— Ни за что, — воскликнул я в некотором ужасе. — Упаси тебя Господь слушать русскую оперу в постановке американского итальянца в Лондоне.

Я знал, о чём говорю, поскольку был на «Пиковой даме» буквально две недели назад, на премьере, и испытал всю ту гамму чувств, от боли до разочарования в современном искусстве, которая ожидает всякого театрала при встрече с натужным и вычурным авангардом, порождённым, к тому же, прославленным режиссёром, от которого ждёшь значительно большей глубины мысли[31].

— Идите на Верди, — посоветовал я, — завтра будет «Травиата», а легче неё уже не придумаешь.

— Там и встретимся, — объявила Линда. — Ну, я побегу, — и расцеловав меня в щёки, действительно побежала, уверенно держась на высоких каблуках и оставив мне обязанность оплатить счёт. А ещё — фотографию своего ирландца. Случайно, конечно. Просто одна из карточек — та самая, где он был снят крупно, в три четверти, выпала у неё из сумки и спланировала к ножке стола. Я забрал, подумав, что надо будет отдать Линде потом.

Эта карточка до сих пор у меня. Мой единственный секрет от него. И то немногое, что мне однажды останется, когда он сожжёт себя окончательно.

— Это Ричард, — небрежно представила его Линда, держа под руку так крепко, словно боялась, что он сбежит.

Вживую он оказался интереснее, чем на фотографии, только гораздо более хрупким и совсем невысоким. А ещё он выглядел напуганным и растерянным в декорациях оперного театра. И костюм-двойка, пусть даже подобранный лично Линдой, с присущим ей безупречным вкусом, сидел на нём если не криво, то неловко.

— Рич, познакомься, это мой старый друг Фред, для тебя — доктор Дарелл.

— Я… — Ричард вынул руку из кармана, чуть опустил взгляд, улыбнулся со смущением, — страшно рад знакомству, доктор. Страшно.

Бросив Линде чуть насмешливый, как мне хотелось бы верить, взгляд, я пожал его ладонь — узкую, хрупкую и удивительно сухую, и встретился с ним взглядом. Не буду лгать, я не услышал громовых раскатов. Только подумал, что у того, кто буквально не знает, куда себя деть от неловкости, должны бы потеть ладони.

Мы смотрели «Травиату» в постановке Мариинского театра, сидя в ложе и потягивая шампанское. Ричард молчал, а Линда изредка объясняла ему происходящее и чиркала что-то в большом блокноте. Ей нравилось набрасывать на коленке театральные рецензии и потом читать их друзьям — а нам, в свою очередь, нравилось слушать то, что выходило из-под её пера. Особенно если она делала акцент на костюмах и визуальных решениях — это был её безусловный конёк.

Они оба сидели за моей спиной, но я то и дело оборачивался к ним, чтобы перекинуться парой слов. Я повернулся снова — как раз на середине «Addio del passato», — и вдруг Ричард наклонился ко мне и сказал совсем тихо, так, что Линда едва ли могла расслышать:

— Вам не нравится эта ария, доктор.

Это не был вопрос.

— Нет, отчего же… — сказал я и отвернулся к сцене, но тут же ощутил его дыхание шеей и ухом.

— Вам почти невыносимо смотреть на актрису. Она слишком живая для этих строк, правда?

Я замер. Даже не знал, что ответить, да и возможности не было — Ричард уже откинулся обратно на спинку своего сидения. Я снова услышал его голос, когда Виолетта на сцене воскликнула своё последнее: «Е spenta!», — и обмякла в объятиях Альфредо.

— Она дышит, — шепнул он мне. — Вы даже отсюда это понимаете. И это всё портит. Да?

По моей спине прошла дрожь, на висках выступил пот, и мне пришлось стереть его платком. За первые минуты поклона мне удалось овладеть собой. Но когда я обернулся, Ричард уже аплодировал вместе с Линдой и застенчиво улыбался, когда она касалась его колена.

— Что я могу сделать? — вырвал меня из мыслей вопрос Себастиана. Я почувствовал укол сожаления и стыд. Упиваясь сладкими воспоминаниями о днях давно минувших, я забыл своём напарнике.

— Ничего, — ответил я, постаравшись вложить в голос всю свою врачебную уверенность, которой, впрочем, не испытывал. — Сейчас ему просто нужен покой, больше ничего.

