– Здравствуй, Дарина. Рада тебя видеть.

Невысокая темноволосая женщина заглянула в глаза Дары и увидела то же что и всегда – пустоту. Девочка молчала и смотрела куда-то в сторону, за плечо сидевшей напротив женщины. Казалось, что она всеми силами пытается не встретиться с ней взглядом, и было непонятно, слышит она приветствие или нет.

– Мне бы очень хотелось узнать, чем ты вчера занималась. Не расскажешь? Как прошел день?

Девочка молчала, но женщина, вглядываясь в ее лицо, уловила легкое движение глаз, губы слегка дернулись, словно она хотела расплакаться, но передумала. Замечать подобные мелочи Анна Сергеевна была обязана. Вот уже шестнадцать лет она была детским психотерапевтом, и ее работа заключалась в реабилитации детей после психических травм.

Маленькая пациентка не билась в истерике, не пряталась под столом, не дрожала, как испуганный зверек, и не кидала в доктора вещи, как делали многие другие дети. Девчушка просто замкнулась в себе, закрылась, как устрица в раковине, и доктор прилагала все усилия, чтобы вернуть пациентку в реальный мир.

На самом деле Дарина услышала последние слова врача, и они вызвали в ее маленькой душе бурю негодования. Что она делала вчера? Девочка совсем не хотела вспоминать, что она делала вчера, позавчера и вообще во все те дни, которые последовали после происшествия. Именно так называли случившееся с мамой все люди вокруг: Происшествие.

Дарина не хотела смотреть по сторонам, не хотела видеть кабинет врачихи, не хотела слышать ее голос. Когда ее приводили в эту комнату, девочка находила глазами пустой участок стены – он казался ей безопасным, неспособным вызвать ненужные воспоминания, и смотрела только туда. Она не желала видеть противных котят на плакате и книг на полке, блокнота на столе докторши и карандаша в ее красивых пальцах. Как они не понимают, что все эти вещи напоминают о маме? Все здесь, в настоящем, казалось ненастоящим, потому Дарина, сложив ручки на коленях, смотрела в стену и отключала сознание от навязчивого голоса докторши.

Где она была вчера? Это просто: она оказывалась с мамой, в любом месте, в каком только хотела, и ничто не могло им помешать. Иногда, правда, в сознание девочки прорывался чужой голос и сбивал ее мысли, но она научилась быстро блокировать его и даже извлекать пользу из обрывков фраз.

Когда врач спросила: «Что ты делала вчера?», Дарина, уцепившись за воспоминание, решила, что вчера она была с мамой в парке. Ей пять лет, они взяли плед и яблочные оладьи, которые мама напекла специально для их маленького пикника, и отправились в путешествие. Мама из каждого, даже самого простецкого похода, устраивала увлекательное приключение. Они ехали не просто в парк, у них была цель: увидеть сказочную белку, случайно попавшую в их мир из волшебной страны и угостить белочку орехом.

Мама была зоологом и умела разговаривать с животными, и даже когда Дарине было восемь, она продолжала в это верить, потому что много раз наблюдала за тем, как звери подходили к маме близко-близко, не боясь ее и не убегая. Только ее мама могла спокойно покормить белку прямо с руки, или найти вечером ежа, притаившегося под кустом в парке, или рассказать интересную историю про сойку. Дарина в свои восемь лет знала много-много чего про птиц и зверей, легко отличала платан от клена, запомнила все названия дикого адониса, сушила разные цветы и делала из них картинки.

Никто в парке, кроме Дарины и мамы, не мог вот так же без смущения развалиться на пледе, разложить еду, смеяться и не обращать внимания на окружающих. Другие отдыхающие ютились на поломанных лавочках, с завистью поглядывая на веселую женщину с ребенком: внутренние барьеры большинства людей не позволяли им подобной роскоши и, хотя никакой милиции вокруг не было, народ почему-то считал, что стоит им развалиться на траве, как откуда ни возьмись появятся люди в форме и прогонят их. Привычка озираться по сторонам и ждать одобрения окружающих прочно укоренилась в людях, живших на полуострове в те времена.

