Вечером я слушал рассказ Ричарда о скачках. И клянусь, я верил ему. Он говорил так искренне, описывал такие детали, словно действительно побывал в Аскоте. Потом, прервав самого себя, он смущённо улыбнулся, взял руку Линды и прижался губами к её запястью. Мне стало душно от этой картины, я сказался нездоровым и ушёл, но тишина собственного дома не принесла мне покоя. В моей крови уже была отрава, сладкий яд распространялся по всему телу. Помнится, не сумев уснуть, я в отчаянии пришёл к своему тайному алтарю, но даже возле него не смог восстановить душевное равновесие. Господь милосердный, тогда я ещё думал, что это возможно.

Не знаю, была ли это прихоть Линды или высказанное ненавязчиво и почти незаметно желание Ричарда, но не проходило и недели, чтобы я не встретился с ними. Мы ходили на выставки и в музеи, и Линда читала нам с Ричардом лекции то о фламандских живописцах, то о происхождении и развитии сюрреализма, то о концепции ризомы Делёза. Она при этом выглядела удивительно красивой, светилась, фонтанировала идеями. Ричард смотрел на неё нежным, влюблённым взглядом, мало говорил, всегда оставался учтив. Со мной он избегал встречаться взглядом, и видя его — такого кроткого, мягкого, — я начинал думать, что трифорий Вестминстерского аббатства, восковые куклы и поцелуи привиделись мне в ночном кошмаре.

А потом я снова остался с Ричардом наедине. По просьбе Линды мы с ним вдвоём должны были заехать в салон и забрать скульптуру — подарок на день рождения хорошего приятеля Линды и моего достаточно дальнего знакомого, который выслал приглашения нам всем троим.

Линда, конечно, не желала лишний час трястись в пробке, будучи в платье и с укладкой, поэтому мы условились, что она поедет прямо в загородный клуб на такси, а мы с Ричардом захватим подарок и присоединимся позднее.

Он появился у меня на пороге, одетый на этот раз в серый костюм, как полагается. Из вежливости я открыл ему дверь, он обошёл меня, огляделся, втянул носом воздух и заметил:

— Пахнет пылью. Оттуда, — он безошибочно указал на дверь моей спальни. — Даже так, доктор?

Я, будучи выше его на добрую голову и старше хорошо, если не вдвое, замер как истукан, пока он без малейших церемоний распахивал дверь и проходил в комнату. Я услышал скрежет, на негнущихся ногах последовал за ним — и как раз увидел, что он уже разобрался с замком на второй двери, ведущей туда, куда я не желал бы его пускать ни за что на свете.

— Советую кодовый, — бросил он через плечо, входя в моё святилище порока.

Это была просто комната с гипсовыми масками и одним креслом. Ничего больше. Но я чувствовал, как шею и лицо заливает краска.

Ричард рассматривал маски с вежливым интересом, а я ощущал себя так, словно он раздел меня и нагим выбросил посреди людной улицы.

— Помните его? — спросил Ричард, касаясь пальцем лица в самом центре. — Красавчик. Хотя она тоже неплоха.

Конечно, я помнил. Я знал их всех как лучших друзей. С закрытыми глазами мог бы перечислить, кто на каком месте.

Круто повернувшись ко мне, Ричард спросил:

— А чего мы стоим? Линда заждалась, — и он развязно подмигнул мне.

Едва живой я упал на сидение «Дефендера». Ричард бросил взгляд на часы, сунул в проигрыватель кассету, и мы тронулись под Queen. Я закрыл глаза, понемногу приходя в себя. Никто, ни один человек ещё не видел мою коллекцию. Я был в ужасе от того, что её открыл и изучил Ричард. И в то же время я ощущал где-то очень глубоко в себе странное удовлетворение, как будто я создавал её для того, чтобы он однажды мог её рассмотреть.

Странное дело, за всё время нашего знакомства, за уже почти десять лет, он только дважды упомянул эту комнату. Первый раз — когда захотел уязвить меня, мимоходом и грубо. А во второй…

Второй раз случился не так давно, когда я штопал ему очередную рану. Он время от времени ловил пули, несмотря на всю свою осторожность. Обрезав нить, я ещё раз обработал шов антисептиком и начал бинтовать плечо, а Ричард заметил устало:

— Мне надоело, док.

