— Как? Вы сами привели нас сюда, а теперь хотите отступать? Это невозможно, мы слишком далеко зашли. Вперёд!

И выдвинул трусливого Платона перед собой.

Отступать даже Платону действительно было некуда. Десяток дюжих тел навалились на дверь спальни, и она подалась.

С треском распахнулись половинки тяжёлой дубовой двери, и заговорщики ввалились в спальню.

Но здесь не было никого, даже привычного в императорской опочивальне дворового пса Шпица.

Заговорщики рассыпались по всей огромной комнате.

Бенигсен не стал терять время. Он прошёл прямо к императорской скромной постели за ширмами и потрогал кожаный матрац.

— Гнездо тёплое, птичка недалеко, — пробормотал он.

Он внимательно огляделся.

Босые ноги стояли в дальнем углу за ширмами, возле экрана, закрывавшего камин.

— Вот он! — крикнул Бенигсен другим заговорщикам.

В мгновение ока ширмы были опрокинуты, и босой, в ночной рубашке и колпаке предстал перед ними маленький, съёжившийся от страха император Павел.

Приставив шпагу к груди Павла, высокий, худой Бенигсен сказал ему:

— Государь, вы перестали царствовать, теперь ваш сын, Александр, император. Вы должны подписать отречение!

Но они не знали Павла — он рвался в соседнюю комнату, где хранилось оружие, отнятое у офицеров, сидевших под арестом.

Платон Зубов повторил слова Бенигсена по-русски.

— Арестован?! — вскричал Павел. — Что значит арестован?

Яшвиль и Татаринов держали его за руки.

Павел вырывался из рук удерживавших его офицеров.

Вдруг он увидел молодого офицера, стоявшего позади всех и очень похожего на великого князя Константина.

— Как! — крикнул он. — Ваше высочество, и вы здесь?

Он пытался добраться до двери, ему выкручивали руки, пытаясь его удержать...

Крики камер-лакея: «Императора убивают!» — услышали солдаты Преображенского полка, бывшие в карауле под самой прихожей, в нижнем этаже. Один из них выскочил перед поручиком Мариным и потребовал вести их к императору.

— Ещё слово, и я тебя заколю, — приставил шпагу к его груди поручик, тоже примкнувший к заговорщикам.

А потом он громко скомандовал:

— Смирно! От ноги!

И команда оказала своё действие. Ни один солдат не посмел и пошевелиться, пока во дворце раздавались крики и шум.

А камер-лакей добрался до семёновцев.

— Императора убивают! — кричал он. — Бегите, спасайте царя!

И караул воспринял крик о помощи императору. Караульные бросились вверх всё по той же винтовой лестнице, но здесь их уже встретил Пален.

— Караул, стой! — вскричал он, и солдаты замерли.

Так выучил их сам Павел: команда, приказ начальника священен, в строю они были просто машинами, выполнявшими приказы...

А драка в спальне императора продолжалась.

Бенигсен вышел в прихожую и рассматривал картины, развешенные там, пока заговорщики, разгорячённые вином и удачей, добивали императора.

Удар, нанесённый императору Николаем Зубовым, оказался почти смертельным: зажав в руке золотую табакерку, Зубов стукнул императора в левый висок.

Павел упал, обливаясь кровью, левый глаз его перестал видеть.

Кто-то подал его же парадный шарф, кто-то сел на ноги Павлу, а кто-то накинул ему на шею этот шарф и сдавливал до той минуты, пока Павел не перестал двигаться и обмяк.

— Готов, — хрипло сказал Зубов, глядя на простёртое тело императора.

Подоспевший Пален распорядился:

— Привести тело в порядок, одеть в парадный мундир, на голову — треуголку, положить на кровать.

И заговорщики сами принялись за это грязное дело — одевать уже мёртвого императора.

Только тогда, когда Павел уже лежал на своей постели, едва приведённый в порядок, Пален отправился будить нового императора, Александра.

Но Александр не спал всю ночь. Тревожно прислушивался он к крикам и топоту, прижимался к плечу Елизаветы, словно бы ища у неё спасения.