— Я подежурю, — кивнул он, придвинул стул, ровно сел на него, сложил руки на коленях и чуть опустил веки. Каменная статуя, не иначе. Я не сомневался в том, что он способен просидеть так не то, что ночь, но и пару суток. — Отдохните, док.

Ричард выглядел сейчас значительно мертвее той Виолетты. Собственно, он выглядел почти мёртвым. Только слабое дыхание и напряжение мышц шеи отличало его от трупа. А вот кожа у него была как у покойника: липкая даже на взгляд, ледяная на ощупь. Сухие губы. Левая щека стала сине-фиолетовой. Я сам обработал синяк двадцать минут назад, но стоило мне отвернуться, как боковым зрением я начинал видеть на этом месте трупное пятно. Буквально на грани между жизнью и смертью, но к смерти немного ближе. Я не выяснил, как он поранился, но не удивился бы, узнав, что синяк он поставил себе сам.

Я с большим трудом отвёл взгляд в сторону, а Себастиан повторил:

— Отдохните. Когда он придёт в себя, ему может понадобиться ваша помощь. От меня будет мало толку. Я солдат, а не врач.

Я понимал, что он выгоняет меня из лучших побуждений, осознавал, что он прав — и всё равно чувствовал горькое раздражение, оставляя их наедине.

Тогда я не стремился к встречам с Ричардом. Меня смущала и пугала двойственность его натуры, которую я успел заметить в оперном театре, и я повёл себя трусливо: решил, что это не моё дело, не сказал ни слова Линде и даже выбил себе научную командировку в Белфаст на месяц. Откровенно говоря, я надеялся, что по возвращении застану Линду в компании чудовищно дорогого джина, оплакивающую очередные отношения, которые потерпели крах. И даже давал себе клятву, что в этот раз она не услышит от меня ни слова укора.

Однако стоило мне приехать в Лондон, как на следующее же утро Линда позвонила мне и потребовала:

— Своди Рича в Аскот, я тебя умоляю! У меня два билета в ложу королевы Анны и совершенно потрясающий заказ, от которого я просто не могу отказаться.

Срочные заказы для Линды — мужского стилиста высокого уровня — были в некотором роде образом жизни. Я вздохнул в трубку.

— Фред, я обещала ему! Прожужжала все уши. Выбрала фрак и цилиндр. Просто не могу сказать, что всё отменяется. Ради меня… Порадуй мальчика.

— Только ради тебя, — наконец, сказал я, предчувствуя тяжёлый день. Никогда не был фанатом скачек и не без удовольствия пропускал их уже три года подряд. Обстановка Аскота казалась мне душной, вычурной и фальшивой, а разноцветные нелепые шляпки женщин, чередующиеся со строгими цилиндрами мужчин, навевали какие-то странные ассоциации с навозными мухами в букете пластмассовых цветов.

— Он заедет за тобой в девять. И ты лучший, Фред! Целую крепко.

Я был вынужден начать собираться, стараясь при этом мысленно концентрироваться на том, как мне будет скучно и неловко на скачках и намеренно избегая всяких мыслей о встрече с Ричардом.

В девять ровно я вышел из дома — и тут же из-за угла появилась машина Линды. Просторная улица сразу же стала казаться слишком узкой для этого квадратного чудовища.

Я занял пассажирское место спереди, ощутив некоторую растерянность. Ричард был одет в обычные джинсы и какую-то растянутую футболку. На заднем сидении тоже не было ничего, хоть немного напоминавшего чехол с парадной одеждой.

— Пристегнитесь, доктор, — посоветовал Ричард и резко стартовал с места. — О, умоляю, не смотрите так. Я не собираюсь убивать день на скачках.

— Но Линда… — я снял с головы показавшийся совершенно неуместным цилиндр и так и не сумел закончить вопроса. Ричард выглядел иначе.

Я разглядывал его, но так и не мог понять, что поменялось. Не причёска, не черты лица, а что-то внутреннее. Он больше не выглядел смущённым мальчиком.

— Как будто вы сами хотите торчать там, док, — хмыкнул он. — Нет, нас ждёт кое-что поинтереснее. Бросьте цилиндр назад. Обещаю, те, к кому мы едем в гости, не обидятся, если вы явитесь на встречу без него.