— Боги, нет! — шептала она, рухнув на колени рядом, и поглаживая его по голове, осматривая многочисленные вонзившиеся стрелы в его крупное мускулистое тело, всё-таки не выдержавшего такого их напора в большом количестве.

Он ещё дышал. С большим трудом, ловил воздух большими губами под подковой пшенично-белёсых усов, и явно радовался ей, что она пришла разделить с ним последние мгновения его естества, что он был не одинок в такой момент, смог стольким помочь сегодня, стольких защитить от смертельных ранений…

— Милый Стромф… Как же ты… так… — капали её слёзы ему на лицо, когда она склонялась над его улыбкой, не желая вот так прощаться.

— Ничего, хе-хей, — тяжело и с придыханием, но всё также усмешливо, как всегда, говорил он, глядя ей в глаза, расплываясь в улыбке, — До свадьбы… заживёт…

— Молчи-молчи, что ж ты так! Всех спасал, за собой не углядел! Держись, я тебя вытащу. Стромф! Я обязательно… — бормотала она, сдавленная в груди болью грядущей утраты, не знающая, как помочь и что бы такое придумать.

— Живи, Одуванчик! — пробасил он своим низким журчащим голосом, расплываясь в привычной искренней улыбке на лице, после чего протянув руку к её печальному и напуганному лицу и нежно погладил своей широкой и такой тёплой ладонью девушку по нежной маленькой щеке, — Не позволяй, чтобы всё было зря… — после этих слов серый взор двухметрового крепыша стал стеклянным и больше не содержал в себе живой выразительности, словно на последнем дыхании погасли и искры жизни в его могучем крупном теле.

Мускулистая рука упала на земь, растеряв всю мышечную силу, которой управлял живительный внутренний огонёк его сознания, нынче потухший, оставляющий лишь дым воспоминаний. Ни зарисовок, ни контуров, ни портретов ни даже чеканных изображений Стромфа, Уильяма, Диего, Нимрода, Галы и других павших не существовало, чтобы оставить о себе навечно символическую память своего героического лика.

— Да… — тихо произнесла она, — Конечно, — легонько кивнув, совершенно искренне надеясь, чтобы действительно его боевой подвиг прошёл не впустую, чтобы не подвести его и остальных, чтобы стать достойной того спасения, что он не однократно ей сегодня оказывал.

Девушка обняла лежащее тело крепыша, словно большого старшего брата, прижалась влажной щекой, не в силах сдерживать нахлынувшие эмоции. Она вспоминала Галу у стены, лежащих Нимрода и Диего, пронзённого Уильяма, а теперь ещё и такой сильный Стромф оставил её. Оставил всех их, кто потихоньку собирался вокруг со всех сторон уничтоженной стрелковой площадки, шагавших среди щепок и хлама, оставшихся от крепких баллист.

Оставшиеся в живых кадеты шестого взвода с печалью глядели, как не стало за сегодня ещё одного из их дружного отряда. Столько лет они учились в корпусах, будучи юными курсантами-новобранцами, столько всего пережили вместе. Стали кадетами при дворе Его Величества, проживая в Олмаре день за днём, чтобы охранять короля, и крепость и всех её обитателей от любого вторжения из вне.

И вот момент проявить себя и действительно всех их защитить настал, но не всем из них удалось пройти это жестокое испытание судьбы. Кифлер сел рядом с Ниной, склонившись над Стромфом, Эрвуд сзади положил руку на плечо светловолосой убивающейся от горя девушки в знак поддержки. Тиль вернулся к бездыханному телу брата. А капитан Крэйн буквально рвал на себе волосы, оглядывая своих погибших воинов среди окровавленных тел на поле брани.

— Знаешь, — нарушил воцарившееся гробовое молчание Кифлер, — Я, как фехтовальщик, всегда воображал, что у нас будут битвы, будут сражения… Но я всегда думал, что даже в самых невообразимых стычках с превосходящим врагом или огромным могучим драконом, уж такие, как Гала и Стромф точно всегда выживут, в любой ситуации.

Она ничего ему на это не ответила, продолжая оплакивать крепыша и остальных павших, пока рядом собирались члены отряда, выжившие в этой нелёгкой, по сути их самой первой настоящей миссии. По одну сторону кипело сражение у стен против ополченцев и рыцарей, а с другой от них стороны последних оттеснённых на себя одолевали королевские гвардейцы.

