Так будет продолжаться еще целых три года, пока юноша не поступит в университет и не покинет эту странную парочку неудачников, зачавших, родивших и воспитавших его неизвестно зачем. А то уж ему начинало казаться, что он навечно обречен дрейфовать в их сопровождении, чувствуя себя вместо домашнего питомца, о котором вспоминают уже отъехав на внушительное расстояние, при беглом перечислении вещей: видео, одежда, посуда… а канарейку взяли? И более печален факт, что Дину не разрешали завести даже ее! Видите ли, дорогая мамочка очень жалостливое создание и за свою жизнь уже успела оплакать двух кошек и белую мышь, мол, с нее порядком хватит! А на предложение купить ему черепаху, она ответила, что заведомо знать, как некая ползучая табакерка переживет тебя лет на сто – это уж слишком! Одна ее насмешливая рожица, торчащая из-под панциря, будет ужасно маму раздражать, да и что это вообще за зверь? Не обнять его, не погладить, а у того, какое можно потискать, уж больно краток век. Надо отметить, что отец – инициатор постоянных переездов и главная фигура затаившейся детской злобы – при этих словах поежился и с каким-то пренебрежением покосился на маму.

Да, Дин не скрывал, что жизнь его ущербна и многократно побита, хоть и старался не показывать обиды. Мысли и фантазии оставались единственными его компаньонами, постоянными, надежными спутниками, каких никто никогда не увидит, не отберет, не запретит. И он стал размышлять, уходить в себя, придумывая образы, картины, истории и случаи, не произошедшие с ним. Юноша так часто прятался за ними, что окончательно возненавидел реальность и при встречи с новыми людьми, спрашивающими о прошлом, вооружался сказками, пережитыми в воображении.

И вот оно новое место непродолжительной дислокации их семьи. Новый упадок сил, новое разочарование, новая грусть и будущая платформа для мысленного развития вероломно прерванной пьесы. Оставалось держаться и замыкаться в себе. Никто больше не узнает, чего Дин хочет, никого он больше не попросит ни о чем! Он станет для всех хладнокровной ящерицей, покроется непроницаемой чешуей.

Звонок!

Дин сразу очнулся от мыслей и, хлопнув учебником, поднялся из-за парты.

– Следующая алгебра, перепрыгнем всей толпой, – с улыбкой сообщил Хобб. – Тебя сейчас начнут обнюхивать, но ты не тушуйся.

Класс неторопливо потянулся в коридор, где разбился на кучки и, повернув за угол, рассредоточился по шкафчикам.

Хобб оказался в стороне, но Дин не успел ощутить одиночества, так как мгновением спустя был удостоен обещанного внимания.

Первым подошел маленький парень в очках, на вид которому можно было дать не больше четырнадцати лет. С угрями на щеках и лбу, он выглядел довольно мерзко и, молча стоя у раскрытой Дином дверце, будто изучал его как никем неопознанный вид.

– Сейчас алгебра, ты в курсе? – наконец сказал он скрипучим голосом, насмешливо щурясь за широкими круглыми стеклами до блеска начищенных очков.

– Да,– ответил Дин, – я знаю расписание.

Стараясь казаться дружелюбным и приветливым, он выжал слабую улыбку, и уже хотел, было, спросить имя собеседника, как вдруг тот отшатнулся и, резко повернувшись, словно заметив надвигавшуюся лавину, поспешил прочь, лавируя среди более высокорослых школьников, как напуганный поморником пингвиненок.

– Здорово, чувак! – громко крикнули сзади.

Дин вздрогнул и обернулся, увидев выросшую ниоткуда пару бесшабашного вида подростков.

– Привет, – невнятно выплюнул он, временно опешив.

В первом парне Дин сразу же вычислил смуглого, отпускающего плоские шуточки с галерки. Он был коренастым, высоким, черноволосым, с толстыми бицепсами, с чуть загнутым книзу тонким носом и смотрел пустыми, какими-то бесцельными глазами, щедро изливающими опасность. Второй, который поздоровался с Дином, был не менее внушителен – крепкий, не уступавший ростом смуглому, с массивным ковбойским подбородком и темными короткими волосами, «ежиком» торчавшими вверх. Мутным, туповатым взглядом он уперся в новичка, будто в препятствие и, вероятно, выбирал – будет ли лучше пройти его насквозь, или же просто перешагнуть.

