— Ваше величество, теперь не время предаваться отчаянию... Сорок два миллиона человек зависят от вашей твёрдости.

Полторацкий с изумлением глядел на всю эту сцену: молодой и быстрый, он не мог понять, что происходит, почему император в таком волнении...

Пален резко махнул рукой:

— Господин офицер, извольте идти в караул! Император сейчас выйдет...

Полторацкий выскочил за дверь.

Вдвоём с Елизаветой Пален поднял ослабевшего Александра. Елизавета гладила лицо мужа, нежно целовала его бледные, без кровинки, щёки.

— Что случилось, то судьба, покорись, Сашенька, — шептала она.

— Покажитесь народу, — тихо сказал Пален, — после будете предаваться горю...

Александр с негодованием взглянул на Палена.

— Да-да, — твёрдо произнёс Пален, — хватит ребячиться, идите царствовать, покажитесь гвардии...

— Да, Сашенька, да, граф прав, это надо сделать безотлагательно, — повторила и Елизавета, — теперь ты император, от тебя зависит вся Россия, ты теперь отец русского народа, будь твёрд...

Александр поглядел на Елизавету. В его глазах было столько боли и страдания, что слёзы снова полились у неё ручьём. Первое столкновение с действительностью оказалось таким грубым и безжалостным — он не привык к ударам судьбы. В эту минуту она представлялась себе сильнее и мудрее: она уже пережила страшное предательство, неизмеримое и неотвратимое, где ей уже не думалось, что судьба — это роза без шипов, она знала, что в жизни случаются подобные трагические минуты, что к ним надо быть всегда готовым.

— Благослови тебя Бог, — перекрестила она Александра.

— Идёмте, идёмте, — торопил Пален.

За руку он почти потащил Александра. Тот безвольно следовал за ним.

Весь караул Михайловского замка уже выстроился перед парадным входом во дворец.

Александр, сопровождаемый целой свитой адъютантов, Паленом, Бенигсеном, вышел на крыльцо, едва не упал опять, но был поддержан под руку Паленом.

Караул замер перед новым императором. Александр еле выдавил из себя тихие слова:

— Батюшка скончался от апоплексического удара. Всё при мне будет, как при бабушке...

Громогласное «ура» раздалось в ответ и крики: «Виват государь император Александр Первый!»

И эти крики, казалось, вдохнули жизнь в помертвелое лицо Александра. Оно разгладилось, улыбка, ещё робкая, но уже с проблесками важности, растянула его тонкие бескровные губы.

Он помахал рукой в ответ на эти приветствия и удалился в свои покои.

Елизавета с волнением ждала его возвращения.

— Всё отлично, — успокоил её Пален, — народ счастлив, что теперь у него прекрасный, молодой, полный сил русский император.

— Граф прав, — шепнула Елизавета Александру и увидела, что последние следы отчаяния уже исчезают с его лица. — Будь мужествен, ты прекрасен, ты будешь великолепным императором.

Она снова обняла его, и Александр прижался лицом к её плечу: ему так необходима была её поддержка.

— Теперь надо показаться войскам, — торопил Александра Пален, — пойдёмте, ваше величество...

И от этих слов как будто что-то прояснилось в душе Александра: ему были нужны такие слова...

— Да-да, — пробормотал он.

Елизавета оглядела Александра.

— Парадный мундир, — быстро сказала она его камердинеру, — и новую андреевскую ленту...

Александр в недоумении взглянул на неё.

— Ты должен быть в полном параде, — шепнула она ему. — Войска должны видеть своего полководца сильным, молодым и прекрасным.

Он опять с благодарностью взглянул на неё и кивнул головой: она права, он восходит на русский престол...

Белые рейтузы чётко обтягивали его длинные красивые ноги, парадный, затканный золотом мундир обрисовывал его гибкую стройную талию, а голубая лента через плечо придавала ему важность.

— Ты величествен, — шепнула она ему на ухо.

И снова он почти расцвёл. Как зависел он от слов, как нужны были ему похвалы и комплименты, особенно в такую трудную минуту!