Я не рискнул спрашивать, что именно, но соображения у меня имелись. Он подмигнул мне и пообещал проникновенно:

— Не бойся, я всё спланирую так, чтобы лицо осталось неприкосновенным. Будешь целовать маску с моим лицом? Повесишь её в самый центр? Ну, не будь букой, признайся.

— Обязательно, — сказал я, и он мне поверил.

Мы забрали скульптуру — бронзового авангардного монстра, содержащего тонкий намёк на легенду о Нарциссе, — и направились в клуб. Ричард выключил музыку, но разговор не начал. Он вёл очень сосредоточенно, не сводя глаз с дороги, и я позволил себе осторожно изучать его. Здесь, рядом со мной, он не старался играть милого мальчика, как при Линде, и я получил возможность заметить, что у него очень твёрдая линия челюсти. И ещё — тонкие губы, которые, кажется, сами собой кривились в неприятной ухмылке. Он о чём-то напряжённо размышлял, решил я. И вдруг внезапно как будто пришёл к окончательному решению, улыбнулся мне — и вдавил педаль газа в пол.

Нас пустили на территорию клуба, Ричард отдал парковщику ключи, я забрал тяжёлую статую (Ричард и не подумал прикоснуться к ней), и мы пошли к двухэтажному зданию, откуда доносилась громкая клубная музыка. Сквозь высокие зашторенные окна вылетали разноцветные вспышки софитов, которые окрашивали ровный газон то в розовый, то в голубой, то в жёлтый.

Никто нас не встретил. Хостес не поспешили к нам. Холл будто вымер.

Тогда я распахнул высокие двери главного зала и с трудом сдержал вопль ужаса. Статуя чуть не выпала у меня из рук, и я осторожно поставил её на пол, прошептав:

— О, господи!

И спустя годы я могу воскресить в памяти в мельчайших деталях то зрелище, которое открылось мне в праздничном зале. Круглая сцена, над которой висит, мерцая, огромный светящийся шар. Играет музыка — один дискотечный безликий трек как раз сменяется другим в тот момент, когда мы оказываемся на пороге зала. Маленькие столики, обтянутые белыми скатертями и уставленные уже немного подъеденными, но всё ещё похожими на произведения искусства блюдами. Высокие бокалы с коктейлями и шампанским. И среди этого праздничного зала — более пятидесяти нарядно одетых мертвецов.

Их как будто подкосило в один момент. Кое-кто, кто покрепче, успевал, видимо, заметить, как падают замертво соседи, подскакивал — и падал сам, опрокидывая стулья и стаскивая скатерти. Девушки в коктейльных платьях — обвисшие на стульях, растянувшиеся на полу, завалившиеся на столы. Мужчины в лучших костюмах — поломанные, безвольные. Многие держались руками за горло.

Я почувствовал, что ладонью зажимаю рот. Врач во мне требовал кинуться вперёд, проверить пульс, попытаться, пусть тщетно, начать спасать несчастных. Но это порыв был слишком слаб, поскольку другая часть меня, значительно более могущественная, не желала двигаться с места. Мои глаза сами обшаривали зал раз за разом, фиксировали позы, выражения лиц.

— Они прекрасны, правда, — очень тихо сказал за моей спиной Ричард. — Такие молодые и такие мёртвые… О, и Линда здесь.

Она лежала возле сцены в своём изумрудном платье, спиной к нам. Я не сразу её заметил, но потом уже не мог отвести от неё взгляда.

Музыка продолжала играть, и я вдруг зацепился за слова, которые пела девушка с нежным, лёгким, совершенно не подходящим ситуации голосом: «Это убийство на танцполе».

Ричард фальшиво подпел ей и вздохнул:

— Должен разочаровать вас, доктор. Они живы. Большинство из них. Угадаете, кто именно? Попробуйте…

Я сморгнул выступившие на глазах слёзы и ответил:

— Я не понимаю….

— Пятьдесят упало, сорок пять поднялось. У вас есть две минуты на разгадку, доктор. Кто уже не встанет? Один — это смерть, два — рождение, три — это ветер, четыре… — его голос стал глуше. Я с трудом обернулся и увидел, что Ричард смотрит куда-то в пустоту. Его лицо приобрело странное отсутствующее выражение, язык как будто с трудом справлялся с тем, чтобы выговаривать слова считалочки, совершенно здесь неуместной. Встряхнув головой, он улыбнулся и повторил резко, зло: — Так кто мёртв, доктор?