Маму звали Людмилой, но все звали ее Люси, а Дарина в шутку называла Люсиндой. После пикника мама с дочкой обязательно навещали уток, для которых был припасен хлеб, затем они шли в небольшую сосновую рощицу, чтобы послушать дятла, после чего отправлялись к речушке и бросали в нее камушки. Круги, которые расходились после каждого брошенного камня, оказывается, могли создать улыбку на лице грустного человека где-то в далекой стране. Когда одна из них находила большущий камень и бросала его в воду, тот издавал громкий звук, и брызги летели в разные стороны. Они смеялись до упаду, уверенные, что грустный человек не просто улыбнулся, а внезапно расхохотался.

Вспоминая об этом, Дарина слегка улыбалась, и ее пальцы шевелились, словно перебирая камушки.

– Дарина, может быть, ты хочешь мне что-то рассказать? Повспоминать? Я здесь для того, чтобы выслушать тебя, – сказала доктор, увидев, как маленькая пациентка слегка приподняла бровь.

Девочка не хотела признавать потерю и первое, что Анна Сергеевна должна была сделать – это заставить ее осознать произошедшее. Ведь состояние малышки было пугающим, она почти перестала следить за собой, забывала поесть и умыться, превратившись в куклу, которую мыли, одевали и кормили чужие руки. Положение усугубляло то, что из родных у Дарины остался лишь отец – властный и суровый, молчаливый и хмурый. Анна Сергеевна всегда испытывала дискомфорт в его присутствии. Этот человек был постоянно занят и заботу о дочери перекладывал на плечи нянь, которые могли помочь девочке лишь на бытовом уровне. Когда он спрашивал о дочери, Анне Сергеевне казалось, что его интересует не столько ее состояние, сколько то, как хорошо доктор выполняет свою работу. Ей казалось (она была уверена в своих подозрениях), что Корсакову важно лишь то, что его приказы исполняются. Он не просил и не сотрудничал и, приведя дочь к ней на прием впервые, просто приказал вылечить девочку. И результатом должно стать не исцеление маленькой пациентки, а полное повиновение его воле. Они обе – пациентка и врач – должны были сделать так, как хочет он.

– Какие результаты? – спросил Корсаков после первого же сеанса.

– Борис Владимирович, вы должны понимать, что результаты могут быть еще очень нескоро.

– Вы же лучший специалист, – требовательно сказал он, – сколько мне ждать?

– Психология не точная наука, я не могу давать никаких гарантий. Может пройти неделя, а возможно, годы, прежде чем появятся положительные результаты.

Борис Владимирович усмехнулся:

– Годы? Она маленькая, должна быстро все забыть.

Должна? Анна Сергеевна заставила себя не подать виду, что слова Корсакова ее покоробили. Хоть она и была психологом, но не могла спокойно относиться к чужим порокам. Спорить с отцом девочки было рискованно, и как втолковать такому человеку, что каждый случай уникален, что нет единого решения данной проблемы, что не может она щелкнуть пальцами перед глазами девчушки и заставить забыть?

Словно угадав, о чем она думает, Корсаков сказал:

– Может, гипноз? Введите ее в транс и внушите, что все хорошо.

Доктор содрогнулась, но взяла себя в руки:

– Обещаю, что попробую все приемлемые методики. Сегодня мы только познакомились, для начала мне нужно проанализировать ситуацию, подумать, составить план. Дарина не знает меня и потребуется время, чтобы девочка начала мне доверять.

Последние слова доктора понравились Корсару, и он кивнул:

– Хорошо, подождем.

Спустя два месяца после первой встречи Анна Сергеевна не могла похвастаться положительными результатами. Порой доктору казалось, что их сеансы не только не помогают, а, скорее, наоборот, усиливают отрицание, девочка явно не хотела двигаться дальше, и вывести ее из состояния апатии не удавалось.