укусив его ни за горло, ни даже за плечо, так ещё и своим тощим животом налетело на палаш в процессе прыжка, так что поднятый клинок прорезал одной линией брюхо стрыги прямо по всей длине.

Отлетевшее и упавшее после такого неудачного прыжка чудище было размером с медведя, если б не горбилось от боли в позу эмбриона, теряя тёмно-бурую кровь вместе с вываливающимися органами. Ильнар мог передохнуть, монстр по сути сам себя насадил на выставленный меч, ему не пришлось ничего делать, кроме как вовремя увернуться да подставить, собственно, лезвие по пролетающий над ним живот.

Но на сдыхающий труп тут же слетелись собратья этого создания. Отнюдь не на помощь беспечной твари, а чтобы успеть ей полакомиться, раздирая на части ещё до того момента, как та окончательно умерла от такой раны, замерев и перестав двигаться.

Воочию, уже не в своём воображении, прямиком вот так было ещё страшнее наблюдать, как их лихо закрученные когти разрезают серую плотную кожу, как загнутые зубы намертво вцепляются в конечности, тянут в разные стороны друг от друга, жадно вырывая куски из несчастной себе подобной жертвы.

Волосы вставали дыбом, а дыхание мужских дрожащих губ и вовсе перехватывало, словно он терял сам дар жизни от ужаса или же боялся издать хоть самый тихий звук, привлекая внимания. Холодевший от сковавшего ледяного испуга Ильнар какое-то время просто лицезрел кровавую картину, этот жестокий анатомический театр, демонстрирующий строение туловища и органов серой полуслепой стрыги.

Но потом кадет всё-таки собрался, видя, что твари заняты поеданием плоти и до него самого сейчас им нет дела. На самом деле, даже взгляни они на него все разом, ни одна из стрыг от малых до более крупных не ринулась бы на вооружённого молодого парня, так как отойти от добычи означало бы потерять всё то, что уже рядом с ними, все те куски, которые ещё можно оторвать от туши.

Никто не станет терять готовый обед ради мнимого шанса, да ещё и с опасностью лишиться жизни, прямиком, как это сделала убитая особь. Если, конечно, понятие «жизни» вообще применимо к такой лесной нежити, как стрыги, впрочем, если они вот так окончательно умирают, значит, следовательно в каком-то смысле перед этим «живут». Мстить за своих для этих каннибалов было недосягаемой мыслью, им чужды подобные понятия, тогда как голод довлеет над всем остальным.

А ведь когда-то все они были людьми. Вид вампиров, именуемый «стригоями» обычно включает в себя тёмных ведьм и колдунов, погибших не своей смертью. Именно поэтому надёжнее всего из всех казней было целиком и полностью сжигать, нежели рубить голову или вешать за шею, после закапывая тело.

Такие люди через лунный цикл после гибели «перерождались» заново, возвращаясь в тело. Отращивали голову, если ту отрубили, менялись внешне — увеличивался лоб, уши становились крупными и остроконечными, а пальцы удлинялись. Выпадали ногти, вместо которых прорастали звериные коготки. Выпадали и человеческие зубы. Новые одинаковые и острые прорастали иногда сразу в два ряда, иногда дополнительный ряд появлялся уже после преобразования стригоя в стрыгу. Язык удлиняется, становится совсем не человеческим.

При всех этих первых превращениях, вылезшее из гроба создание всё равно внешне куда больше походило на изначального человека. Но чем больше стригой питался мёртвой плотью, жил в отдалении на погостах, в оврагах, в курганах, болотах и лесах, тем больше он дичал, пропитываясь энергетикой смерти.

Колени вваливались назад, голова лишалась волос, неспособные более ощущать свет глаза выпадали, отваливались носовые хрящи, оставляя лишь треугольник ноздрей, а череп трансформировался так, что лобная часть напирала на опустевшие глазницы, пока гладкий лоб попросту не срастался с верхней челюстью. Никаких скул, человеческих дёсен и много другого во внешнем облике не оставалось.

При этом вырастать такая дикая тварь могла до довольно крупных размеров с медведя и оленя, если удавалось хорошо охотиться и много питаться в приятном климате. Некоторые знатоки всемирных бестиариев уверяли, что при сильном морозе стрыги вообще забираются в норы и впадают в спячки. А потому весной особенно голодны.