– Я согласна, – поддержала Хельга, сразу принимая участие в потоплении лишней конкурентки.

Заумных мальчики не любят, так, во всяком случае, было принято считать, а значит, их остается двое и вряд ли новичок выберет себе подругу с бровями-грядками, где можно прорастить морковь.

Раздался спасительный звонок.

Дин быстро переглянулся с Пейдж и Труди, задержал взгляд на Хельге и сделал крупный шаг к своей парте.

– Могу я сесть на то же место? – спросил он.

– Падай! – одобрил Хобб. – Нас как химичка рассадила, так мы и стараемся везде сидеть при посещении общих уроков. Как впечатление?

– От девочек? Ну, в общем-то, никак.

– В точку! Я когда впервые услышал имя Труди Бургин и рожу ее увидел, чуть от смеха не подох. Натуральная гусеница в коконе, только бабочкой никогда не станет.

– А Хельга вроде ничего…

– Ой, насмешил! – прыснул собеседник. – Ничего – значит пусто, какое мнение может быть о пустоте?

Ученики расселись по местам, но гам не затихал. Кто-то вошел в класс, Дин перевел внимание на дверь и впился взглядом в двух красоток, одною из которых была та самая блондинка с глазами искушенной нимфоманки, какую он надеялся встретить еще хоть раз. Теперь новичок мог на мгновение рассмотреть ее полностью.

Облегающая короткая джинсовая юбка, ноги длинные, словно вылеплена гением фигура. Вторая девушка не хуже – огненно-рыжая, в вельветовых брючках, с взглядом канадской рыси.

– На что это ты уставился, бурундучок? – спросил Хобб, наклоняясь и дергая Дина за рукав. – Орешки не про твои зубки.

– Кто они?

– Главные объекты мастурбации от тринадцати и выше. Гляди-гляди, но пробовать не смей!

– А пощупать?

Хобб снова прыснул и сказал, запрокинув голову:

– Да тебе кишки вырвут лишь за один такой вопрос.

– Попытаюсь угадать… уж не Коршуны ли?

– Нее, эти с ними не трутся, хотя могли бы. Вон, у окна, такой накаченный блондин, Итан Пайп. Рыжая его, а с белой в прошлом году что-то намутил его приятель. То ли невинности лишил, то ли аборт помог сделать… подробностей не знаю. Она сейчас вроде и с ним, и не с ним, не ясно. Но первая же вечеринка все расставит по местам. Вон они как раз к нему подошли, тот, в сиреневой рубашке, который задом уселся на учительский стол.

– Вижу, – ответил Дин. – А названия у орешков есть?

– Белая – Сондра Плат, рыжая – Николь Дилэни, – пояснил Хобб, затем судорожно вздохнул и нагнулся к уху соседа. – Трахнуть бы обеих, а после хоть в пекло адское…

      Новичок усмехнулся.

– А что за пацан на передней парте, мелкий такой, в очках?

– Лью Карсон – слизняк, сексот и прихвостень избранных.

– Кого? – не понял Дин.

– Ну, избранных, богатеньких, красивых! Великолепный кружок! Ты, блин, как с Луны свалился. В каждой школе встречаются подобные разделения. В Портленде разве такого не происходило?

– Не замечал. Особо одаренные и зажиточные в нашу школу не захаживали, да и в классах никакого разделения не было, никто не выделялся.

– А-а, понял. Значит повезло. Придется тогда кратко ввести тебя в курс дела… – Хобб прервался и обернулся на хлопнувшую дверь.

Класс стих, появился учитель математики – высокий, широкоплечий человек с густыми седыми усами.

– Черт, Йети как всегда обломит… – продолжил сосед. – Ты знаешь, я на уроках не треплюсь, давай оставим до перемены. Будет длинная, на улицу пойдем, там всех и увидим.

– Странная фамилия – Йети, – прошептал Дин. – Эскимос что ли?

– Это погоняло его, дурик.

– Сели все! – гулко громыхнул голос этого важного человека.

Шепот стих и даже бороздящая воздух муха испуганно прикорнула на лампе, выключив жужжание своих пропеллеров.

– Кто отсутствует? – грубо спросил учитель с интонацией палача и раскрыл журнал, словно список приговоренных к казни.