Отряд преступников мельчал и редел всё сильнее, пока с последним из них, наиболее сильным, ловким и удачливым, вооруженным громадным молотом и, вероятно, подобранным на поле брани красивым мечом гвардейца, не столкнулся Эйверь в дуэли. Остальная стража застыла, переводя дух, наблюдая за их поединком. Разбойник с длинной и широкой бородой обсидианового окраса без особого труда выбил солидный щит с гербом-короной из рук паладина, но тот и без дополнительной защиты отражал атаки меча и молота своим одним массивным клинком.

Динамичная схватка наконец-таки прервалась временным затишьем. Эйверь и бандит ходили по кругу, ожидая, кто же совершит первый выпад, что обычно паладину было довольно-таки не свойственно. Щурили глаза, присматриваясь к каждому малейшему движению друг друга.

— А я… тебя знаю, — щуря зеро-зелёный взор вдруг проговорил паладин оппоненту, — Ты ведь кузнец, да? Я видел тебя в каком-то из городов, хе, — казалось, припоминал светловласый воин некогда вполне законопослушного горожанина, — Что же довело тебя до такой жизни?

— Да, зверь, ты прав, — пробасил тот, поглаживая кольцо своих густых тёмно-коричневых усов пальцами до слегка заросшего подбородка, — много лет назад я действительно был кузнецом и славно трудился на твоего короля. А знаешь, что случилось потом? Местный барон утащил к себе несколько городских девушек, похитил их без спроса и согласия, увёл к себе, в том числе и мою дочь. Много дней я приходил к его имению, пытаясь выяснить, что с ней, пытался с ним поговорить, ждал вестей, ждал, что он её отпустит… Но всё тщетно! А как-то ночью, возвращаясь с трактира на окраине, я нашёл её едва живой брошенной в канаву! Она еле дышала! Раздетая, измученная… Что было сил, я отнёс её в ближайший монастырь, чтобы её выходили. А сам же присоединился к шайке, которая той же ночью влезла к барону и прирезали его, награбив добра. Стражники преследовали нас пару недель, так что от родных мест пришлось держаться подальше. Но мы прекрасно поняли, что для знати простой люд — это никто. Просто игрушки. Мы для них даже не люди, паладин! Они возомнили себя высшими созданиями, богами, которые могут распоряжаться нашими жизнями! Бьют, похищают, насилуют, убивают! Вот мы что для них. Расходники для прихотей! — кричал он в ярости, — Не будь инструментом в их руках, паладин! Не защищай их! Примкни к нам, это будет верным решением, а мы будем очень рады такому соратнику. Аристократия падёт под натиском простого населения! Рано или поздно падёт, их век не вечен. Зверь. И король, который позволяет так себя вести своим баронам, тоже падёт!

— Глупец, — прогромыхал ему в ответ Эйверь, — Иди домой, тебя ждёт дочь, которую ты вручил монахам и бросил на произвол судьбы одной вести хозяйство. Где она теперь? И где твоя кузница? Кто там? С кем твоя дочь? Тебе давно на всё наплевать, мужик. Гнев отравляет твоё сердце, заставляя идти на смерть против мнимого врага. Монарх заботится о нас, но ты даже думать об этом не желаешь. Ты просто жалок.

— Это тебе королевская власть и роскошь застилает глаза, что ты не видишь страдания народа! — брызжа слюной и наклоняясь вперёд торсом к своему оппоненту кричал на него кузнец-разбойник.

— А ты жаловался королю? — вопрошал могильным тоном паладин, — Приходил сюда после случившегося, чтобы он мог выслушать тебя и вынести справедливое решение? Нет, ты предпочёл самосуд, с бандой воров прирезал человека.

— У тебя, видимо, просто нет своих детей! — бросил в ответ на это кузнец, — Ты бы тогда понял, ты бы осознал! — уверял он оппонента, — Никакой король не станет судить своего барона, заступившись за несчастную простолюдинку, — процедил мужчина сквозь стиснутые в ярости зубы.

— Зато у меня был отец, который хотел… — начал было Эйверь.

— Не заговаривай мне зубы, паладин! Что за низость от такого воина пытаться заболтать собеседника до смерти? — с негодованием нагло упрекал его кузнец, — Дерись, как мужчина! Умри за своего тщеславного короля, да и он сам вскоре последует следом!