— Хоть немножко поспи, — уговаривала его Елизавета, — твоё волнение не нужно, всё и без тебя сделают, ты должен быть свежим и сильным.

Послушавшись её совета, Александр прилёг на свою жёсткую железную койку. Как и у отца и брата Константина, его постель состояла из тощего кожаного тюфяка и такой же тоненькой, как блин, жёсткой кожаной подушки. Укрывался он походной военной шинелью.

Рядом, в соседней комнате, негромко переговаривались ближайший друг и сподвижник Александра князь Волконский, Уваров и адъютант наследника Николай Бороздин.

Они знали всё, что должно было произойти, и также тревожно прислушивались к крикам и шуму во дворце.

А заговорщики, расправившись с императором, уже не скрывали ничего.

Они рассыпались по всему дворцу, ходили по всем коридорам, громко и радостно крича, проникали в буфетные и винные погреба, раскупоривали бутылки, распивали вино и весело пили за здоровье нового императора.

Николай Зубов, красный от восторга, выпитого вина и завершения долгого дела, вошёл, почти ворвался к Александру.

— Ваше величество, — сдерживая радость, едва владея собой и умерив голос, сказал он, — ваш отец скончался...

Александра как будто подхватило вихрем с постели.

— Что, что? — закричал он.

Побледневший адъютант Николай Бороздин подскочил к наследнику и подхватил его под руки. С другой стороны подбежала Елизавета. Вдвоём они удержали Александра, страшно побелевшего и готового опрокинуться в обморок.

Несколько мгновений Александр едва держался на ногах.

— Лиза, я этого не хотел, — пробормотал он, — как они посмели...

— Я знаю, — так же тихо ответила Елизавета, — я знаю, ты не мог этого приказать. Но ты жестоко накажешь убийц...

Александр освободился из рук Бороздина и Елизаветы. Он подошёл к окну, отодвинул тяжёлую штору и всмотрелся в глухую тьму. Кое-где прочёркивались огоньки факелов, да горели бессменные фонари у парадного подъезда Михайловского замка.

Наследник повернулся, обнял Елизавету и отошёл с ней в угол комнаты, где стоял большой мягкий диван. Бросившись на него, он уткнулся ей в плечо и горько разрыдался.

Елизавета тоже не сдержала слёз, но обнимала Александра, целовала его лицо, бормотала какие-то слова утешения.

Отчаянию Александра, казалось, не будет конца.

— Как они посмели, — шептал он, — как они посмели, теперь все назовут меня отцеубийцей...

— Нет, ты ни в чём не виноват, — твёрдо выговорила Елизавета, — ты не приказывал этого, они сами, как варвары, нарушили слово, данное тебе. Успокойся, Александр, что сталось, то сталось, сама судьба обрушила на нас этот удар. Будь твёрд, подними голову, Россия дождалась своего молодого русского царя. Ты будешь самым прекрасным из государей, ты станешь надеждой и опорой всего русского народа...

Она бормотала и бормотала эти успокоительные слова, но и сама понимала, что этот удар тяжело отразится на её муже, что всю свою жизнь он будет считать себя несчастнейшим из людей, поднявшим руку на своего отца.

В комнату влетел молодой поручик Полторацкий. Теперь в кабинет великого князя, а ныне императора, заходили все, кто хотел, никому не было запрета.

— Ваше императорское величество, — отдал честь Полторацкий.

Очень бледный — Елизавета видела, какого труда стоит ему каждое движение, — Александр поднялся с канапе, замахал руками на поручика.

— Что ты, что ты, Полторацкий, — голос его срывался, переходил на шёпот.

И тут из-за спины Полторацкого вынырнули граф Пален и высокий, сухой Бенигсен, одетый в парадный мундир.

Оттолкнув поручика, Пален быстрым шагом приблизился к Александру. Елизавета не слышала, что сказал он на ухо Александру, различила только гневные и резкие слова мужа:

— Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал!

Его лицо исказила страшная гримаса боли, отчаяния, негодования. Он без сознания свалился на пол.

Елизавета подскочила было к мужу, но Граф Пален встал на колени у самого лица Александра и проговорил ему прямо в то ухо, которое ещё хорошо слышало: