Сохранилось короткое описание актрисы «про себя». «Цвет глаз — зелёные, цвет волос — русый, рост 173, размер одежды — 44, размер обуви — 39, типаж — европейский». Есть и её давнее признание — опять же про себя: «Я спокойная, спортивная, добрая. Очень люблю музыку и танцы». Вроде бы возразить нечего, но можно беззлобно догадаться, что в её сногсшибательной популярности была, конечно, немалая толика гривуазной женственности. Публика её любила, ибо она позволяла себя любить — даже всячески призывала к этому... Мария Горичева снималась в кино (хотя и редко) и в советское время, а умерла в 1967 году.

Я не могу пропустить ещё два знаменитых имени — их вклад в кинематограф не велик, но значителен. Первое имя — Мария Николаевна Германова (настоящая фамилия Красовская). Она была из рода купцов-староверов Красовских, когда и кто придумал её псевдоним — неизвестно. «Красота, трепетная нервная сила, острота жизнеощущения обещали трагическую актрису в духе Дузе», — писала о ней известный театровед Инна Соловьёва.

В гимназии она была одноклассницей Ольги Гзовской, Алисы Коонен и Екатерины Рощиной-Инсаровой. Её первая кинороль, Анна Каренина (у режиссёра Гардина), была исполнена высококлассно. В сущности, она копировала ту же театральную роль, что играла до этого в обожаемом Художественном театре. В 1922 году, отказавшись вернуться в Москву с европейских гастролей, возглавила вместе с Николаем Массалитиновым работу отделившейся так называемой Пражской группы МХТ. Отказалась она в марте 1923 годам от плана Немировича-Данченко, приглашавшего её телеграммой принять участие в задуманном им театре. Это был Музыкальный театр, с которым Немирович вскоре уехал в Америку.

После распада Пражской группы в 1927 году Германова работала в парижских труппах, играла и режиссировала. Умерла очень рано — в 56 лет — в начале Второй мировой войны, по слухам, чем-то заразившись. Она была ученицей Станиславского, но считалась всегда «человеком Немировича» (и даже «любимым человеком»). Она истово любила его — как и он её, пока у него не появилась новая красивая и даровитая фаворитка Ольга Бакланова. Но более всего она обожала сцену, обожала МХТ со всей его красотой, интеллектом, фантазией и... суетным беспокойством, не лишённым, как водится, грубых интриг, зависти, сплетен и придирок. Станиславского раздражала её жадная актёрская ненасытность, он порой резко отзывался о ней при Немировиче. Однако и он не мог — даже малейшим образом — оспорить её огромный талант.

Когда МХАТ выступал в Париже на Всемирной выставке в 1937 году, Германова написала Немировичу, прося свидания. Немирович ответил короткой запиской: «Нет, дорогая М. Н., мы увидеться не сможем»... Думаю, что она в тот момент вовсе не хотела и не мечтала о каком-то продолжении их романа. Если она и могла чего-то хотеть, то лишь возрождения вместе с ним некоего филиала Художественного театра — здесь, за границей...

Я знаю доподлинно, что Германова, отколовшись от качаловской группы, страстно ждала, что Владимир Иванович оставит Москву и приедет — чтобы с нею, именно с нею и с теми, кто захотел бы примкнуть, возрождать Художественный. Это было, конечно, наивно с её стороны.

А про фильмы её, я, к сожалению, могу сказать немного: они почти все сохранились в обрывках. Лишь фантазией, воображением, осторожным намёком можно представить несколько её ролей. Впрочем, есть свидетельства самой актрисы о том, как она играла в родном Художественном театре и в кино. Особенно интересен её рассказ про «Анну Каренину» — первую её кинодраму: «Для кинематографа я ещё до сих пор не играла. Я не знаю даже, играла ли бы и теперь, если бы мне предложили ещё сыграть. Но о роли Анны я уже давно мечтала. Заговаривали об этом и в Художественном театре. Но в “Анне Карениной” так много мелких сцен, что поставить их в театре невозможно. Пришлось от мысли инсценировать этот роман в театре отказаться. Но мечта сыграть когда-нибудь эту роль не покидала меня, и я с удовольствием приняла предложение исполнить её для кинематографа; я была уверена, что если поработать как следует, отдаться игре, то и в кинематографе можно создать настроение и получить картину, достаточно ярко передающую развитие действия этого романа. Приступивши к картине, я прежде всего настояла на том, чтобы предварительно были устроены репетиции. Они отняли у нас около 3 недель».

Ещё одно знаменитое имя, также фактически почти потерянное для нас на киноэкране, — Алиса Георгиевна Коонен (1889—1974).

...В детстве она была знакома со старым шарманщиком-эстонцем, чья маленькая внучка Тоня любила одну песенку. Безбожно коверкая русские слова, она пела:

Алиса обожала эту песенку — именно в той форме и в том звучании, как пела её Тоня, — и спела её на репетиции «Трёх сестёр». И так понравилась Станиславскому, что её сразу ввели в этот спектакль. «Я пела её всё время, пока была в Художественном театре». (Знаю из рассказа Веры Дмитриевны, что Коонен всегда пела эту песенку, когда её ожидали какие-то неприятные перемены).

Но в Художественном она не осталась — ушла в Свободный театр к Марджанову, а оттуда в основанный её мужем Александром Таировым в 1914 году Камерный театр. «Ей казалось, — писал Павел Марков, — что именно здесь — в режиссуре Таирова, на репертуаре Бомарше, Гольдони, Уайльда, на пантомимах Дебюсси и Донаньи, опираясь на обновляющиеся формальные задачи, она свободно овладеет театральностью, которая манила её в первые же годы сценической работы... Наиболее яркая представительница “эстетического театра”, она полностью исчерпала его возможности... Будет страшно, если гипноз прежних успехов остановит её рост».

Гипноз, по счастью, её не остановил — более успешно остановила сталинская власть. Её (и Таирова) уникальный театр — трагедийный, буффонадный, многозначный, высочайше и широчайше интеллигентский — оказался ожидаемо чужд официозному соцреализму. В 1949 году театр закрыли, Таиров, не выдержав гибели любимого детища, умер, а Коонен ушла из профессии, замкнулась в себе.

Вот как она рассказывала о неожиданном киношном крещении: «Наступало лето. В Москве было душно, пыльно, очень хотелось уехать куда-нибудь отдохнуть, но денег не было. Надо было подумать о заработке. И тут известный кинорежиссёр Касьянов предложил мне сыграть ведущую роль в картине “Девушка из подвала”. Я с радостью согласилась. Помимо заработка мне было интересно попробовать себя в кинематографе. Но сценарий картины не отличался оригинальностью, это была типичная мелодрама. Девушку, работающую в прачечной, соблазняет молодой богатый барин. Она попадает в среду развращённой золотой молодёжи и становится модной кокоткой, тяжело переживая своё падение. Прочтя сценарий, я заколебалась, стоит ли браться за эту роль, и пошла за советом к Таирову.

“Соглашайтесь, — сказал Александр Яковлевич. — Сюжет банальный, но Касьянов культурный человек, думаю, он сумеет снять штампы и пошлость сценария. А что касается героини, то я уверен, что у вас получится дама с камелиями, и вы будете вызывать слёзы у зрителей”.

Этот мой дебют в кино неожиданно имел большой успех. Меня наперебой стали приглашать сниматься, уговаривали бросить театр, сулили карьеру кинозвезды. Но я стойко отвергла все соблазны, отказалась даже от приглашения Мейерхольда сниматься в “Дориане Грее” Уайльда. Я согласилась сниматься ещё только в одной картине — “Дикарке”, которую ставил Гардин. Работать с ним было очень приятно, съёмки проходили главным образом на натуре...»

Она согласилась сниматься ещё в четырёх картинах, но сути это не меняет — романа с кино у неё не вышло. Впрочем, я видел останки её первой нескромной ленты и честно скажу, что мне она даже понравилась.