Теперь за ней ходили охранники, а папу она не видела вообще. Дара вспомнила, как после смерти мамы она слышала разговор отца о том, что виновные наказаны. Эта мысль не принесла успокоения, наказание не принесло удовлетворения. Мамы-то нет, дом пустой, с отцом не поговорить. Дарина вспомнила о Юле, которую не видела давным-давно. После всего случившегося она какое-то время не ходила в школу, потом доктор посоветовала все же отвозить Дару на занятия, но она безмолвно и безучастно сидела на уроках, не слушая и не слыша, а на переменках ни с кем не разговаривала. Юля вроде пыталась с ней заговорить, но ее веселый нрав и неусидчивость не позволяли возиться с апатичной подругой, и она переключилась на других одноклассниц. Бегала на переменках, шушукалась с другими девчонками, тогда как Дара сидела неподвижно, вызывая недоумение окружающих. Детям была непонятна ее трагедия, они сторонились одноклассницу, относились как к достопримечательности класса, а другие ученики приходили, время от времени, поглазеть на «мумию».

В тот день Дарина дождалась отца и встала у него на пути:

– Привет, пап.

Корсаков вздрогнул и изумленно посмотрел на дочь. «Какая она худющая и пугающая», – промелькнула мысль, и он чуть ли не усилием воли заставил себя улыбнуться странному существу, живущему с ним по соседству. Она испугала его, словно домовой, прежде неприметный и безмолвный и вдруг заговоривший.

– Привет, Дарина, – осторожно ответил он.

Дочь стояла и смотрела на него огромными впалыми глазами, и у грозы полуострова дрогнуло сердце.

– Что я могу сделать для тебя? Хочешь чего-то? Игрушки, сладости, платья? Только скажи, милая, – Корсаков переступил барьер, разделявший его с дочерью. Он присел на корточки рядом с ней, чтобы быть на одном уровне, а не возвышаться над ребенком.

– Я хочу… – Дара замялась.

– Что? Что хочешь? Твой папа все сделает, – его крепкие пальцы нежно сжали руку дочери.

– Мне нужна подруга. Мне нужна Юля. Она теперь не дружит со мной.

Корсаков пришел в недоумение:

– Но ведь человека не заставишь дружить…

Дарина посмотрела на него в упор, так твердо, что он содрогнулся.

– Заставь, – произнесла она.

Борис Корсаков слегка растерялся, но он умел не делать поспешных выводов, не давать быстрых ответов, а помолчать и обдумать, пусть даже это занимало порой много времени. Хотя сейчас ответ пришел быстро.

А ведь его дочь права, решил он. Почему бы и нет? Человека можно заставить сделать все, что угодно, были бы рычаги управления. Ему ли не знать? А здесь – всего лишь дети…

– Хорошо, милая. Она будет с тобой дружить. Я тебе обещаю.

Дарина впервые после Дня города улыбнулась, и Корсаков растаял, увидев ее изможденное личико, готовое стать прежним. Его функция – защищать дочь, сделать все возможное, чтобы она была счастлива. По его вине семья распалась, он не уберег ее мать и теперь должен исправить положение. Девчонка-то оказалась проницательней, чем он мог предположить. Тот пацан из ее прежней школы… Борис вспомнил ту ярость, охватившую все его существо, когда Люси сказала, что он ударил Дару в живот. Конечно, он и пальцем не тронул мальца, достаточно было пристрелить собаку, а откуда взялись побои у мальчишки наутро, он не знал. Скорее всего, его проучила собственная родня. Все это давно стерлось из памяти Корсакова, как совсем малозначительное происшествие, но вот Дарина, видимо, смогла сложить два и два.

Его дочь! Не все его слова оставались для нее неслышными и впредь надо быть осторожней и обсуждать дела выборочно. Теперь они на новом этапе, они будут учиться совместной жизни, общим ритуалам и обычаям.

Корсаков считал, что Дарина единственный человек, кому он что-то должен в этом мире. Она не выбирала, где ей родиться, потому пусть гордится своим отцом, а не проклинает его за случившееся. Люси теперь нет, и он может воспитать ее так, как сочтет нужным, привить правильные мысли и оградить от переживаний.