— Господь с тобой, — перекрестила его Елизавета.

И Александр уже в сопровождении большой свиты отправился показываться войскам, окружившим Михайловский замок двойным кольцом.

— Кто скажет солдатам всё? — напрямую спросил он у Палена.

— Тот, кто зачитывал императору акт об отречении, — лукаво произнёс Пален.

Платон Зубов побледнел. Одно дело — говорить с императором в комнате, убеждать его отречься от престола, и совсем другое — выступать перед солдатами. А ну как кто-то из них поднимет на него ружьё, не поверит его словам? Дрожь пробрала Платона.

Он славился красноречием, словами завоевал он Екатерину и столько лет держался у власти и богатства. Но тут... Он было заикнулся, что не сможет, но Пален грубо вытащил его из толпы теснившихся за Александром адъютантов и сказал:

— Не трусьте, князь...

И сразу перед внутренним взором Платона Зубова, красавчика и краснобая, возник образ Павла, дрожащего, в ночной рубашке до самых щиколоток, в ночном колпаке, но гордо сказавшего в ответ на получасовую речь Платона:

— Никогда!

Зубов говорил о том, что Россия устала от его тиранства, зачитывал манифест об отречении и требовал лишь одного — подписи. И этот дрожащий от страха и негодования маленький человек гордо произнёс:

— Никогда!

Зубов представил себя на месте Павла — да он бы сразу подписал этот манифест, без всякого сопротивления: трус жил в самой его душе — и потому был безмерно удивлён, когда и в третий раз император ответил на его требование:

— Что я вам сделал, Платон Александрович? Никогда не подпишу я этот манифест, никогда не отрекусь от короны!

Зубов был поражён достоинством, с которым маленький, казалось бы, запуганный император отверг отречение, не поставил свою подпись под документом. Всего-то и нужно было расписаться...

Не мог понять Зубов этого достоинства, гордого и презрительного: «Никогда!»

А что, если и тут, перед солдатами, возникнет такое же? Но Пален вытащил Платона Зубова вперёд, и тому пришлось идти и говорить с войсками.

Первым был Преображенский полк. Никто из солдат не знал, зачем вели их к Михайловскому замку, зачем заставляли занимать оборону в два кольца. Теперь надо было всё объяснить.

И Зубов трепетал...

Преображенский полк был верен Павлу, любил его за справедливость и жестокость по отношению к офицерству. Кто знает, как поведут себя солдаты, эта огромная серая масса?

Сбиваясь и путаясь в словах, растеряв своё обычное красноречие, Платон Зубов объяснил, что император Павел Первый скончался от апоплексического удара, что на престол восходит его сын и наследник Александр, и громко прокричал «ура» новому императору.

Полк ответил гробовым молчанием. Уж слишком странным казалось всё это солдатам — и ночной поход, и цепь вокруг замка, и скороспелое восхождение на трон нового императора.

Никто не поверил в апоплексический удар. «Убили императора», — мелькнула у всех в голове одна и та же мысль. Убили — и полк ответил молчанием на здравицу новому императору.

Даже в ответ на крик своего шефа, генерала Талызина: «Да здравствует император Александр Первый!» — полк молчал.

Только этим и могли солдаты выразить своё отношение к убийству Павла.

Однако никто не взял в руки оружие, никто не пошёл с ним против нового императора, никто не решился выступить открыто...

Посрамлённый Зубов уже не отважился выступать перед семёновцами. Но этот полк был полком великого князя Александра, он был его давним шефом, и хоть славился жестокостью и сильной муштровкой, но был своим, родным начальником. И потому в ответ на те же самые слова, которые произносил уже не Зубов, а сам Пален, загремело многократное «ура».

Александр вернулся в свой кабинет. Елизавета лишь подошла к нему, немая, безмолвная, взглянула в его глаза. Пален что-то сказал о том, что церемония представления войскам прошла отлично, но она не слышала его, а глядела в самые глаза Александра.

— Я не чувствую ни себя, ни что я делаю, — пробормотал он, — я не могу собраться с мыслями.