Белое солнце замерло напротив школы. Его по-летнему горячие лучи плавили лужайку перед лестницей, прожигали стекло, заливали классы и залы. Было жарко и душно, но небо уже посылало осенних глашатаев с севера в виде нескольких полупрозрачных приведений, проявившихся какими-то обрывками, словно подхваченные ветром подвенечные платья, сорванные с несуществующих невест.

При наблюдении подобного облака бабушка Дина Дэннинга всегда говорила, что это где-то расстроилась свадьба.

С мыслями о ней, бутербродом и баночкой пепси Дин устроился на боковых ступенях лестницы главного входа в школу. Здесь от колонны падала обширная тень, защищая от дикого солнца. Не спеша отпивая и откусывая, юноша глядел в небо, прикрывая лицо рукой, которой держал бутерброд.

Бабушка – мать отца, миссис Мод Дэннинг – единственный человек в жизни Дина, которого он по-настоящему любил, к словам которого прислушивался и всегда их помнил, несмотря на то, что встречался с ней всего несколько раз. Мод была виолончелисткой, к сожалению заурядной, но незаменимой для оркестра, с каким провела большую часть своего времени, не пропустив не одного выступления частых гастролей, фестивалей, конкурсов и прослушиваний. Оставшаяся вдовой задолго до рождения внука, она была еще более одинока, чем он. Жила на чемоданах и не на что не надеялась. Подобный образ жизни, испортивший Дину детство и половину юности, был унаследован отцом, хоть его профессия к музыке не имела абсолютно никакого отношения.

Дин часто думал о бабушке, особенно в часы невыносимого угнетения. Ночью, глубже зарываясь в подушку или на звезды глядя в окно, он знал, что где-то, на другом конце континента Мод, в борьбе с тоской, возможно, делает то же самое, думая о внуке, а значит, в эти часы одиночества они помогали друг другу.

«Если кто-то о тебе вспоминает, значит, ты уже не одинок» – это тоже принадлежало ее словам.

Мод умерла более трех лет назад в феврале месяце. Мать сильно тогда простудилась, и Дин был вынужден остаться с ней, не смотря на обещание отца взять его на похороны. Что ж, еще одна капелька злобы в переполненный стакан молчаливой ненависти. Теперь Дину не о ком больше думать, теперь и о нем никто больше не думает. Три года ночное небо остается пустым, звезды мертвыми, а он одиноким. И такое продлится еще несколько лет, какие нужно пережить, спрятать подальше все чувства, абстрагироваться от фантазий, стать роботом, углубившись вместо подушки в знания, в чем Дин пока не особо преуспевал. Но в противном случае он не сможет поступить в университет, а значит, и вырваться из родного, вечно меняющего адрес, дома.

– Вот ты где! – раздалось сзади, и Дина хлопнули по плечу.

Он вздрогнул, дернул рукой и уронил опорожненную банку пепси, которая звонко застучала по ступеням и выкатилась на асфальт.

– Извини, не хотел тебя напугать.

– Ничего, я просто задумался, – ответил юноша, оборачиваясь на Хобба Кёллера, присевшего рядом.

– Мы же вроде направлялись в столовую? Куда ты исчез?

– Меня снабдили небольшой порцией закуски, а казенный обед сейчас просто не полезет.

Хобб улыбнулся и попробовал доплюнуть до укатившейся банки.

– Конечно, новая обстановка, волнение, – сказал он. – Понимаю.

– Спасибо, – ответил Дин, грустно улыбнувшись в половину рта.

– А тебя там спрашивали…

– Вороны?.. Ой, брр… Коршуны?

– Нет, Хельга Майер. Брюнетка, с ковшом от «Катарпиллера» вместо челюсти.

– Ты сам-то, что о ней думаешь?

– Не знаю… Если ничего лучшего нет, можно и к такой в темном углу прижаться.

– Мм да… – разочарованно протянул Дин. – Ты только не обижайся Хобб, я еще не ко всем присмотрелся, но все-таки девчонки у вас не ахти. Не считая тех двух длинноногих выскочек естественно.

– И Брины! – уверенно добавил Хобб.

– Брины?

– Ты сидел на ее месте.

Чтобы не спорить о той, кого еще не видел, Дин молча кивнул.

– Хватит о бабах, я лучше с друзьями тебя познакомлю. Вставай, пройдемся! Они где-то тут разбрелись.

Новичок повиновался и последовал за Хоббом. Вместе они вышли на лужайку перед школой и, сощурившись от настырных солнечных лучей, пересекли ее, оказавшись под сенью огромной желтой сосны2 – символа штата Монтаны.