– Откуда к нам? – спросил он.

– Из Портленда, – уверенно ответил Дин, справившись с застигшей предательской робостью.

– В Орегоне? И что там? Тухло?

– Ну почему же… – протянул новичок, чуть выждав для ответа и, понимая, что с такими рассусоливать нельзя, постарался прибавить агрессии: – Слушай, я родителям не приказываю, где надо, там и селятся. Да и мне наплевать, лишь бы школу закончить, а там уж…

– Да, брат, приходится приспосабливаться, пока во всем от них зависимы. Ни свободы, ни бабла, – подытожил крепыш, отведя взгляд в сторону и с удвоенным невидимым прессингом снова уставился на Дина. – Кстати, насчет бабла. Не выручишь десяткой? Очень надо.

– Я бы выручил, – солгал собеседник, прекрасно осознавая риск приближавшейся угрозы, – но на сбор школы ушел весь мой карманный бюджет. Родители не доложили.

– Скупые у тебя родители, однако.

– Идем, Гарви, – жженым, глухим голосом вдруг оборвал смуглый спутник, за всю беседу даже не посмотревший на Дина.

– Ладно, еще поговорим, – сразу же закончил собеседник, и пара в кожаных черных косухах вальяжно переместилась к противоположной стене, где их вниманием завладела другая жертва, с которой они поступили гораздо фамильярнее – с грохотом железного шкафчика, расплющив ее о дверь. Толпа расступилась и осталась глуха к скандалу ее не касающемуся.

Не зная местные уставы, не вмешивался и Дин. Брезгливо отвернувшись от места экзекуции, он направился вперед, по пути сталкиваясь с Хоббом.

– И это все, кому я показался интересен? – с наигранным безразличием процедил Дин, поднимаясь на второй этаж.

– Кто ж к тебе сунется, когда ты под прицелом Коршуна.

– Какого еще Коршуна?

– Индейца видел?

– Ну да, но разговаривал я с Гарви.

– Имеешь дело с Гарви, значит, имеешь дело и с индейцем Лестером. Там третий еще есть, но он в школу не суется, его исключили в позапрошлом году. Настоящий отморозок! Лучше не нарывайся, предупреждаю сразу.

Дин кивнул.

– Чего они хотели? – спросил Хобб.

– Интересовались, откуда я приехал.

– И только?

– Пока да.

– Вот именно – пока! Держи уши на затылке и постарайся быстро с ними разрулить, иначе не отвяжутся. Так-то они смирные, главное не ложись под них и не пытайся оседлать. Как говорила наша биологичка – порвут, как питекантроп пальмовый листок!

Парни засмеялись и вошли в класс.

Снова любопытные взгляды, на сей раз больше женские. Вот троица весьма заурядных на внешность девушек изучает его. У одной низкорослой, но вполне приятной, очень толстые формы; у другой совершенно несимпатичное лицо, с черными, густыми бровями и раздражающе тонкими губами; а у последней слишком широкие скулы, причем такие, что рот на них выглядит как островок, хоть и рот довольно аккуратно сделанный. Нужно было пройти между рядами за Хоббом, а значит и около этой троицы.

– Привет, – с довольно милой улыбкой остановила чернобровая девушка.

– Привет, – буркнул Дин, притормозив у парты.

– Дэннинг, да? – подхватила другая.

– Как дела? – поинтересовалась третья.

– Да все замечательно, как у вас?

– Я Труди Бургин, – представилась низкорослая.

– Я Пейдж Смедли, – продублировала чернобровая.

– А меня зовут Хельга Майер, – закончила скуластая.

– У тебя немецкое имя, если не ошибаюсь… – заметил Дин, улыбнувшись.

– Ты прав, – согласилась она.

– Ну что ж ты хочешь, тридцать процентов жителей Монтаны выходцы из Германии, – заявила Труди. – Ты постоянно будешь натыкаться на подобные фамилии и имена. Еще у нас норвежцев много.

– Вот зубрила! – воскликнула Пейдж, шутливо стукая подругу ладонью по плечу. – Уже и расписала расовый состав! Ему какая разница?

– Он спросил!

– Он поддерживает разговор и пытается нас узнать, а ты всегда все портишь своим занудством!