Взрослея, человек меняется и преображается день ото дня. В зрелом возрасте он совсем не тот ребенок, каким был когда-то и каким его воспитывали родители. Разве нужна ему сейчас любовь к животным или знание каких-то цветочков? Почему родители не готовят детей к взрослой жизни, а забивают голову такими глупостями? Разве не проще ему было бы жить и идти к цели, если бы его научили быть твердым, добиваться своего без сантиментов, не тратить время на любовные похождения и не становиться уязвимым, приобретая семью? Он бы только спасибо сказал отцу, если бы тот вовремя объяснил сыну, что мир жесток, что никто и ничего тебе не принесет на блюде, что нужно бить первым иначе убьют тебя. Такие простые, казалось бы, истины… И сколько лет понадобилось, чтобы дорасти до них. Когда-то ведь он верил, что можно добиться чего-то, не нарушая закона, честным путем. Он бы так и продолжал сидеть в той конуре, с прежними понятиями. Промелькнула мысль, что, возможно, в той конуре Люси была бы жива, но Борис отогнал ее. Ее обидчики поплатились жизнью, кроме того, помогли ему принять важное решение. И теперь, благодаря этой потере, он взобрался на вершину. Еще совсем немного – и он прочно обоснуется здесь, захватит полуостров и всю власть на нем и будет править. Кто сказал, что королем нужно обязательно родиться? Избавься от привязанностей и боли и никто уже тебя не победит. Он вспомнил о Дарине, которая вызывала в нем смешанные чувства вины и любви, досады и нежности. Как и большинство мужчин, он не стал копаться в собственных эмоциях, а попросту отринул их и переключился на дела насущные.

Дарина училась жить с поселившимся внутри нее чувством одиночества, тесно переплетенным со страхом, ожидая, что тени в доме могут внезапно заговорить, материализоваться и причинить страдания. Она боялась пожаловаться отцу, понимая, что страхи ее беспочвенны и что самое главное – отец делает все, чтобы беды не случилось. Как она, ребенок, понимала это, было загадкой даже для нее самой, но Дара не хотела беспокоить отца и отвлекать от важных дел. Дарина превратилась в тихое привидение, блуждавшее по комнатам и подслушивавшее все разговоры, которые случались в доме. Пусть двери были глухими и массивными, но для девочки не существовало преград: она знала каждый темный уголок в доме, каждую плотную штору, за которой можно было спрятаться, каждую щель, пропускавшую звуки, и умело пользовалась этими знаниями.

Она научилась думать, что мама в соседней комнате, на кухне или в саду, что она никуда не уходила и всегда рядом. Пусть мама невидима, но тот, еле слышный звук из ванной – это она, брошенные в саду инструменты – забыла она, приглушенный голос из кухни – мамин. Прислушиваясь к звукам и шорохам, Дарина искала мать, но непрестанно слышала разговоры отца и охраны. Эти беседы, не всегда понятные ребенку, откладывались в памяти, и, когда она стала старше, вырисовались в ясные картины.

Когда Дара, спустя несколько дней, отправилась в школу, к ней подошла Юля и, как ни в чем не бывало, позвала ее с собой на улицу. Девочки вновь сидели за одной партой, списывали друг у друга и ходили вместе в столовую. Дарина была удовлетворена и совсем не желала знать, каким образом отцу это удалось. В конце концов, они оба заплатили высокую цену. В школе она была спокойной и молчаливой, но благодаря Юле не одинокой, а дома Дарина даже получала удовольствие от того, что может подсматривать и подслушивать, но при этом оставаться на безопасном расстоянии и не быть участницей событий.

Менялись времена года, все ускоряя свой темп. Как долго длилось то лето после «происшествия», так же быстро пролетело следующее, а потом и зима, и весна и снова лето… Дарине казалось, что она созерцает все это из окна своего дома, который все более с годами стал походить на крепость. Он менялся день ото дня, отец все больше укреплял его и достраивал, делал внешний и внутренний ремонт, наводил лоск, и вырыл бассейн. Когда он наткнулся на подземные пещеры, то радовался как ребенок и заразил своим энтузиазмом и Дарину, которая уже и не помнила, как отец умеет улыбаться. На заборе появились охранники с оружием, и Дарина полюбила наблюдать за парнями, ставшими обязательным атрибутом ее жизни. Теперь она могла делать это прямо из окна своей комнаты. Они и не подозревали, что девочка непрестанно смотрит на них. Все эти мужчины были для нее словно тени, многократно размноженные, но не имевшие отличий, почти все время она видела лишь их крепкие спины, облаченные в одинаковую одежду.